- Энтличка… - толстяк коснулся моей груди, а я вздохнул с облегчением, - на сей раз меня миновала страшная повинность.-
…петличка,
веревочка,
петелька…
Своим чередом считалка продолжалась до зловещего:
Раз и два и три -
вешать будешь ТЫ!
И он пребольно ткнул меня пальцем в грудь, словно кинжалом пронзил отверстое сердце. В голосе, пока он считал, слышалась нескрываемая издевка. Толпа молчаливо колебалась, от нетерпения переступая с ноги на ногу.
- Нет! - отпрянул я. - Не могу!
- Должен, брат! По первому разу каждый норовит отказаться, разика через три освоишься, а дюжину повесишь - и вовсе пообвыкнешь, понравится…
Глаза толстяка из прорезей капюшона обожгли меня повелительно и гневно - он явно не привык к сопротивлению. Я искал в толпе хоть искру жалости, поддержки, доброжелательный жест, невольную слезу. Но морды окаменели, глаза присосались к чужим страданиям. Неподалеку от эшафота стояла толстенная тетка, огромный бюст ее в откровенном декольте мерно подымался и опадал, как накачиваемый насосом баллон, она подняла руки, готовясь рукоплесканиями встретить смерть узника.
И тут из моего рукава великолепной дугой взвился Мышик! Прыжок был достоин мышиной олимпиады! Он приземлился между оголенными грудями на упругое посадочное поле, оттолкнулся и исчез.
- Ой-ой-ой! - взвизгнула баба и начала подпрыгивать, стряхивая с себя мышь. Одним рывком она разорвала платье, но обнажились лишь изобильные прелести - мыши не было. Толпа заходилась от хохота, все обернулись к бабе, продолжавшей подпрыгивать и визгливо пищать.
- Быстро! - присвистнула Виолинка и сорвала капюшон с головы у шефа экзекуции. Из-под красного полотна показалась разъяренная физиономия Директора акиимов. Собственной персоной! Это он на следствии оплетал меня своей благосклонностью, как паук оплетает муху липкой паутиной. Бухло заломил ему руки за спину, а я накрепко связал их. Он хотел орать, звать бульдогов, но платок Виолинки уже замуровал ему пасть.
- Где Мышебрат?
- Я разрезала веревки, - шепнула Виолинка… - Здесь был, с нами…
Мышебрата словно ветром сдуло.
- БОЛТАШКУ! БОЛТАШКУ! БОЛТАШКУ! - выла разъяренная толпа.
Бухло в капюшоне, как и все мы, с рвением настоящего вешалы быстро справлялся с делом. Признаюсь, я помогал ему с удовольствием.
- БОЛТАШКУ! БОЛТАШКУ С ТРЯСУЧКОЙ! - надрывалась толпа.
Мы схватили бьющегося акиима, затянули петлю у него на ногах. И вот он будто встал на голову! Конец шнура Бухло бросил в толпу зевакам, людишки тянули за конец, точно били в колокол. Акиима дергали на себя, и тогда ногами он касался виселичной перекладины, затем резко отпускали, и реденьким пушком, вьющимся вокруг лысины, он подметал доски эшафота, а лбом то и дело ударялся о деревянный ящик.
И вот у Директора вывернулись карманы, и из них посыпались талеры, целыми пригоршнями раскатились монеты в разные стороны и, весело звеня, исчезли под ногами у толпы.
На рыночной площади заклокотало. Передние ряды бросились на четвереньки, сталкивались головами на манер бодающихся баранов. Начались драки, там и сям таскали друг друга за вихры, вцепившись зубами, пытались разжать скорлупу кулака, только бы вылущить золотое зерно.
Так еще раз подтвердилось: себе акиимы выплачивали жалованье золотом, ну а все прочие получали кожаные кружки с вытисненным кукишем. Подношения в связи с всевозможными делами и прошениями акиимы брали только в старых талерах - коллекционных монетах, - так оправдывали они свою слабость, монеты-де нужны им исключительно для коллекции. В народе на этот случай ходило четверостишие: братья акиимы на высоких постах наставляют друг друга:
Я трудяга, не бездельник.
Правлю за большие деньги.
