– " Страх и наслаждение, – два самых известных способа управлять", – процитировала О-Лэи, – в хрониках императора Кайгэ указывается, что именно так возникла Срединная империя. После того, как армия императора Кайгэ стерла с лица земли все население восставшего царства Фуань, включая грудных детей, засыпала землю солью и оставила от ранее прекрасных городов дымящиеся руины, остальные царства приняли его власть над ними добровольно, образовав невиданную доселе великую империю… Хроники отмечают это деяние, как милосердный способ ведения войн, так как, несомненно, потери от постепенного завоевания всех царств были бы намного большими…
Ему до сих пор было странно вести с ней такие разговоры. Юэ воспитывали в уверенности, что с женщинами возможно разговаривать всего о трех вещах: о цветах, о временах года и о них самих.
– Да, но уважаемый Пан Цун, похоже, отказывает варварам в столь изощренном уме, которых отличал величайшего из наших императоров, – горько сказал Юэ, – А я, тем не менее, вижу, что они добились величайшего успеха. Теперь положение изменилось не только в Срединной, но и здесь, в Ургахе.
– – Хайбэ Юэ, а вы разве думаете, что Ургаху грозит особенная опасность? – мягко спросила О-Лэи, -Мой женский ум, конечно, слишком узок для того, чтобы охватывать столь величественные вещи, однако не разумно ли предположить, что варвары удовлетворятся захваченным?
" Я стала говорить, как моя мать. Вот откуда берется смиренность – она проистекает из понимания того, сколь опасен мир и сколь важным может быть каждое сказанное в нем слово. Раньше эта напускная скромность казалась мне унизительной, а теперь кажется столь мудрой!"
– Моя госпожа, ваша мудрость меня поражает, – поклонился Юэ коротким вежливым движением, – Конечно, я сам думаю так же. На месте господина Пан Цуна я бы предпочел усилить все ведущие в Ургах пути, и ожидал указаний от императорского Дома Приказов. Однако князь Ригванапади, как я понял, усмотрел в сложившейся ситуации возможность нанести удар по варварам.
– Разве это не означает "разворошить осиное гнездо?" – О-Лэи чуть приподняла брови. Здесь, в Ургахе, она уже давно оставила придворный обычай набелять лицо толстым слоем, – во-первых, от невозможности просить Юэ о необходимости покупать ей притирания, а во-вторых, чтобы не так бросаться в глаза среди местных жителей, которые, вероятно, нашли бы этот обычай отталкивающим и странным.
– По крайней мере, вероятность этого велика, – Юэ принялся нервно расхаживать по комнате, заложив руки за спину, – Прошлые и нынешние события показывают, что варвары не являются стадом неразумных животных, которых один удачный маневр обращает в бегство. Я участвовал в боях против них, и был поражен их яростью и сплоченностью. В прошлогодних боях участвовали даже женщины!
– Должно быть, это очень сильные и выносливые женщины, – задумчиво сказала О-Лэи. Ее внимательный взгляд не отрывался от опечаленного лица Юэ. – Но я вижу, вас заботит что-то еще, хайбэ Юэ.
Она чуть улыбнулась, и Юэ удивился тому, как легко эта маленькая юная женщина читает по его лицу.
– Да, – со вздохом признался он, – Мне приказано выступать, как только стает снег, на перевал Косэчу.
– Господин Пан Цун поручил это дело вам? – в ее мелодичном голосе прозвучало искреннее огорчение, – О, как печально!
– Все во мне противится этому назначению, – проговорил Юэ, – Невозможно вести людей в бой с ощущением совершаемой ошибки. Это превращает победу в поражение еще до того, как начаты военные действия.
– Да, мой отец говорил так же. Он постоянно повторял, что победа наполовину определяется состоянием духа воюющих сторон, и самая великая победа – та, что выиграна до того, как сражение началось.
– Они гонят меня, словно барана на бойню! – взорвался, наконец, Юэ, – После того, как я потерял столько людей из-за их идиотского приказа, мне снова назначают начальником напыщенного глупца, приказам которого я должен беспрекословно подчиняться!
