Илуге с некоторым интересом разглядывал Алию. Она была невысокой, как все кхонгки, волосы строго забраны под покрывало. Лицо широковатое, крупные, яркие, красиво изогнутые губы, казалось, вот-вот разойдутся в улыбке. Глаза в длинных стрельчатых ресницах, аккуратный носик с россыпью веснушек. Что-то в ней было такое, от чего при одном взгляде на нее светлее становится. Хороша кхонгка, повезло кому-то из братьев Ягута. Но ведь что-то было и кроме того… От него не укрылся их первоначальный обмен взглядами, а воображение дорисовало недостающие детали: Ягут, поди, влюблен, – или был влюблен, в невесту (жену?) брата. Потому и ушел к джунгарам. Так оно, по крайней мере, все сходилось. Иначе отчего бы сыну вождя уходить в чужое племя простым кузнецом? Правда, Илуге себе и представить не мог этого огромного огненноглазого угрюмца влюбленным, – Ягут казался неподвластным этим глупостям, словно покрытый мхом старый валун кхонгских гор. Может быть, была и другая причина…
В массивную деревянную дверь постучали, и Илуге удивленно обернулся на звук: степняки, с их кожаными пологами, перед входом обычно покашливали, предупреждая хозяина о своем приходе.
На пороге появился еще один кхонг, – старый, заросший длинной сивой бородой с въевшейся в нее сажей. Он был не слишком высок, но грудная клетка выпирала бочкой, а руки, заскорузлые, словно клещи, казались чересчур длинными.
– Садись, Инсэ, – Мэргэн приветливо кивнул, сделал знак жене, – Вот, познакомься: угэрчи Илуге пришел просить твоей помощи в большом деле.
– А, мальчик из косхского кургана, – речь старика была уже нечеткой, однако глаза смотрели зорко, – Не боишься снова под землю-то лезть? Это не всякий, кхе-кхе, любит…
Илуге вздрогнул: глаза старика оказались проницательными.
– Принес ли? – осведомился Мэргэн, и Инсэ вытащил из-за пазухи какие-то корявые, осыпающиеся трухой пластинки.
– Принес. Кое-что от стариков собрал, кое-что сам нарисовал, – прокряхтел Инсэ, – Память меня, как ноги, еще не подводит…
" Ты в этом уверен, старик?" – с тревогой подумал Илуге. Этот Инсэ, верно, зим на двадцать старше Мэргэна, а и тот мальчиком не выглядит…
На пластинках из кедровой коры Илуге увидел какие-то прочерченные золой линии, – изогнутые, переплетающиеся, испещренные знаками.
– Смогу ли я их понять? – сосредоточенно нахмурив брови, спросил он.
– А я с тобой внука пошлю, – ухмыльнулся старик беззубым ртом, – Эй, Донгай!
В дверь ступил мужчина лет тридцати, слегка сгорбленный, словно бы и ему на плечи давила тяжесть, с близко посаженными глазами. Мужчина уставился на пришельцев недоверчиво.
– Опасное дело, – поприветствовав хана, он ткнул в пластинки, – Здесь планы только ближних ходов, а дальних нет, – сгорели тогда вместе с кузней.
– Все свое войско я не поведу, – медленно сказал Илуге, – Сколько человек…сможет пройти?
– Ты, угэрчи, побольше народу бери, – оскалился кхонг, – Иной путь раздваивается, потом растраивается, и так дальше, а что там – тупик или выход – где нам знать?
– Лошадей придется оставить. Всех, – пророкотал Ягут, одарив пришельца тяжелым взглядом, отчего тот сразу замолк, – Я, конечно, в шахтах бывал давно, а помню, что кое-где придется спускаться по одному на лебедке. Так?
– Так, – неохотно согласился Донгай.
– Хорошо, – Илуге осторожно прижал обе ладони к гладкой поверхности стола, – Когда мы сможем… начать спуск?
– Да хоть завтра, – фыркнул Донгай, – Да только, угэрчи, ты еще на солнышко-то погляди. Потом долго его не увидишь.