Ты, брат, тоже не дури,
чистым золотом бери!
Вот почему посыпалось золото из карманов добросовестно встряхиваемого Директора. Зеваки, что дергали веревку, выпустили ее из рук и тоже бросились собирать талеры. Акиим, надо полагать, весьма болезненно грохнулся башкой о доски: эшафот загудел, поднялось облако пыли. Оглушенный Директор лежал точно обмякшая тряпичная кукла. Бульдоги своим глазам не верили, вскочили на помост проверить носом - они доверяют лишь нюху, - и в самом деле, на эшафоте валялся их Директор, грозный и всемогущий. Бульдоги в толк взять не могли, как ошиблись столь тщательно избираемые вешалы.
- Скорей! Бежим! - шепнул я товарищам и столкнул их с помоста прямо на спины толпы. Сам оказался верхом на блаблаке, который самозабвенно молотил кулаками лежащего под ним заморыша и вопил на всю площадь:
- Отдавай! Это мой талер!
Заморыш сунул монету в рот, и оба, сцепившись, снова покатились по мостовой.
А мне никак не удавалось вытащить из-под них ногу, и потому я тоже раздавал тумаки куда попало. Мне в ответ, может, и накостыляли бы, да магия палаческого капюшона спасла, опустились поднятые кулаки, расступилась толпа.
- Где же Мышебрат? - задыхаясь, бормотал я. - Успел ли бежать?
- А Мышик? Вдруг его затоптали? Если б не его героизм, Директор, без сомнения, узнал бы нас, уж он бы присмотрел, чтобы нам всем по очереди устроили болташку!
- Ничего не знаю… Кажется, нам не повезло - приговоренного не отбили, мальца потеряли…
На площади оглушительно загудело, верно, бульдоги спохватились и пустились в погоню. Но нет, я ошибся. Толпа, словно завороженная, перла к эшафоту: у оглушенного Директора обыскивали карманы, жадные пальцы пробирались под кафтан, под рубаху, будто крысы бегали по толстому брюху, пока не вытащили кошель, - спрятанный в штанине. Торжествующий рык пронесся над площадью. Толпа принялась раздевать Директора, извлекать из одежек, чистить, как луковицу. Пока не засветился на солнышке голый зад.
Успокоившись, я сорвал с себя мерзкий капюшон и, скомкав, засунул в карман. Отер мокрый лоб. Как приятно охладило лицо легким ветерком!
Я глубоко дышал.
Виолинка многозначительно подмигнула и жестом иллюзиониста, вынимающего за уши кролика из цилиндра, подняла капюшон с небольшой фигурки, и вместо Эпикурова ярко-красного гребешка и желтою клюва показалась милая усатая мордуля Мяучара!
Я наклонился покрепче обнять спасенного кота.
- Пришлось накинуть на него Директоров капюшон, - похвасталась принцесса. - Иначе не выбрался бы!
- Благодарю вас, дорогие друзья! - растроганно сказал Мышебрат. - До самого конца, даже с петлей на шее, я верил, вы придете на помощь!
- Все удалось только благодаря Мышику! - признал Бухло. - Да, тяжело, ничего не поделаешь, борьба не обходится без жертв, жизнь за жизнь. Откуда только у малыша столько мужества?
- А я, значит, в большие попал? - домогался похвалы Эпикур. - Как долбанул акиима в темя на петушиный манер, он сразу обмяк, и вы его связали.
- Да он уже был связан, когда ты налетел, - шутливо препиралась с ним Виолинка. - Ох, очень уж тревожусь за милого Мышика! Прямо слезы наворачиваются на глаза… А у меня ведь твердый характер, правда, летописец?
- Правда, Виола, ты не подкачала… А о Мышике сочиним песнь, мыши разнесут ее по всему миру… Мяучар! Он пожертвовал собой ради тебя! В благодарность за твое доброе сердце.
- Его дедушка был такой же, - добавил петушок.
- Весь Мышиков род славится отвагой! Мышик герой! Наверняка погиб, и немудрено - целое море топочущих ног… Вон Бухло: мужик что дуб - и то едва вырвался из давки!
- Наш Мышик памятника достоин, - с грустью сказал Эпикур, - Блаблаки обожают павших героев и памятники, денег не пожалеют.