– Глупость командующего способна превратить самое выгодное положение в неблагоприятное, и заведомую победу обречь на поражение, – лицо О-Лэи было очень серьезным, широко распахнутые глаза смотрели прямо, – Теперь, когда я знаю то, что знаю, я буду очень беспокоиться о вас.
Юэ тряхнул головой, словно отгоняя какие-то навязчивые видения, и с видимым усилием улыбнулся. Присел напротив нее, наполнил ее и свою чашку золотистым чаем из лепестков хризантем, – ароматным и чуть горчащим.
– Моя госпожа, вы даже не представляете, как много разговоры с вами значат для меня!
Непослушное сердце трепыхнулось в груди.
" Прекрати, – строго сказала себе О-Лэи, – Никогда больше."
Он ей нравился, по-настоящему нравился. И еще он был так добр к ней, этот красивый вежливый хайбэ, явно боготворивший ее отца. Было от чего потерять голову. После ужасающих дней в борделе, после невыносимого, отнимающего разум холода, непомерной усталости, боли от потери людей, – боли в его глазах…
– Я рада, что могу хоть немного отплатить вам за вашу доброту, – ровно сказала она.
– Моя госпожа, лучшей наградой мне то, что вы остались в живых после того безумного решения, что я принял, согласившись взять вас собой, – взгляд Юэ потеплел, и из него ушла та болезненная напряженность, которую она замечала у него все это время.
– Боюсь, моя настойчивость не оставила вам никакого выхода, – с еле заметной улыбкой сказала она, поднося чашку ко рту и глядя на него поверх нее.
Юэ слегка покраснел под ее взглядом, подняв в ее груди новую волну предательского тепла. Ему все-таки ужасно идет эта темно-синяя официальная одежда хайбэ!
– Моя госпожа, для меня было огромной честью выручить дочь великого Фэня из…затруднительной ситуации, – с горячностью сказал он, лишь слегка споткнувшись при выборе слов.
С тех пор, как она выдала себя, уставившись на изречение своего отца на стене его комнаты, Юэ стал с ней ужасно церемонным. Они больше ни разу не возвращались хотя бы к подобию того, чем занимались в ту ночь в " Доме Глицинии". Юэ вел себя с ней так, словно произошедшего не существовало и она действительно была высокородной дамой, которую он сопровождает по ее делам: почтительным, внимательным, вежливым. Пропасть, разделявшая их, – сына писаря и дочь одного из первых лиц в Срединной империи, – была действительно слишком глубока. Впрочем, эта пропасть, существовала только в его глазах. О-Лэи не забыла о своем решении в тот день, на площади. Вот только как об этом ему сказать?
– Хайбэ Юэ, я провела при дворе императора несколько лет, и еще ни разу не встречала человека, более отвечающего тому, что мой отец называл " идеалом воина", – искренне ответила О-Лэи.
От похвалы Юэ смутился еще больше. Пробормотал что-то невнятное о том, что вокруг много куда более достойных людей, а потом начал спешно прощаться.
Их прощания всегда выходили неловкими, многословными от бесконечных вежливых уверений. Наконец, Юэ решительно повернулся и быстро сбежал по неровной каменной лестнице. Надо каким-то образом раздобыть еще денег и снять для нее жилье поприличнее. Он даже не может нанять ей служанку, хотя не уверен, что столь знатная девушка умеет готовить себе еду. По крайней мере, он никогда не видел в ее доме ничего, кроме чая. Глупец, в следующий раз ему стоит прихватить с собой какие-нибудь вкусности!