***
Илуге отобрал пятьдесят человек. Пока. Чонрага оставил у кхонгов, даже уговаривать не пришлось – до того тот стакнулся с местными кузнецами, которых Ягут собрал по этому поводу на целый совет. Пришло их два десятка – огромные, угрюмые, с мощными узловатыми руками. Илуге и половины из того, что они говорили, не понял. Однако между собой они, похоже, нашли общий язык. Привычную косноязыкость Чонрага как рукой сняло, когда он начал показывать и рассказывать. Как обычно, перестарался при демонстрации – громыхнуло так, что горы задрожали. Однако кхонги и ухом не повели – наоборот, будто даже обрадовались. Обещали достать серы и пожертвовать драгоценной селитрой, которую, как объяснили Илуге, добывать было долго и хлопотно. Селитру, ее еще называли " куаньлинским снегом", применяли при чернении оружия, а изготовляли из отходов скотобоен. Илуге было непонятно, как может гореть трупная слизь, но расспрашивать не стал – пусть делают свое дело, а он будет делать свое.
Донгай, хоть и был неприветлив, оказался дельным помощником: первое, что он приказал сделать – прицепить к поясам длинные мотки веревок. И каждому за спину приладил тючок с обмотанными паклей и обмакнутыми в жир колышками.
– Ни в коем случае не выпускать из рук веревку, – велел он, – Дойдем так далеко, как я знаю, а дальше – будем посылать людей в каждый проход по четверо-пятеро. Дело будет долгое. И чтобы тихо – горы гостей не любят.
От этих слов у каждого, верно, по спине пробежал холодок.
Они вошли в широкую пещеру, которая, будто откос у реки ласточкиными гнездами, была изрыта десятками тоннелей. Илуге с тоской посмотрел на кусочек неба, таявший за спиной. Он взял факел, кивнул Янире, шедшей следом, вздернув подбородок.
"Тоже боится". Третьим он попросил пойти Ягута, – на всякий случай. Зажатая между их спинами, Янира казалась маленькой и хрупкой.
Донгай уверенно свернул в центральный ход, в котором Илуге мог пройти, не согнув головы. Факел в его руке зачадил.
– Дальше воздуха будет все меньше, – бросил он через плечо, – Пусть дорогу освещает только каждый десятый.
Один за другим они исчезали в каменной толще. Илуге уже сейчас начало казаться, что он задыхается. Тоннель отчетливо вел вниз, рядом на стенах, серебристо взблескивая, ровным шершавым слоем оседал иней. Под ногами шуршали влажные, осклизлые камни, – и кроме них и звука дыхания, – ничего. Люди, шедшие за ним следом, в молчании шли следом, неровными рывками натягивая веревки.
Тоннель кончился довольно быстро, пересеченный горизонтальным. Донгай свернул по нему налево, прошел немного, и отыскал следующий проход, куда более узкий.
Потом еще один. И еще.
Илуге почувствовал, что теряет ориентацию в этой молчаливой, давящей темноте.
– Если заплутаем, веревка выведет нас на поверхность, – негромко сказал Донгай, видимо, уловив отголоски его страха.
" А если кто-то случайно оборвет веревку…"
Время тянулось бесконечно. Привыкший ориентироваться по солнцу, Илуге не мог уже сказать, сколько они идут. Должно быть, наверху уже наступила ночь. Тоннели сменялись тоннелями, уходившими вверх и вниз на разных уровнях. Некоторые выглядели совсем заброшенными, а некоторые отвесно уходили вниз, как черные дыры в земле, где на дне свет факела выхватывал масляно блестевшую воду. Иней почему-то исчез, и вода теперь была повсюду – хлюпала под ногами, мерными каплями срывалась с потолка, холодком затекая за ворот. Иногда тоннели расширялись, – видимо, там, где проходили сквозь естественные пустоты, и Илуге мог видеть уходящие во тьму пещеры, наполовину засыпанные огромными валунами. В такие моменты они останавливались. Пересчитывали идущих, и Илуге видел на обращенных к нему лицах страх, смешанный с облегчением. Потом привязывали новую веревку из толстых мотков, переброшенных у каждого через плечо, и шли дальше.
