ПЛАН СПАСЕНИЯ
Корона - вроде бы просто-напросто обруч из золота, с одной стороны украшенный зубцами и листьями, но в ней огромная магическая сила - Корона подтверждает право на власть. Старинная Корона королей Блаблации передавалась из поколения в поколение… Эх, заполучить бы нам Корону, отнять ее у Директора, и распустить слух, что венчается ею только подлинный государь, а верни мы расположение подданных, насколько легче предотвратить нависшую над королевством опасность!
- Возвращаемся! - захлопал крыльями Эпикур, готовый к схватке, он весь растопорщился, даже перышки на шее взъерошил. - Прорвемся, пока бульдоги на допросе!
- Корона подождет, ничего с ней не сделается, - охладил Бухло петушка. - Директор на совесть посторожит Корону для нас, потому что сам очень даже не прочь ее присвоить. Сейчас надо спасать Мышебрата. Нельзя терять ни минуты, а то бедного кота повесят! Придется цветочки на могилу носить… да слезы утирать.
- Знать бы, какой дорогой его повезут… - Я судорожно соображал, что предпринять. - Попытаемся его отбить.
- Известно лишь место казни, - сообщила Виолинка. - Уж тут всегда заранее оглашают, дабы блаблаки участвовали в поучительном и воспитательном зрелище. Толпа всегда жестока и любопытна. А как вырвать Мышебрата из рук палача, ведь рыночная площадь - ее бы ныне надо называть Висельной - вся оцеплена вооруженной стражей.
- А когда-то была площадь Будьтездорового Чихания, - вздохнул я, вспоминая витавшие над ней ароматы из трактирчиков, винных погребков и кондитерских, сочные яблоки и груши на лотках…
- Когда-то и палач был настоящий, - вздохнул артиллерист. - Специально своему ремеслу учился, с осужденным любезностями-поклонами обменивался… А теперь вызывается любой выскочка - платят хорошо, да еще и привилегии полагаются. Ручонки-то у такого удальца трясутся, веревку ладно намылить и то не умеет, толпа свистит, вешалой его обзывает. А в лицо никого не узнаешь - на эшафот палачи являются в красных капюшонах с прорезями для глаз. Вот люди нынче и осторожничают, язык-то не больно распускают - а ну как тот, кто идет сзади, вчера вешалой выступал? Да хоть бы и знакомый или сосед? Площадь затихает, будто пташки в полночь, а мороз по спине льдинкой ползет. Вешалы - они самые доверенные. Ежели кто в директора ненароком вышел, на площади шепоток; уж верно, вешалой допрежь послужил, на темных делах всегда сообщниками горазды заделаться.
- Вешал всегда находится больше, чем надо, - подтвердил Эпикур. - Такое ярое проворство просто пугает… Я с ратуши не однажды видывал: появляются такие в остроконечных капюшонах из-за угла, толпа перед ними покорно расступается, словно поток воды камень обегает. Когда соберутся под виселицей, один, самый главный, начинает считать, а считалка такая:
Энтличка,
петличка,
веревочка,
петелька.
Один только
росчерк - готов
приговорчик!
Пошарим-ка в папке,
проверим
на счастье:
красуется
подпись
за круглой
печатью.
Пошарим
разочек -
вот он,
шнурочек.
Раз и два и три -
вешать будешь ТЫ!
- И что дальше? - спросил я, содрогаясь от ужаса.
- Вешает тот, кто выходит, - покачал головой Бухло. - А толпа ждет зрелища и веревки - на счастье. Без счастья не выиграешь и в ЛОТЕРЕЮ. Самый крупный выигрыш - КОРОНА, золотая Корона, которую утаил Директор. Об этом подвохе только мы проведали… Директор же убеждает, что все равны, а потому СУДЬБА сделает самый справедливый выбор. Кто выиграет Корону, поцарствует малость у нас в Блаблации, посидит на троне.
Издалека донеслись тяжелые шаги. Я погасил фонарик, и мы притаились в углу салончика, сдерживая дыхание. Стражник открыл дверь, свет фонаря затанцевал на паркете, высокие спинки и подлокотники стульев выросли до самого потолка, тени закружились хороводом. Караульный потянул носом, кроме запаха плесени и пыли, ничего не унюхал и двинулся дальше.