После разговора с О-Лэи ему, как всегда, стало как-то спокойнее, словно, выговорившись, он сбросил с плеч часть ноши, последнее время давящей на него невыносимым грузом. Один и тот же вопрос, мучительный и неразрешимый, всплывал в его мозгу с настойчивостью мотылька, летящего на свет. Все военные трактаты империи говорили о первейшей заповеди воина – беспрекословном подчинении командиру. " Воин, не подчиняющийся командиру, несет в себе зерно поражения, и потому следует расправиться с ним безо всякой жалости" – говорилось во множестве сочинений. Юэ и сам, будучи командиром, понимал, что в тщательно продуманном маневре малейшее неповиновение даже небольшой группы воинов может обернуться катастрофическими последствиями. Обсуждать приказания начальства тоже считалось невозможным. Однако после самоубийственного перехода в Ургах этой осенью, чуть не убившего О-Лэи и погубившего множество достойных людей, несмотря на все предпринятые им усилия, Юэ этот вопрос грыз неотступно. Он ведь понимал, что действия командующего армией Шамдо, как и приказ господина Пан Цуна, вызывались не необходимостью, а пустой блажью. А что, если бы он нарушил приказ и остался переждать зиму в Чод? Юэ ни за что не сдал бы ее варварам – в этом он был полностью уверен. Быть может, он бы потерял не меньше, или даже больше людей, но только не так бессмысленно! Дисциплина боролась в душе Юэ с его честью полководца.
А теперь новое, столь же бессмысленное приказание! Получив его, Юэ немедленно направил прошение господину Пан Цуну об аудиенции, однако тот даже не соизволил его рассмотреть. Следом ему представили новому командиру, Фу Йи, – по слухам, явному фавориту из свиты Пан Цуна, которому не терпелось получить повышение. Так что теперь, судя по всему, его лишат звания хайбэ. Впрочем, его отряд тоже уже не является таковым.
Однако что он может на это возразить? Все аргументы " за" он уже выслушал из уст Фу Йи, который на пламенные речи Юэ отвечал только " вы полагаете, что ваша мудрость превосходит мудрость нашего командующего, господина Пан Цуна? Вы не смогли сохранить свой отряд, несмотря на то, что противник вам даже не попадался!" Юэ скрипел зубами от унижения и стыда, и замолкал.
Все эти разговоры о " внезапном и победоносном нападении в тыл врага, которые устрашат его" вызывали у него боль сродни зубной. И ему совершенно некому было поделиться с кем-то грызущими его сомнениями: командир, вселяющий в сердца своих воинов тревогу " подобен кинжалу в спину".
Однако Юэ поклялся себе, что никогда больше не повторит подобного: он чувствовал себя так, словно предал своих воинов, послав их на бессмысленную смерть в горах, куда в это время не совались и куда более опытные и вездесущие местные торговцы.
" Никогда больше!" – как заклинание, повторял Юэ, – " Если я увижу, что мои люди гибнут по глупости командования, я нарушу приказ, и буду действовать так, как считаю нужным. Даже если после этого меня четвертуют, как изменника!"
Остатки его отряда теперь размещались в бывших помещениях школы Гарда, закрытой после того, как главу школы, княжну Ицхаль, подвергли публичной казни. Юэ теперь занимал ее комнату, что было своего рода горькой иронией: именно из-за нее его теперешнее положение стало столь плачевным, и день ото дня становилось все хуже.
Комната поразила его скудной монашеской обстановкой, совершенно, по его мнению, неподходящей для женщины. Однако ему самому это пришлось по вкусу, и Юэ распорядился ничего не менять, тем более что у него вещей оказалось не так уж много. Воины заняли кельи монахинь, и после постоя в монастыре школы Уззр даже отмечали некоторые удобства.
Преимуществом помещения была его близость к княжескому дворцу. Князь Ригванапади, стоит сказать, после памятной измены своего военачальника и Верховного жреца почти полностью окружил себя куаньлинами. Во дворце теперь стоял куаньлинский гарнизон. Вокруг близлежащие здания тоже были заняты куаньлинами, – почти десять тысяч человек, половина гарнизона, постоянно оставались в столице. Скорее всего, мрачно усмехнулся Юэ, по возращении его отряд переведут в казармы на окраине.