- Непременно поставят памятник, хватит небось кусочка бронзы - самый маленький памятник в мире! Ведь, если сделать его побольше, получится не наш Мышичек, а целая крыса.
Мы сняли капюшоны и пошли вместе. Вполне сойдем за жителей Блабоны. Правда, большинство их давилось сейчас на рыночной площади.
- Помилуйте, дорогие мои! - послышался тоненький голосок. - Вы так красиво обо мне говорили… Я просто не решался объявиться раньше. Взволновался, понимаете… Трудно вас догнать, шагаете семимильными шагами…
Только тут мы заметили: под стеной, в тени, под кустиком засохшей травы что-то поблескивает. Мышик не только выбрался из-под топочущих по булыжнику ног, но и талер прикатил.
- Мышичек, ты чудо! - наклонилась к нему принцесса.
Талер ему не удалось поднять, а так хотелось положить монету Виолинке на ладонь!
- Это для королевы! Мы, мыши, презираем деньги, бумажные грызем на мелкие кусочки, а после валяемся в них…
Все потянулись к нему, каждый хотел его приласкать, в конце концов Мышик запищал:
- Не все сразу! Теперь-то я уж наверняка погибну!
Бухло, размахивая шляпой, подгонял нас, будто кур на ночлег:
- Бежим отсюда! Ведь мы лишь начали дело. Бульдоги привели в себя акиима, в ярости, что денег уже не вернуть, он будет мстить. Надо разойтись, мы обращаем на себя внимание.
- Я к маме! - крикнула Виолинка. - Теперь можно ей все рассказать. Она ужасно беспокоится. Пока, я убежала!
- А я по крутой лестнице на башню. Сейчас услышите мою трубу. Сверху видно все улицы. Встретимся ночью, после двенадцати, когда закончу службу…
- Ты же давно не королевский трубач, - удивился Мышик.
- Тем не менее по-прежнему остаюсь при столице. Даю сигналы с ратуши, кукареканьем приветствую зарю и провожаю заходящее солнце, а если где-нибудь пожар, поднимаю тревогу.
- А ты, кот? Не шатайся по улицам, многие видели тебя под виселицей. Не удалось талер ухватить, за твою шкуру постараются его получить!
- Пойду в замок. Король может не возвращаться в тронную залу, а я вернусь! Крышелаза лучше меня не найти. Встретимся ночью. Жду вызова.
- Не слишком ли близко к бульдогам и проклятому Директору? - забеспокоился я, однако усы у кота уже вызывающе топорщились, а хвост задорно торчал вверх.
- Под фонарем всего темнее. Разве станут они голову задирать, со службы все идут, втянув голову в плечи. Да и приставь хоть самые длинные лестницы, так припущу по кровлям, никто не осмелится ловить меня в моих владениях, - заявил кот с гордостью.
- Только, пожалуйста, не лезь на рожон, лихо не лежит тихо, - напутствовал его Бухло. - Спрячься в какой уголок потемнее да отоспись, впечатлений и так хватает. А ты куда, наш летописец?
- Я? К королю. Пора с ним серьезно поговорить о королевских обязанностях.
- Примет ли он тебя так - прямо с улицы?
- Обязан. Коли завел парикмахерскую, ничего другого не остается. Людишки к нему лезут - каждому приятно попользоваться королевскими услугами, понаблюдать в зеркале, как вокруг него король увивается, сунуть ему в карман за труды один кукиш на чай.
- Найдешь ли дорогу?
- А у меня кончик языка за проводника. Да что там, я город как свои пять пальцев знаю… Ну, договорились - в полночь в парке. В беседке, чтобы не привлекать внимание к домишку садовника и не бросить подозрение на королеву, в парке всякие могут шататься… Ежели удастся, переговорите с людьми, расскажите правду о Мышебрате, зачем мы сюда прилетели на воздушном шаре… Только лишку не болтайте, а то наведете на наш след. Я уверен, шпики уже шныряют, доносчиков настропалили, о чем спрашивать, значит, действовать умно и осторожно, не попасться, чуть что - давать деру… И особливо ты, Бухло. - Я погрозил пальцем. - Не надейся на свои силы… Видели, как на тебе бульдоги повисли, когда нас брали…
- Так ведь мы на коленях стояли, сворачивали оболочку, - оправдывался он. - Кабы я тогда на ногах был, да с хорошей дубинкой, никто бы не подступился…
- Сом с большим усом, да и то попал в вершу, - оборвал я. - Ну, пока… Расходимся…
- А о моих планах никто и не спрашивает? Не затоптали меня, так опять от меня отделываетесь, - возмутился Мышик.