Пещер пока попалось три. Илуге постарался запомнить каждую, хотя все они казались одинаковыми. В одной с потолка свисали длинные неровные каменные сосульки, – словно белая каменная бахрома, превращая звук падающих капель в частую дробь.
В четвертой по счету пещере Донгай остановился, и Илуге в неровном свете увидел следы пребывания людей: несколько влажно блестевших бревен, камни, уложенные в круг.
– Те, кто идут на дальние шахты, останавливаются здесь на ночлег, – пояснил Донгай.
Илуге выдохнул с облегчением. Значит, здесь все-таки еще бывают люди. Почему-то это успокаивало.
Воины в усталом молчании сбрасывали с себя ношу, некоторые подставляли лицо под падающие с потолка капли, или начерпывали воды из небольших лужиц под ногами.
– Вода здесь чиста, – успокоил его Донгай, увидев сомнение, отразившееся на лице, – Даже лучше: наверху, над нами, проходит мощный пласт серебросодержащих руд, и такая вода никогда не загнивает.
Илуге зачерпнул рукой из лужи: и правда, у воды был на редкость свежий, слегка металлический привкус.
Жечь костры Донгай запретил, и люди улеглись прямо на холодные камни.
" Каждый из них получит столько, сколько сможет навьючить на двух коней", – подумал Илуге. В пещере было холодно, но не так, как снаружи. И тихо. Окружавшая их глухая тишина, в которой не слышалось обычных звуков ночи, казалась неестественной, неживой.
Девушки Яниры собрались рядом, вокруг нее и Ягута, сдавленно перешептываясь и прижимаясь одна к другой. Двое и вовсе прижались к Ягуту, просунув руки ему под локти, отчего гигант выглядел словно… медведь, которого обложили на охоте с собаками. Женщины Ягута отчего-то совсем не боялись, размышлял Илуге, не взирая на его угрюмый вид, черную бороду и уродовавший его горб на спине. Насколько он помнил, не только Нарьяна и Янира, но и половина других джунгарок запросто забегали к нему, – починить какую-нибудь свою женскую безделушку или просто поболтать. Ну, для болтливых Ягут-то – просто находка, внутренне усмехнулся Илуге, – молчит, кивает, и занимается своим делом. Может быть, в этом дело? Да нет, любят женщины Ягута. За него, пожалуй, и вправду любая джунгарка пойдет, даже если его и обидела когда-то та девушка… Да только почему-то могучий горбун еще ни к одному порогу не вошел женихом, хоть в его возрасте у многих уже по трое ребятишек в юрте копошатся…
Янира свернулась рядом, на расстеленном для нее ургухе. Поджала ноги, уцепилась за его руку, словно боялась потерять в темноте. Как в детстве, когда они еще были рабами у ичелугов. Она тогда была такой испуганной и слабой, словно маленькая пичужка, пойманная в силок, и Илуге, не слишком-то умея, как мог успокаивал ее. Сейчас он ее и не видел почти – только белое пятно запястья, и легкие, мерные вздохи. Пусть спит, прошли они немало.
Илуге и сам не заметил, как задремал. А может быть, задремал он и ненадолго – как тут поймешь в этой вечной тьме? Просто пальцы Донгая коснулись его плеча, потрясли:
– Пора идти дальше, угэрчи.
Пещеру он оставил почти с сожалением. Люди явно не слишком хорошо выспались на холодных камнях, и шли еще молчаливее.
Тоннель, по которому их вел Донгай, оборвался, полузасыпанный грудой камней. Пришлось ползти – по одному, на четвереньках, ощупывая веревку, чтобы не зацепилась.
– Год назад здесь был обвал. Трое наших погибли, – коротко сказал Донгай.
