- А вдруг будущее не подчинится содержанию Книги? И вместо будущего, нашим трудом и волей определенного, произойдет непредвиденное? Свершится судьба?
Тогда да станет оно предостережением сыновьям и внукам! А наши имена пусть останутся хоть на могильном камне. И пусть грядущие поколения знают, что мы не сдались без борьбы, - склонил голову сержант Бухло.
- О боже! Мы снижаемся! - заволновался Мышик, который вскарабкался к артиллеристу на шляпу и, раздвинув страусовые перья, высматривал на горизонте башни Блабоны. - Под нами деревья! Падаем!
Шар сжался, летел рывками, покачивался, нас явно притягивало к земле. Даже гондола скрипела, будто ее не в меру перегрузили.
Я выглянул за борт. Тень от шара быстро скользила по желтым полосам осеннего люпина. Земля словно подскочила вверх, и ряды высоких тополей уже заслонили от нас небо. Тополя по обеим сторонам дороги выстроились, точь-в-точь часовые, и шелестели: "Не пропустим!"
С ропотом сухой тополиной листвы до нас долетал сладкий запах люпина.
- И мешков с песком нет, нечего выбросить! - отчаивался Бухло. - Мы оставили балласт, чтобы забрать тебя!
Кот вышвырнул пустую бутыль из-под вина. Она на лету презрительно засвистела. Вот-вот зацепимся кабиной за тополиную крону и посыплемся, как дикие грушки из корзины. Только у Мяучара был шанс на спасение - уцепится за ветви. А мы? Мы сломаем себе шеи!
- Осторожно, не смахните случайно Мышика! Еще очень высоко…
- Да я у тебя в рукаве, дядюшка, - пискнул тот совсем близко. - Если уж прыгать, так вместе!
- Нет уж, обойдемся, - замахал я руками, - без парашюта ни за что не прыгну!
- Вот кабы самые толстые собой пожертвовали, остальные, может, долетели бы! - ворчливо посоветовал Мяучар, явно намекая на нас с Бухлом.
- А коты зато всегда на четыре лапы падают, - огрызнулся сержант. - Вот и прыгай первый! Как только днищем гондолы заденем верхушки тополей…
- Держитесь за веревки! Сейчас грохнемся о стволы? - И я изо всех сил вцепился в прутья корзины.
- Все пропало! - заломил лапки Мышебрат. - Не долетим до Блабоны! Не спасем родину!
Вдруг меня осенило: после каждого вопля отчаяния шар стремительно снижался, словно неверие и растерянность навьючивали его непомерной, свинцовой тяжестью.
- Так нет же, долетим, и все тут! - гаркнул я наперекор всем горестным причитаниям.
И шар действительно поднялся на несколько метров. Верхушки тополей лишь пощекотали нашу корзину, и перед нами снова открылся свободный путь.
- Долой нытье! Выше голову! И не из таких переделок выпутывались живыми-здоровыми! - Я потряс за плечи моих товарищей, чтобы разбудить от тяжкого кошмара. - Послушай, сержант, помнишь, решалась судьба сражения, картечь кончилась и ты велел своим сорвиголовам всыпать в пушечное жерло котел клецок с маком - и мы победили!
И хотя в том сражении рыцарей в бегство обратили разворошенным осиным гнездом двое сынишек портного Узелка, Бухло клюнул на лесть.
- А ты, Мышебрат, где твоя храбрость? Как только не пытали тебя, но ты не выдал товарищей. Да нет такой силы, что заставила бы нас свернуть с однажды избранного пути! Нет таких преград, которых бы мы не преодолели… Нагрянем на врагов - их как ветром сдует! Только сообща! Только дружно!
- Благие слова! Мы не из тех, что сдаются без борьбы! Сам не понимаю, что на меня накатило - морок какой-то! - Бухло потянул себя за ус. - Ну, котофей, давай-ка песню, чтоб сердца забились живей! Верю, все у нас пойдет на лад!
- Нас ждет удача! - Глазищи у кота разгорелись зеленым огнем, и он поднял хвост, как знамя победы.
Пускай пронырливый акиим
обманом залез на трон.
Давайте вместе провозгласим:
пошел, лихоимец, вон!
Бухло загудел басом, а кот вторил ему, подмяукивая, и песня разнеслась по широким просторам:
Они горазды на пышный слог,
горазды последнее брать;
гнать акиимов - священный долг,
нелепо их убеждать.
Припев, раскачиваясь в такт, поддержали и мы с Мышиком:
Поверьте, братья! И для нас
придет великий час!