- Пойдешь ко мне в карман. После всех этих страстей пора спать. Баю-баю, малыш. В полночь встреча. Ночь принадлежит заговорщикам.
- И мышам, - милостиво согласился наш герой, и, пока устраивал себе из носового платка уютное гнездышко, кончик хвоста торчал из моего кармана.
Не успел я оглянуться, как остался один на узкой улочке Блабоны. Тишина, только время от времени зальется трелью канарейка в открытом окне или пара голубков понапрасну потребуют сахару и громко захлопают крыльями.
СУМАСБРОДНЫЙ КОРОЛЬ
И вот шел я себе не спеша - обычный прохожий, - прижимал под мышкой объемистую джинсовую сумку, а в ней едва начатую Книгу, написанные страницы которой вы только что прочитали. Приятно ощущалась тяжесть банки с римским вареньем, моим талисманом - ведь каждая ложечка напоминала о покинутом доме… Сколь легкомысленно позволил я похитить себя, а если честно, так просто сам сбежал…
В ушах еще звучали заговорщицкие лозунги, коими прощались уходившие товарищи: "Долой банщиков!", "Долой акиимов!", "Да здравствует законная власть на службе народа!"
И ведь так думает не один житель столицы, подобные надписи, поспешно намалеванные мелом, я видел на стенах. Я смешался с толпой, растекавшейся с площади многочисленными ручейками, слышались возмущенные возгласы и громкие насмешки над бульдогами, которые грозились пустить в ход дубинки, если не разойдутся.
Люди расходились не столько из-за угроз, сколько из-за директорского требования вернуть талеры. Прослышали, что собираются перекрыть выходы с площади: сыщики всех обыщут, а поскольку все талеры похожи, как тут отличить, который Директоров, а который свой, посему обещали конфисковать, чтобы не сказать хуже - ограбить, все имеющиеся в наличии монеты. И никому не пожалуешься… Все начальники одинаковы. Просьбу примут, оплату оприходуют, дверь не успеет закрыться за жалобщиком, а жалоба в корзине для мусора - самый надежный служебный путь. А что? Не принимать же меры против себя, своих подводить? Нет, лучше уж такие заведения обходить стороной!
Я прислушивался к недовольным голосам, горожане группками расходились, быстро исчезали в воротах. Окованные двери с треском закрывались, скрежетали засовы.
Привлекать к себе внимание и спрашивать я не хотел, хотя в Блабоне, разумеется, каждый ребенок знал, где стрижет король.
Я все ходил и ходил по улицам, устал, тяжелая сумка мешала. Вышел к фонтану. На каменной скамье сидел бульдог с приклеенной бородой, в темных очках, опирался лапами на белую палку - якобы слепец. Я сполоснул руки под струей воды, он видел это и принял за условный знак - свой, мол.
- Ну что, коллега? Заговорщики как сквозь землю провалились…
- Сдается, они давно уже за стенами города, - подсунул я ему версию. - Полагаю, у них свои люди в карауле.
- Мерзко и думать о предательстве. Скорей всего, забились в какую-нибудь дыру в городе. Прочешем улицу за улицей, выловим негодяев. Не хотел бы я оказаться в их шкуре… Ох уж отыграется на них Директор, взбешен до крайности, всех погоняет и бранит, словно белены объелся…
- Вылезут на свет божий - их сразу выследят. Служба огромная, да подключенных к поискам втрое больше. У полиции есть на кого опереться, - выспрашивал я осторожно. - Это ваш район?
- Слежу за этим заведеньицем. - Он показал белой палкой. - Директор говорил, явятся сюда обязательно, коль попутные ветры принесли их восстанавливать королевство.