Он вошел в свою комнату, рассеянно отвечая на приветствия попадавшихся ему навстречу воинов. Смеркалось. Весна в Ургахе наступала поздно, и была по-настоящему холодной. Буйство цветения, сопровождавшее ее приход на плодородных равнинах Срединной Империи, здесь, на этих голых бурых камнях, было невозможным, и только удлиняющиеся дни и отсутствие снега в городе говорили о том, что время пробуждения земли приближается. Однако на вершинах окружающих гор снега было еще достаточно, и иногда резкий северный ветер приносил настоящую метель, которая на несколько дней делала Йоднапанасат белой, будто в середине зимы. Потом снег стаивал, превращаясь в мокрую грязь и насыщая воздух влагой. Люди часто болели в это время, особенно новички, непривычные к местному климату и суровой обстановке. Лекарь Юэ, по его словам, еле держался на ногах и Юэ верил ему. Однако маленький сухонький немолодой человечек со смешным именем Тси спас немало жизней, – дело свое он знал хорошо, и Юэ его ценил.
Юэ за эту зиму почти совсем не покидал Йоднапанасат, – слишком много на него свалилось забот с ранеными и больными, да и начальство до последнего времени, казалось, забыло о нем. Только пару раз он выбрался за город с визитом вежливости к настоятелю монастыря школы Уззр, в котором раньше располагался его отряд. Помимо благодарности, которую следовало выказать при любых обстоятельствах, Юэ чувствовал некоторую даже привязанность к старцу-настоятелю. Беседы с ним не раз ставили его в тупик. Юэ, конечно, понимал разделявшую их пропасть: коренное население, видя увеличивавшуюся численность куаньлинов, относилось к ним с растущим недоверием. Однако к Юэ, как к " старожилу", доблестно сражавшемуся против варваров и победившему их в битве у перевала Тэмчиут, относились, возможно, чуть-чуть получше. По крайней мере, в беседах с ним старик-настоятель никак не проявлял своей неприязни, однако его высказывания о дружбе князя с господином Пан Цуном были весьма ехидными, навроде " подружился бурундук с медведем, теперь полосатым ходит". Юэ эту поговорку запомнил в основном потому, что ему пришлось растолковывать, что за зверь бурундук. Юэ в такие моменты чувствовал себя очень неловко, – он ведь был прекрасно осведомлен о планах империи относительно Ургаха. И, надо сказать, эти планы господин Пан Цун претворял в жизнь куда лучше его, Юэ. Старательно поддерживая в князе снедавшую его подозрительность, господин Пан Цун незаметно внушил ему мысль, что только куаньлины являются для него надежной защитой, так как никак не заинтересованы в его свержении, в то время как окружающие его придворные по примеру Эхэ-Гэсэра наверняка строят планы о возвращении его ведьмы-сестры со своим варваром-сыном. Император регулярно слал князю свои заверения во всемерной поддержке, цветисто величал " возлюбленным братом" и переправлял целые караваны с подарками. Последнее время торговля, невзирая на войну, вообще процветала. До небес взлетел спрос на редкие огненные опалы, добывавшиеся в северных землях под негласным контролем Ургаха. В обмен на них князь в каком-то припадке расточительства в огромных количествах закупал в Срединной империи дорогие ткани, посуду и украшения. Для содержания куаньлинского гарнизона и удовлетворения своих возросших аппетитов князь присвоил себе все имущество школы Гарда, немало возмутив остальные секты, а так же увеличил налоги на содержание остальных школ. До Юэ доходили слухи, что князь прилюдно заявлял, что " на войне от них никакого толку." Короче говоря, политика князя все более начинала напоминать куаньлинскую: он теперь и сам щеголял в куаньлинских одеждах, восхищался мудростью куньлинских мудрецов и, по слухам, завел себе наложницу-куаньлинку, присланную императором в составе даров. Как господину Пан Цуну удалось добиться таких результатов за столь короткий срок, было воистину удивительно. Юэ приходилось отдавать должное тому факту, что личные неприятные качества человека ничего не значат в политической игре, если приносят столь ощутимые результаты, и назначение императора было стратегически верным. Как сегодня сказала О-Лэи, страх и наслаждение – два самых известных способа управлять. Ему бы следовало поучиться, однако эти методы вызывают у него отвращение. " А убийство не вызывает?" Юэ вздохнул.