И снова грянул Бухло, а кот подпевал:
И возвратится к нам король,
друзья и братья станут в круг,
и зашумит пчелиный рой
мильон трудолюбивых, рук!
А потом все вместе:
Поверьте, братья! И для вас
придет великий час!
И вот ясной зеленью окрасились пушистые облака, из-за них вынырнула луна и, верно из любопытства, тяжело покатилась за нами, да никак не могла угнаться. Под дружескими порывами ветра мы взвились высоко-высоко. И я ощутил всю прелесть этого ночного бегства из дому, потому что знал: мы и в самом деле нужны в Блабоне, ведь спешим на помощь!
Меня переполняла нетерпеливая радость, сродни радости горного потока, когда он взломает ледяной покров и, вспененный от спешки, мчится, перепрыгивая через валуны. Во мне рождалась песня, хоть я не знал еще ни слов ее, ни мелодии… Я начал насвистывать, будто черный дрозд, который выстилает гнездо и о каждой принесенной травинке оповещает весь мир: он-де занят великим делом, он строит, он уверен, что выстелет мягкое ложе по крайней мере для тройняшек.
Неужели меня снова посетила та самая обманчивая радость, о которой я почти забыл? Когда-то, давным-давно, нехотя плелся я в школу и вдруг неожиданно для себя сворачивал в окольные переулки, добирался до пригородного вокзала и через час оказывался в лесу. Закинув руки за голову, устраивался в густой траве под благоуханными майскими ветвями и долго провожал взглядом лучезарные облака. Птицы не пели, они словно задались целью перекричать друг друга и галдели в густом колючем терновнике. Я пальцами расчесывал пышную траву, приобщался к кипучей жизни земли. В глубине души рождалась готовность помочь любому, кто нуждается в помощи, пусть даже меня не просят и не призывают. Я переворачивал упавшего на спинку темно-синего жука, беспомощно перебиравшего лапками. Вытаскивал из ямы, выкопанной под заборный столб, оголодавшую лягушку, спугивал сороку, гнавшую маленького воробышка - он беспомощно махал слабыми крыльями, от которых было больше шуму, чем проку. Грустный взгляд маленькой девчушки из-под слипшихся от слез ресниц - и я раздевался и, с трудом вытаскивая ноги, брел в иле, чтобы выловить тонущую куклу. Девочка выхватывала у меня из рук этот намокший и грязный комок, молча прижимала обеими руками, а во мне родничком била неистовая радость, и я счастлив был оделить ею весь мир.
- Как это нам удалось не разбиться о деревья? - спросил Бухло, обмахиваясь своей кожаной шляпой.
- Знаешь присловье: "Камень с сердца свалился"? Так вот, мы в самый последний момент сбросили во мрак под кабиной все наше черное отчаяние, тяжкие, как свинец, сомнения и уныние. И сразу полегчало - нам и шару. Нельзя поддаваться собственному бессилию. Именно это рассчитывает внушить нам недруг, отсюда рождается рабская покорность, мы сами себе связываем руки и сдаемся в неволю. Надобно уметь самим помочь себе, а мы ожидаем помощи от всего мира, который вовсе не спешит с этой помощью… Бережно раздувай едва занявшийся огонек надежды, после друзей поищи, брось клич, обратись к их верности… А когда выйдешь на бой, они встанут с тобой плечо к плечу! И друзей будет все больше и больше. Вот увидите, мы выиграем!
Шар, слегка накренившись, уверенно летел в сторону Блаблации.
КОРОЛЕВСКИЕ ПРИЧУДЫ
- Он все мудро вывел, - вздохнул Бухло. - И справедливо… Мы уже пробились через облака, над нами чистое небо, и звезд высыпало великое множество - доброе предзнаменование.
- Теперь уж точно долетим! На рассвете приземлимся в Блаблации, - вторил Мышебрат. - Я посчитал бы опытным вралем всякого, кто рассказал бы мне про это наше приключение. Но теперь со страхом покончено… Верняк - мы победим!
- Долой все тревоги, забот у нас и так полон рот, не думать о грозящих бедах, иначе шар снова начнет падать, - поддержал старый служака.