- Бежим! - торопила Виолинка. - Если накроют, нас уже некому будет освобождать.
- Минутку, у меня идея, не вспугнуть бы, - начал я осторожно. - А что, если переодеться добровольными вешалами? В капюшонах доберемся до перекрестка, к рынку, нас и проверить побоятся…
- А потом?
- Толпа расступится, и мы уведем Мышебрата!
- Вот удивится котяра! - потер лапищи Бухло. - А капюшоны откуда взять?
- Мамуля сошьет, - заверила Виолинка. - Ведь мамы все умеют.
- Да, когда захотят; при этом тыща вопросов: а зачем, а куда, а кто? Речь ведь не о Красной Шапочке, игра-то опасная. И запрет тебя мама на ключ.
- Это уж мое дело. Мама мне еще никогда не говорила "нет". Идем же! Самое время проскользнуть в парк. Мы теперь живем в домике садовника, за прудом.
Виолинка подвела нас к высокому окну и показала желтые огоньки.
- Вон там! Совсем близко.
В этот момент под нами прошло семеро алебардщиков, начальник патруля раскачивал фонарем, на покрытых росой булыжниках в подворье вспыхивали зеленые искры.
И до окна, дружески мигавшего желтым светом, показалось неимоверно далеко…
- У нас можно перекусить и отдохнуть на сеновале, - соблазняла королевна. - Вперед! Смелым всегда везет!
- Станем строем, Виолинка поведет. Топать будем изо всех сил. Никому и в голову не придет, что мы настолько осмелели.
- Если задержат, я ослепляю фонариком, - поддержал я. - И все, не задерживаясь, бегом вперед!
- Вход в замок караулят, там канцелярия Директора.
- Проведу вас через кухню. К счастью, я не всегда за столом вела себя паинькой, меня частенько выставляли на кухню, так что каждый угол знаю. А кухарки меня баловали, самые лакомые кусочки доставались мне. Даже кофейный крем из торта выковыривать пальцем разрешалось…
Спустились в подвал, пахнуло кислятиной. У старого сержанта подвело живот, он поднял крышку с котла, зачерпнул половником. Хлебнул.
- Тьфу! Я думал, рассольник или мучной суп с колбасой, а тут какие-то помои…
- А я по запаху определила, - засмеялась в темноте Виолинка. - Пригодилась кухонная практика.
В холодной осенней ночи наши шаги разносились далеко окрест. Пожалуй, пройдем без приключений… Вдруг из-за угла башни вышли трое алебардщиков.
- Пароль! - гаркнул сержант Бухло. Его зычный бас, привыкший отдавать приказы, пригвоздил алебардщиков к месту. - Чего шатаетесь, лунатики… Небось под стеной нужду справляли?
- Что вы, мы ж на службе… Холод собачий, - оправдывались они, покряхтывая. Капрал бульдог протявкал пароль. Стражники растерянно принюхивались, обескураженные, вроде нас, неожиданной встречей.
- Марш вперед! Да смотрите в оба! Инструкции знаете? Враг не спит…
- Мы на страже! Смотрим в оба!
Смотрели в оба - и это уж точно, - налитые кровью глаза блестели в свете фонарика - пригодился, ослеплял наших недругов. Тени алебард маячили на стене. Прошли близко, в нос шибануло запахом загнанных псов. Щелкали каблуками, отдавая мне честь. Сочли меня самым главным - я ведь и слова не вымолвил. Последний, отойдя, проворчал:
- Опять контроль! Кто-то настучал - передохнуть не дадут…
А мы нырнули в парк, в мокрые кусты, под кроны старых дубов и кленов. Виолинка постучала в окно, тотчас приподнялась занавеска - кто-то пытался рассмотреть нас в темноте.
- Мамулик! - взвизгнула Виолинка радостно. - Это я!
Она провела нас в сени, проследила, чтобы хорошенько отчистили сапоги от грязи и опавших листьев.
- Жаль, напугали… Мама заждалась, а тут еще с отцом сплошные огорчения…
- Входите, мои дорогие, - приглашала королева.
Я недооценивал раньше ее мужественной выдержки. И в изгнании она сохранила полное спокойствие духа. Прекрасно обходилась без придворных дам и одетых во фраки лакеев.