Илуге поглядел на груду камней. В этом холоде, мертвецы, пожалуй, еще даже не истлели…
Он откровенно порадовался, что больше их никто не слышит, – в этот момент Янира только еще лезла, осыпая щебень, в узкий проход. Ягут с его плечами, правда, едва не застрял, вызвав у глядящих на него улыбку. Илуге нерешительно коснулся собственных губ. Он может улыбаться – улыбаться здесь! Страх, гнездившийся где-то внизу живота отвратительным студнем, отступал, уползал куда-то вглубь, в тайники сердца.
" Завал здесь придется разбирать, чтобы прошли лошади. Не вызовет ли это новый обвал? Не разгневаются ли на нас погребенные под ним мертвецы? Нет. Я буду думать об этом, если мы дойдем. Когда дойдем…Мы должны дойти", – приказал себе Илуге.
А потом они услышали звуки. Казалось, это гулко вздыхает сама гора: проносясь по тоннелям, глухие удары отражались от стен, искажаясь во что-то нечеловеческое. Страх вернулся, сжал сердце липкой холодной рукой. Рука Яниры нашла его руку, сжала, и он почувствовал, что она дрожит. Сзади неслось: " Что это?" " Что это?"
– Это дальние шахты, – невозмутимо ответил Донгай, – Серебряные шахты кхонгов.
Илуге всегда не особенно понимал, почему так дорого стоит серебро – этот быстро тускнеющий, мягкий металл, который можно смять пальцами в бесформенную кучку. Но если его добывают так, то тогда он, пожалуй, стоит своей цены.
Им пришлось идти еще довольно долго, прежде чем они увидели свет впереди.
Впрочем, свет – это сильно сказано. Просто плошка с жиром, горящая слабым, еле дающим свет огнем. Тоннель расширялся, и Илуге увидел большие отвесные ямы, на дне которых, как муравьи, копошились люди, в корзинах поднимая наверх отбитую руку. Илуге поднял кусок под ногами, повертел: на темной поверхности яркими искрами тянулись тонкие серебряные жилки.
Мужчины явно были предупреждены, когда оказались лицом к лицу с таким количеством незнакомцев. Лица их казались очень бледными и усталыми, они раздраженно зашипели, приказав загасить все факелы " вы, что хотите сжечь здесь весь воздух?"
Илуге никогда не думал, что воздух может гореть, фраза показалась ему странной, но он приказал потушить факелы. Темнота сдавила их, словно обруч бочку, – люди сбились в плотный ком, все разговоры стихли, и неровный свет выхватывал только влажный блеск десятков глаз на неразличимых лицах.
Донгай о чем-то тихо поговорил с главным, потом повернулся
– Я рад, что провел вас кратчайшей и верной дорогой. Теперь, в случае чего, они дадут знать, что мы здесь были и где нас искать.
– А…дальше куда? – спросил Илуге. Весь этот бесконечный путь сюда в темноте – это было только зачином, а теперь начинался настоящий ужас: плутать наугад в этом беспросветном каменном царстве. Он почувствовал, как внезапно ослабели ноги, и только приступ ярости за собственную слабость вернул ему решимость не развернуть людей назад прямо сейчас.
– Дальше…еще дальше, – махнул рукой Донгай, – Они говорят, там еще есть ходы, только надо осторожней, некоторые из них обрываются пропастями. Говорят, держитесь правее, – те, кто находит те пещеры, что ведут на поверхность, приходили с той стороны.
– Теперь пойдем наугад? – это Ягут. Его интонация была вопросительной, но, в общем, вопросом не выглядела. Илуге покосился на освещенное факелом лицо кузнеца. Неизвестно, отражается ли страх на его собственном лице, но Ягут испуганным не выглядел, – скорее, просто чуть более мрачным, чем обычно.
– Да. Передайте по цепочке, чтобы удвоили внимание к веревкам.
Очень скоро тоннель оборвался, закончившись тупиком. Закинув голову наверх, Илуге различил четыре лаза, – кроме одного, с вырубленными в скале ступеньками, где могла бы пройти лошадь, остальные были столь узкими, что идти там, выпрямившись, не смог бы и ребенок.