- Ну, так тоже нельзя! - не согласился я. - Можно рассказать и о самых больших неприятностях, лишь бы не жалеть себя, сиротинушку, не опускать на лицо вдовью вуаль, не отдаваться во власть горю. Мы обязаны знать всю правду, дабы рассудить, в чем причины нашей слабости. Ведь мы сами отдали королевство на милость и немилость акиимов! В замыслы недруга проникнуть необходимо. Пусть нас мало, все равно ударим первыми, атакуем - пока мы еще слабы, это лучше, чем уходить в защиту. Неожиданное сопротивление ошеломит врагов королевства, источит их тревогой, а к нам привлечет единомышленников. Заодно образумит усомнившихся, тех, кому мерещится: все пропало, все обречено, сопротивление бесполезно - пора уступить натиску тиранов…
- Ах, кабы враг был из чужой страны, в чужой форме… Сразу разберешься, кто есть кто, - нахмурился Бухло. - А тут враги между нами, обволакивают медоточивыми речами, понятно, что зовут их акиимами, ведь они совсем "аки и мы"… И все же они тайные заговорщики. Мы служим Родине, а они только себе. И говорят у нас теперь на двух языках. На одном доверительно шепчут: я тебя подсажу, ты меня, а ежели после двинешь меня на пост, в креслице, так я опять же тебе подсоблю… А на втором языке речи гудят, как барабан: марш - марш - марш! - убивают пытливую мысль, глушат беспокойную совесть. Оружие легко обратить на явного врага, трудно направить его против себя самого, даже когда поймешь: этим врагом стал ты, Всяк не прочь понежиться в достатке и вовсе не спешит подставить собственный зад под розги…
- "Жрать обильно, одеваться стильно, работать непыльно", - поддакнул кот. - Мой папаша батрачил у мельника, так он частенько говаривал это блаблацкое присловье. Дорогой летописец, давай расскажу, как я впервые учуял запашок распада и что подслушал в бане…
- Да, Мышебрат, хотелось бы знать, во что я впутался и чем мне это грозит.
Я с удобством устроился на бухте якорного каната и раскурил трубку, Мышик, дремавший у меня в рукаве, расчихался от дыма, будто вдохнул понюшку табаку, и с обидой запищал:
- Что за мерзкая коптильня!
Выпрыгнул ко мне на колено, ловко соскользнул по брючине и с удовольствием осмотрел себя в начищенном до блеска носке моего ботинка. Потом съехал с ботинка на пол кабины. В охотку пришлась ему эта забава. Что с него возьмешь - мышиный сопляк, вовсе не взрослый Мышин, во всяком случае, мы считали его сопляком. Я поглядывал на его удалые выкрутасы со снисходительной улыбкой.
Тем временем Мяучар начал свой рассказ:
- Через открытое окошко я выскользнул из мансарды на замковую крышу. После чердачной духоты приятно дышалось свежим воздухом. С легким звоном из-под крыш срывались стрижи, их узкие крылья серпом рассекали воздух - только свист стоял. Теплая от солнца черепица клонила ко сну. Я назначил свидание на дубовых мостках, по которым обычно трубочисты добираются до труб, с очаровательной придворной кошечкой королевы. - Мяучар мечтательно зажмурил глаза. - Очи зеленые, словно крыжовник, в белых перчатках и белом жабо, в черной шубке - обворожительная ветреница. Обычно она играет у подножия трона с клубком шерсти, когда королева вяжет на спицах кофточку для королевны Виолинки. Сколь грациозны ее движения, какие удивительные прыжки - кажется, она парит в воздухе… А какая чистюля! Часами расчесывает перед зеркалом свою шубку… Ох, как вспомню, что она меня ждет, призывает нежным мяуканьем на сумрачных замковых чердаках, сердце исходит тоской…
- Полно тебе, о короле хотел рассказывать, а не о своих похождениях, - напомнил сержант.
- Да, да, разумеется, извините, пожалуйста, я так расчувствовался и несколько сбился с мысли… Так вот, я с удобствами расположился на мостках у самых труб, солнце пригревало спинку, глаза слипались, я засыпал, тихонько напевая наши кошачьи мурчалки. Вдруг пронеслись стрижи, звенели так, словно били тревогу, я глянул вниз и в одном из окон увидел короля Кардамона…
Ох, чувствую себя подлецом, просто язык не поворачивается… королевские секреты… Ведь он разрешил мне бродить по всем крышам, я присутствовал на конфиденциальных аудиенциях, развалясь на балдахине в тронной зале, свободно заходил в салоны днем и даже по ночам.
- Валяй смело! Враги проведали королевские секреты, используют их против трона, почему же летописцу не знать даже самой страшной правды? - убеждал его Бухло. - Впрочем, об этом и воробьи чирикают, как на дождь, а они известные сплетники, клюв им не заткнешь!