Артиллерист перьями шляпы подмел пол, низко поклонившись. Королева протянула ему обе руки, Бухло грохнулся на колени и исколол ей все пальцы своими усищами, заверяя в вечной и верной службе.
- Я почти обо всем знаю. Страшные слухи расходятся быстро, да и правда оказывается не менее страшной. Вы прилетели, вас бросили в тюрьму, я молила бога о вашем спасении… Право, теперь воочию убеждаешься, кто служил мощи и славе королевства, а кто лишь о своем благе пекся… Возможно, настанет день, когда я смогу отблагодарить вас, наградить вашу преданность, возвестить о вашей самоотверженности… Сейчас приготовлю поесть, благо хоть это пока могу сделать. Добрые люди помнят королеву, приносят кто что может, делятся по-соседски.
Королева отличила меня напоминанием:
- Приветствую тебя, летописец! Опиши всю правду этого времени испытаний! Ты покинул нас много лет назад в счастье, подаренном длительным миром, а застаешь в раздорах, ослепленными завистью, готовыми с оружием идти друг на друга. Возможно, мы и виноваты - вовремя не применили силу, ведь доброта бывает и слабостью, потакает тем, кто рвется к власти, рве гея повелевать другими, когда не опирается на железный закон - один для всех, сверху донизу. Итак, сообщи все о нашей вине, дабы потомки извлекли полезный вывод. История нас рассудит.
На кухне звенела посуда. Эпикур крылом раздул огонь.
- Виолинка уже хозяйничает! Она мое утешение! Девочку словно подменили… Коли я со всеми поздоровалась, разрешите…
- Еще со мной! - напомнил Мышик.
- Где же ты, малыш?
- Здесь! - Он вылез из рукава на мою ладонь. - Я тоже буду бороться за свободу и счастье Блаблации! Они меня носят в карманах, потому что я отстал бы… Прошу вас, ваша милость, не бойтесь, я не заберусь к вам в рукав.
Преодолев дрожь, королева подала ему мизинчик для поцелуя.
- Браво, мама! - захлопала в ладоши Виолинка. - Теперь Мышик рыцарь! Он древнего рода! О нем еще услышат!
Пожалуй, тюремные переживания вовсе не отбили у меня аппетита. Бухло ел степенно. Убожество этого дома вызвало у него слезы, они катились по усам и капали прямо в сковородку, из которой старый солдат ловко выскребал яичницу. Мышик грыз кусочек пирожного так самозабвенно, что подрагивали его прозрачные ушки. Эпикур клевал быстро, казалось, град стучит по окну. Я тоже работал исправно, ложкой всегда работаю куда быстрее, чем нанизываю буквы в своих писаниях.
Виолинка проводила нас в сарай, где садовник складывал сено, накошенное с газонов. Уходя, я заметил: королева достала из кофра пурпурную мантию своего мужа, обшитую горностаем - на каждой белоснежной шкурке клякса черного хвостика, - раскроила ее огромными ножницами на большие треугольники, а затем начала быстро сшивать по краям. Я усмотрел в ее жесте, в том, что пожертвовала для нас великолепной коронационной мантией, отказ от надежды вернуться на трон. Мудрая и благородная королева Ванилия утратила веру; введет ли когда-нибудь народ свою королеву в замок? Да, она права: если для блага королевства готовы пожертвовать собой малочисленные верные друзья, можно ли жалеть мантию, столь дорогую и старинную, что в ней могли бы играть актеры Шекспировых времен? Волнение перехватило мне горло, но я счел бы назойливым любопытством спросить, чем занят король Кардамон - бывший король, конечно… И почему они не живут под одной крышей? И что Директор намеревался сделать с Виолинкой, а он-то наверняка готовил какой-нибудь подвох, коли скрыл Корону? Полный благодарности к опальной королеве - ведь она не менее нас рисковала, - напрасно искал я ответов на мучительные вопросы. Быть может, все разрешит завтрашний день?