Сзади за его спиной послышался еле уловимый шорох, и, резко обернувшись к распахнутому в ночь окну, Юэ встретился с насмешливыми глазами настоятеля школы Уззр, с беззаботным видом прислонившемуся к косяку, словно бы он ненароком проходил мимо.
– Мое… мое почтение, – Юэ изо всех сил постарался скрыть свое удивление…и тревогу. Проведя в Урхаге столько времени, он, конечно, был наслышан о чудесах, которые могут творить населяющие его люди, и несколько раз сам становился свидетелем чудесному и странному. Однако сейчас нехороший холодок пополз по спине: если кто-то может вот так, играючи, оказаться в любом месте, где пожелает, его не удержат ни крепости, ни стражники у двери. Кто будет воевать против таких?
– И ты будь здоров, хайбэ Юэ, – не дожидаясь приглашения, старик сделал несколько легких бесшумных шагов в комнату, – Что-то давненько ты не заглядывал, да и думал обо мне вот сейчас. Мы, старики, такие вещи чувствуем. Вот и решил заглянуть.
Юэ чуть не хмыкнул. И действительно, чего уж тут – заглянуть! Однако он действительно недавно думал о старике и это пугало.
Он вспомнил, как при первой встрече настоятель показался нему не просто старым – дряхлым. Как его вывели под руки почтительные послушники, усадили, трясущегося, в кресло. Ох и умеет старик прикинуться немощным! Сейчас он стоял прямо, узкие зелено-коричневые глаза смотрят, кажется, прямо, в душу. А сам на этом изрытом глубокими морщинами лице что-то прочесть – и не думай! Скорее, можно прочесть что-то на гранитном утесе, что веками открыт всем ветрам.
– Я действительно думал сегодня о тебе, – Юэ решил не отпираться, – Размышлял, не пора ли снова проведать тебя. Беседы с тобой, почтенный монлам (так обычно уважительно обращались к населяющим Ургах жрецам высокого ранга), приносят мне большую радость и наполняют разум светом.
Старик усмехнулся:
– Вы, куаньлины, одному хорошо научились – льстить. Похоже, именно этот товар нынче в наибольшей чести у нашего князя.
– У нас это называется выказывать уважение, – смутился Юэ, и уловил по легкому движению седых бровей, по спрятанной в бороду улыбке: старику нравится его поддразнивать.
Юэ тоже улыбнулся.
– Могу ли я угостить тебя? – он было двинулся к двери, но был остановлен нетерпеливым жестом: значит, монлам все же посетил его по делу. Да еще таким странным способом. Плечи Юэ под темно-синим халатом хайбэ слегка напряглись.
– Я ненадолго. Слышал, выступать собираетесь. Вот и заглянул попрощаться.
Он с нажимом произнес последнее слово. Юэ почувствовал, что волоски на затылке пошевелились, словно дохнуло холодом.
– Откуда ты знаешь? – прямо спросил. Просто удивительно, как тщательно охраняемые военные планы просочились в отдаленный горный монастырь – и так быстро. Впрочем, если подумать…
– Знаю, – отмахнулся старик, – А еще знаю, что твои командиры, хайбэ Юэ, совсем ничего не смыслят в военном деле.
У Юэ против воли вырвалось нечто вроде утвердительного " ха!", но он тут же спохватился и напустил на себя суровый вид.
– В наших традициях также беспрекословно подчиняться командирам. Дисциплина без этого немыслима!
Настоятель какое-то время с каким-то даже сочувствием посмотрел на него. Юэ показалось – или его фигура все время чуть-чуть колеблется, словно между ними течет слой горячего воздуха, как бывает, когда смотришь на раскаленные солнцем камни?
– Умный смерть обходит стороной, а дурак сам идет ей навстречу, -пожал плечами настоятель, отступил на шаг, – Вот и пришел черед проверить, умный ты или дурак. Дурак, оказалось.
Юэ не обиделся – он уже привык получать от едкого монаха подобные " плюхи". И говорил он, кстати, всегда туманно.
– Ты думаешь, уважаемый монлам, что северные варвары нападут? У нас большое и обученное войско!
Старик уставился на него как-то по-совиному.