- Так вот, на троне развалился белый пудель, а король с ножницами в руках стоял перед ним на коленях, завивал его, укладывал завитушки на лбу, подравнивал космы на ушах. Представляете?! Кобель на троне! А у короля на голове вместо короны в парик воткнута расческа! В руках ножницы, а не скипетр! Пудель же, бывший при дворе лакеем, еще и рявкал на него: "Не дер-р-ргай! Остор-р-рожней!"
Придворные уже давно смекнули неладное: король Кардамон частенько сам не свой, то задумается, то затуманенным взором засмотрится на кого-нибудь из министров, а у того мурашки по спине - вдруг королю донесли, вдруг с должностью пора распроститься да с незаконными поборами? А король только сонно улыбается и как-то странно жестикулирует, весь во власти своих видений.
Такие настроения разве что поэтам простительны, никак не правителям. Бывало, уставится в сверкающее зеркало и локон накручивает на палец, кокетничает с собой, точно дама перед балом. На три шажка отбежит, потом снова подскочит к зеркалу… Придворные от нетерпения поглядывают друг на друга многозначительно, один наглец даже по лбу постучал - как раз время приспело тютюрлистанского посла принимать. Дело важное, мост через пограничную реку Кошмарку прогнил до дыры, споры велись долго, кому ремонтировать, кто плотникам заплатит. А дыра все больше да больше, в конце концов сам посол провалился.
Король приглашает посла садиться, а тот отказывается: заноза в заднице колет. Король срывается с места, одной рукой послу волосы откидывает назад, а другой усы прикрывает, словно молчать наказывает. Посол, как рак вареный, покраснел от возмущения. Затягивается немая сцена. Гофмейстер робко напоминает: "Ваше величество! Дыра на мосту не заделана… Посол проверял, проедет ли карета, пошел вперед и провалился…" Король лишь голову набок склонил, облюбовал себе посла, глаз не сводит и мурлычет песенку:
Мост дырявый?
Мост дырявый!
Это будет не по нраву
Путникам. О боже правый,
Мы им скажем - лезьте вброд,
Дел у нас невпроворот.
Кот всю сцену разыграл в лицах. Мышик, сидя у меня на колене, хлопал и кричал "браво".
- "Ваше королевское величество! Посол провалился по пояс, на помощь звал. Час целый провисел над омутом, дрыгая ногами. Башмак утопил! В конце концов подполз храбрый паж и обмотал его вожжами; выдрали посла из дыры, как свеклу из грядки! - нашептывал придворный. - Самое время дать понять: во всем виноват Тютюрлистан! Когда дыру измеряли, выяснили - больше на их половину моста приходится".
"Ох, как жалко, что его вытащили: пока дыру затыкал, ни дыры не было, ни опасности для путников, - рассудил король доброжелательно. - Сколь благородно затыкать собой дыру, вовремя кричать-предупреждать, повозки направлять к броду - брод ведь уже размечен. Всякий бы свою благодарность оказал. И прославился бы посол: на благо обоих народов послужил, дыру собственным брюхом замуровал!"
Тут посол не выдержал, побагровел с натуги, перевел дыхание да как гаркнет: "Брюхо мое, а дыра ваша, блаблацкая, вот и затыкайте хоть своим троном! Из Тютюрлистана ноги посольской к вам больше не будет!" И, прихрамывая - заноза больно донимала, - выбежал вон.
Гофмейстер бросился вдогонку прощения просить у достойного гостя, листик подорожника на пострадавшую часть приложить. А разорванные панталоны к маэстро иглы доставили бы молниеносно, старый Узелок не только штаны б заштопал, а еще и вышитой розочкой прикрыл разорванное место.
Но король поднял руку и двумя пальцами точно невидимую нить ножницами перерезал. Так и кончились добрососедские отношения с Тютюрлистаном, и, видать, надолго.
А мы все летели в холодном блеске луны. Перегнувшись за борт, я следил, как огромная тень шара скользит по облакам, ниже гондола, а из нее торчат две человечьи головы и кошачья со сторожкими ушами, ловящими все недоступные нашему слуху отзвуки спящей земли.
- Ну, давай дальше, - подтолкнул я кота.
- Так вот, король принялся псов стричь, совсем не стеснялся и открыто предался сему недостойному занятию. Справил себе белый передник, а может, и с кухни стащил? Топтался вокруг трона, а на троне что ни день, то новая дворняжка восседает.
- Странная причуда, что и говорить, - пожал я плечами. - А может, это не псы, а министры были? Они ведь тоже, как дворняги, блошастые и хвостом вечно виляют.