Городское сено пахло совсем не так, как луговое, но тоже одуряюще. С сеновала уже гремел храп нашего артиллериста, а храпел он так, будто кто тупой пилой узловатый пень разделывал. Я деликатно присоединился к Бухлу и вторил ему. Эпикур, по куриному обычаю, углядел себе крепкую жердь, прибитую к балкам, и умостился на ней, спрятав голову под крыло. Только Мышик еще долго возился, и его круглые глазки - не больше булавочной головки - блестели, как черные бриллианты.
Я слышал его вечернюю молитву:
- О мышебоже! Помоги спасти моего крестного! Я сильный! Приволок ключ от камеры и не устал, даже не отдыхал… Могу тащить на спине целую спичечную коробку! Сделай, боже, так, чтобы и я на что-то сгодился, а не смотрел бы зрителем из чужого рукава. Время серьезных испытаний грядет, сделай же так, чтоб я был достоин своего деда… О мышебоже, ведь ты не станешь помогать бульдогам и гнусному насилию?
Я представил себе, как он просительно сложил тоненькие лапки, как дрожат усики, отягощенные слезами… Клянусь, его молитва была услышана. Другое дело, исполнилось все не так, как мы ожидали, и не на следующий день. Ведь и СУДЬБА должна малость подумать, пока изберет такой путь, дабы свершилось, о чем просим, и дабы открылось при этом, что устремляемся мы к собственной погибели, а история отгромыхает по своим перекатам, вовсе игнорируя наши расчеты. И право же, лучше было заранее принять неизбежное.
В ТЕНИ ВИСЕЛИЦЫ
Утром следующего дня после доброго, сытного завтрака мы примерили палаческие капюшоны. Исчезли знакомые лица и Эпикуров клюв, а в прорезях блестели страшные глаза. В капюшонах мы выглядели зловеще, и неудивительно, когда бы честные жители Блабоны покорно расступились перед нами: один жест - и тесно сбитая толпа на улицах, прилегающих к площади казней, отпрянет, открывая свободный путь.
- У вас так у всех капюшоны, только у меня нету, - плакался Мышик. - А ведь хватило бы такусенького обрезочка материала, остатка какого-нибудь… Для меня, ясное дело, не стоит, я не в счет, потому как ма-а-алень-кий!
Мы долго убеждали Мышика: ведь для его же пользы, никто не поверит в палача ростом с мизинец, всех нас может выдать…
План действия придумали самый простой. Как только подъедет повозка с приговоренным, мы "лезем на повозку, как настоящие вешалы. Молчим, будто воды в рот набрали, не дай бог, бедный Мышебрат узнает нас до времени, не выдержит и радостным жестом испортит все дело. Потом, если настоящих палачей будет немного, сталкиваем возницу, гоним во весь опор боковыми улицами до ворот и - за город. Если же, наоборот, окажется слишком много посторонних, учиняем свалку у виселицы, Мышебрат успеет метнуться в толпу. Мы с Виолинкой взяли кухонные ножи - конечно, без ведома королевы, - самые лучшие, для чистки картошки. Я утром наточил их о каменную ступеньку - будет чем разрезать путы.
Кот быстро окажется на крыше близлежащего дома, и бульдоги внизу могут бесчинствовать себе сколько угодно.
Мы остановились на углу площади Будьтездорового Чихания. Высокая виселица на фоне желтых каменных домов о двух окнах пугала ломаной тенью. Устроители позаботились о том, чтобы смерть можно было увидеть отовсюду. Петля качалась, подобно маятнику, зеваки алчно поглядывали на нее: "Раздобыть бы обрывок веревки… Ясное дело, когда повешенного снимут!"
Ждать пришлось недолго. Толпа заволновалась, зашумела, раздались крики: "Едут!" Цокот копыт по мостовой и стук колес до меня пока не доносились. Началась давка - толпа напирала к виселице.
- Эй, вешалы, не болтайтесь! За работу принимайтесь! - скандировали на площади.
- Темницы маловато! Повесить Мышебрата!
Везли Мышебрата. Кот гордо поднял голову, зеленые глаза, ясные, не затуманенные слезой по пропащей жизни, быстро пробежали по толпе, по множеству зрителей в открытых окнах домов, и кот устремил взгляд в бескрайние небесные просторы, звеневшие щебетом улетающих ласточек. Возможно, в толпе он высматривал нас, чтобы кивнуть на прощание и заверить: не выдал никого. Любовь, настоящая любовь, требует жертв. Он погибнет, но поднимутся мстители и продолжат дело обновления.