– Дальше я не знаю, куда идти, – спокойно сказал Донгай, – Теперь время пришло.
Он привязал к какому-то камню новую веревку, затем обвязался сам и пропустил веревку под пояс Илуге, затем Яниры. Отобрал еще троих. Следующему вручил факел:
– Возьми восемь человек. Сделай как я и ползи по этому лазу, пока не увидишь, чем он кончается. Если будет тупик, возвращайся и поставь на нем слева крест, чтобы мы знали, что ход тупиковый. Если ход будет дальше расходиться, разделитесь еще по двое. И так дальше, пока не отметите тупики. Если ход будет длиться, а веревка кончится, поставь такой знак, – пальцы вычертили три горизонтальных линии, – и возвращайся.
Донгай повторил это приказание каждому из выбранных трех команд. В глазах некоторых читался откровенный страх, но никто не сказал ни слова.
Остальных Донгай вновь повернул за собой, пометив центральный лаз большим кругом, нарисованным на стене куском мела.
Они не прошли и сотни шагов, как по цепочке передали: две команды вернулись, ход оказался тупиковым. Илуге облегченно вздохнул. Вскоре перед ними выросла новая проблема: проход отвесно ушел вниз на два человеческих роста. Рядом болталась истлевшая веревочная лестница. Донгай оставил Ягута с факелом наверху, чтобы никто из идущих случайно не оступился в темноте, и сбросил вниз веревку. Илуге держал его, пока он спускался, потом передал веревку Ягуту и слез сам, затем буквально стащил вниз Яниру. Они помогли спуститься еще нескольким воинам и, пока те принимали остальных, решились обследовать местность. Это была еще одна пещера.
– Остановимся на отдых, – сказан Донгай, осмотревшись, – Тут достаточно простора, чтобы вместить всех.
Здесь уже не было никаких следов человека: только вода и камни. Правда, на этот раз сталактиты, свисавшие с потолка и сросшиеся в целый лес толстых полупрозрачных колонн, были столь красивыми, что Илуге долго зачарованно бродил, рассматривая причудливые потеки, – голубоватые, красноватые, рыжие. Свод на потолке целился в него сотнями тонких и явно острых игл. Если что-то здесь дрогнет… Ему хотелось немедленно приказать всем замолкнуть, но Илуге поборол себя: в тишине и мраке неизвестности страх истачивает сердце, как вода мягкий песчаник.
Пользуясь передышкой, Илуге с Донгаем обследовали выходы из пещеры. Их оказалось пять, и Илуге, подсчитав, понял, что людей им может не хватить. Потому, оставив измученных людей отдыхать, каждый из них вооружился факелом и двумя помощниками, и отправился исследовать входы. Янира, Ягут и Баргузен тоже подключились к поиску.
Баргузен попросился с ним, и Илуге не видел причин отказать. Обвязавшись веревкой, они медленно шли по узкому проходу, – самому крайнему слева от входа, если можно было назвать так то место, откуда они пришли. Проход разделился, но окончился тупиком почти сразу, и они снова пошли вместе, напряженно всматриваясь в темноту. Потом потолок резко сузился, и пришлось встать на четвереньки и ползти, вымочив локти и колени, потому что иначе было неудобно держать факел, который отчаянно коптил Илуге прямо в лицо. Видимо, их собственные звуки поглощали все остальные, поскольку, в очередной раз утерев слезы, Илуге чуть не лицом в лицу столкнулся с таким же кашляющим, перепачканным пылью и сажей Анваром – воином из третьей группы.
Хвала Небу, Илуге уже подумывал послать отряд вернуться и поискать их, а каждый уходящий в эту кромешную тьму человек вызывал у Илуге тревогу.
Они вернулись первыми. Анвар рассказал, что один из тоннелей, на которые он наткнулся, разветвлялся дальше, однако он решил сначала исследовать этот, а потом уже возвращаться, однако пометил его тремя волнистыми линиями, как ему было сказано. Они сели бок о бок, бесцельно перекатывая под ногами мелкие камушки, и принялись ждать.