Я поднял голову и с удивлением прочитал большую вывеску: "Парикмахерская У КОРОЛЯ".
Значит, все-таки добрался.
- Директор-то уж знает, у него в руках многие нити сходятся…
- Все! - рьяно заверил бульдог. - Потому и покушение на него организовано. Стреляли из толпы…
Меня так и подмывало рассказать, как было дело, да вовремя придержал язык, лучше промолчать.
- Ты мне на смену?
- Разумеется, беги перекусить… У меня соседний район, присмотрю и за твоим.
- А что у тебя в сумке? Может, зеркало?
- Угадал. В случае чего сигналю на башню Эпикуру, он протрубит тревогу. Понимаешь, здесь нельзя поднимать шум, а то спугнем… Директор велел.
- Хитер, ничего не скажешь, - засопел бульдог с одобрением. - А этот лилипут показался мне подозрителен, так и рвется в драку… Неужели тоже на службе?
- Сугубо тайной.
- А, вот оно как, значит, подсадной. До встречи в канцелярии. Как пристало слепцу, скажу: еще увидимся!
И он отправился, изредка постукивая белой тростью по стенам домов.
Три каменные ступени вели в парикмахерскую, пахнуло запахами одеколонов, паленого волоса, мыла и кремов. Ученый скворец заскрипел в клетке:
- Клиента принесло!
Высокая спинка кресла отражалась в огромном зеркале - о таких зеркалах мне рассказал кот, - раму скрепляла корона и королевские инициалы: С. R. - Cardamon Rex. На мраморной полке над фарфоровым тазом блестели ряды серебряных флаконов и щеток, оправленных в серебро, все из замкового будуара. Тем не менее все выглядело вполне привычно, как в парикмахерской "люкс".
Занавесь раздвинулась, и в белом халате вошел сам маэстро. На мой глубокий поклон он приветственно взмахнул ножницами. Подобающим царственной особе повелительным жестом пригласил меня занять место в кресле. Перед тем как усесться, я засунул сумку с хроникой под кожаную подушку, банку поставил у зеркала и невольно усмехнулся: банок было теперь две. Король набросил на меня простыню и довольно туго скрепил.
Постоял надо мной в задумчивости. Пальцами расчесывал мои волосы. Королевские руки повисли над моим теменем с просвечивающей лысиной, словно руки пианиста над клавиатурой перед началом концерта. Смотрел он в зеркало, а не на меня. Там, в глубине, грезилась ему совсем другая голова, которую он своим искусством сотворит из благовоспитанной посредственности, изваяет.
- Ваше королевское величество, - шепотом хотел я пробудить его. - Право, мое дело…
- Ты пришел сюда сам, следственно, знаешь: уж здесь-то все решаю я. Я! - Он положил узкую руку на грудь, унимая сердцебиение.
Я молчал, а он вдохновенно творил. Наблюдая все эти манипуляции, я начал постигать его безумие. Крепкие и сильные пальцы словно заряжены электричеством. Наклонил мою голову, смочил волосы, вернее, жалкие остатки волос, теплой водой, смешал из нескольких флаконов какие-то жидкости, втер смесь в кожу, после, пощипывая и поглаживая, сделал энергичный массаж. Схватил расческу, зазвенели ножницы, будто кузнечики в жаркий полдень на лугу, который только-только начали косить. Боже, чего он только не выделывал с моей седеющей головой!
Шипели разогретые щипцы для завивки, по моей трехдневной щетине заскрипела бритва, из облака пены появилось совсем незнакомое лицо - загорелое, властное, ощетинившееся щеточкой усов. Чуть подбрил сросшиеся брови - появилась гневливая складка. Высохшие волосы начали отливать медью.
И вот, оцепенев, я увидел в зеркале того, кем мог бы сделаться, не избери я совсем другого поприща - с полной самоотдачей водить пером по листам Книги. Меня вдруг охватила тоска: порвать с прошлым, начать новую жизнь, - казалось, король подталкивал меня, искушал… Словно кто-то нашептывал: "Будь же наконец самим собой. Видишь, кто в тебе дремлет, погребенный на дне души… Стоит лишь захотеть - и станешь другим человеком!"