Рядом с возницей сидели бульдоги в обшитых позументом мундирах, алебарды высекали искры из солнечных лучей, искры по очереди вспыхивали в стеклах домов, мимо которых следовала повозка.
"Бедный мужественный Мышебрат! - От жалости у меня сжалось сердце. - Ты не догадываешься, сколь близка подмога, а я ни словом не могу подбодрить тебя! Тележка твоя катится, и ты один, как это всегда бывает, - один должен идти навстречу смерти".
За связанным Мышебратом стоял толстый палач в красном капюшоне. Мы подняли руки, повозка остановилась.
Влезали по очереди, я опасался, как бы шпики не обратили внимание на Эпикура - он взбирался с помощью крыльев, - однако ему удалось благополучно вскочить на повозку. В сбившихся капюшонах, притиснутые вплотную друг к другу, мы выглядели, словно горстка поникших маков.
- Приветствую вас, братья! Исполним справедливый приговор! - заговорил толстяк; голос показался удивительно знакомым, я даже вздрогнул.
Мы кивнули, молча признавая его старшинство. Значит, вот кто заменит СУДЬБУ, начнет считалку и назначит палача. А едет с приговоренным, дабы проследить за точным исполнением экзекуции. Я подтолкнул локтем сержанта и подал ему моток шнура. К счастью, тот понял на лету. А толстяк одобрительно кивнул, хотят, мол, поживиться на предрассудках, продать зевакам подложную петлю.
Въехали в толпу на площади. Покачивались головы, блестели на солнце лысины, мелькали ленты на чепцах у толстых мещанок. Лица перекошены гримасой ненависти - пустили слух, пойман, дескать, заговорщик из далекого государства, прилетел поджечь Блабону, к тому же шпион - пытался подкупить караул у городских ворот, ночью хотел открыть врагам. Находились и такие, что клялись: у кота обнаружен яд, собирался насыпать в печные трубы; когда в домах все уснут мертвым сном, он без помех выпотрошит все сундуки и шкафы. И чем нелепее, глупее были слухи, тем внимательнее слушали, толпа разгоралась яростью, ревела - точь-в-точь жаждущее крови чудовище требовало все новых и новых жертв.
- Выбрать ката!
- На крюк Мышебрата!
- Зажился долго, повесить, и только!
Рокот бился в стены, казалось, дома и небо дрожат. Нет, через эту враждебную толпу и мышь не проскользнет, не то что кот! Пока доберется по парапетам до крыши, сто рук стянут его за хвост вниз, потащат к виселице и отдадут в руки палача.
Ледяным дыханием меня окатил ужас. Виолинка, притулившаяся ко мне сбоку, шепнула:
- Устроить панику…
Легко сказать, но как отвлечь внимание тысяч глаз от приговоренного? Я пришел в полное отчаяние. Последние минуты. Ну что ж, придется начать борьбу, погибай, но выручай товарища.
Алебардщики первые соскочили с повозки. Стуча по брусчатке окованными железом древками, они норовили попасть по ногам. Зеваки орали от боли и шарахались назад. Вокруг эшафота быстро раздался широкий круг. Настала наша очередь. Мы влезли на эшафот, окружили приговоренного. Низко опущенная петля касалась котовой головы, и он с отвращением прижимал уши.
Толстяк, незнакомец, укрывшийся под капюшоном, поднял обе руки в красных перчатках, и толпа замолкла. Воцарилась такая тишина, что у меня зазвенело в ушах. Еще раз решалась судьба Мышебрата - приговор подтверждает толпа на площади.
- Решайте, что делать с обвиняемым? Судьи вынесли приговор - повесить!
- Болташку! БОЛТАШКУ! БОЛТАШКУ! - Трижды повторенный рев с каждым разом звучал все неотвратимее. У кота задрожали лапы, да и нам всем стало жутко. Стоило сорвать с нас капюшоны, и мы разделили бы участь Мышебрата.
Самозваный мастер экзекуции надавил коту рукой на загривок, заставил его встать на колени. Мы тесно окружили кота, заслонили его от жадных взглядов любителей смерти. Началась последняя считалка.