Келья оказалась очень светлой – большое решетчатое окно, затянутое цветными стеклами, выходило на запад: наверное, на закате тут некуда было деваться от солнца. Перед окном стоял стол, похожий на тот, что Нечай видел в кабинете боярина, только меньше. На нем тоже имелся чернильный прибор, лежало несколько книг с пожелтевшими страницами в кожаных переплетах, пачка чистой бумаги, и множество исписанных листов, сложенных в две аккуратные стопки. Над торцом стола висело большое перевернутое распятье. Не такое, как Нечай видел в часовне, а нарочно сделанное именно перевернутым – волосы божьего сына свешивались вниз, и струйки крови бежали куда им положено.
Расстрига расслабленно опустился в одно из двух кресел-качалок, поставленных напротив открытого очага, и кивнул Нечаю на второе.
– Садись. Во, гляди – камин. Греть не греет, но приятно. Боярин у немцев научился, хорошо хоть печи оставил – а то бы вымерзли тут.
Он привстал, нагибая кресло, подбросил на тлеющие угли три полешка, постучал по ним кочергой и откинулся обратно. Нечай провалился в кресло, едва не опрокинув его на спинку: чем-то оно напоминало деревянную лошадку для малых детей.
– Во, и качалки эти – оттуда же. Но я привык, мне нравится, – Гаврила повернул кресло так, чтобы сидеть напротив Нечая, снял сапоги и вытянул ноги, – и к камину тоже привык.
У Нечая сразу закружилась голова, он уперся ногами в пол, чтоб кресло перестало ходить туда-сюда.
– Ну что? – Гаврила потянулся к полке над очагом и взял оттуда костяную шкатулку, – ты табак когда-нибудь курил?
– Мне твоего дурмана хватило… – проворчал Нечай – про табак он слышал, церковь относилась к нему примерно так же, как к двоеперстию.
– Да нет, это не так. Просто приятно, – Гаврила вынул из шкатулки изогнутый запятой деревянный черенок, сунул тонкий кончик в рот и долго пыхтел, прикладывая к другому концу зажженную от углей лучинку. А потом откинулся обратно на спинку кресла и выпустил изо рта струю сизого едко пахнущего дыма.
– Попробуй, – он протянул черенок Нечаю, – трубка называется. Вдыхай дым в себя, подержи немного, а потом выдыхай.
Нечай пожал плечами – все же интересно, чего клирики нашли в табаке, чтоб запрещать его с таким рвением. Он с опаской втянул в себя дым, но тот застрял в горле сухим пыльным катышем: Нечай закашлялся, на глаза выкатились слезы, и вернулась вчерашняя боль в горле.
– Ничего. К этому быстро привыкают, – рассмеялся Гаврила.
Сколько Нечая не убеждали в том, что к дыму можно привыкнуть, ему ни разу не удалось этого добиться.
– Спасибо, я как-нибудь проживу, – он отдал трубку обратно.
Расстрига с наслаждением затянулся, поглядывая на Нечая смеющимися глазами, но потом лицо его изменилось.
– Вот сижу я здесь, в кресле, перед камином, сплю на перине, ем с боярином за одним столом, курю табак, хожу к Машке, когда вздумается… Ты думаешь, мне так хочется всего этого лишиться? Колодки надеть и гнить в яме до конца дней?
– Думаю, нет, – кивнул Нечай.
– Вот именно. И тебе, я думаю, тоже этого не хочется. Боярин – как ребенок малый, привык делать, что ему вздумается. Он считает, ему все с рук сойдет. Я нарочного к воеводе вчера на дороге только догнал и вернул.
Нечай прикусил губу – по спине прошла дрожь. Ноги шевельнулись, и кресло качнулось назад – Нечай вцепился руками в подлокотники.
– Че побелел? Страшно? – усмехнулся Гаврила, – вот и мне тоже страшно. Кто тебя, дурака, знает, что ты воеводе расскажешь о нашей "всенощной"? Туче Ярославичу эти "всенощные" вроде охоты, вроде кутежа – от скуки да от веселого нрава. Вчера он тебя ласкал, сегодня обиделся, завтра простит и снова приласкает… Что в голову придет, то и сделает – он о последствиях думать не привык. Он не злой, в общем, человек. Наоборот, добрый наверное. По-своему. Но обидеться может здорово – ночами от злости не спать. Про тебя сказал: сколько волка не корми… Я сначала против тебя настроился – зачем мне соперник? А теперь думаю – а пусть. Вдвоем веселей, да и не выкинет меня боярин на улицу. И келья при мне останется, и перина, и стол, и табак.
– Я уже сказал боярину, что об этом думаю. Тебе повторить?
– Не надо! Знаю я, что ты ему сказал. Чистоплюй, – Гаврила скривился, – я тебе совет дать хочу. И тебе, и мне спокойней будет, если ты согласишься с боярином. Ну, а если совсем не хочешь – сиди тихо дома, носа оттуда не высовывай, дай ему время все забыть. Он забудет, простит, еще и любить тебя станет – он такой, ты ему на самом деле понравился. А я позабочусь, чтоб он не совался к воеводе. И чем тише ты будешь сидеть, тем легче мне будет его удержать.
– Это все? – Нечай достал ногами пол и собрался подняться.
– Да погоди. Сядь, – расстрига нетерпеливо изогнул губы, – не понял ты ничего тогда, ночью, вот и взбрыкнул. Я рассказать тебе хочу… Может, ты иначе будешь думать об этом, может, тебе все это по-другому представится.
Глаза его вдруг загорелись, он рывком поднялся и подскочил к столу.
– Вот, гляди, – он дрожащей рукой протянул Нечаю книгу, – ты по-латыни читаешь?
– Нет, только по-гречески, – ответил Нечай.
– Жаль. Впрочем, у нас латыни никого не учат. А то бы я тебе дал ее прочесть. Я тебе так расскажу, – Гаврила сел, прижимая книжку к груди, – я ее перевожу сейчас, на славянский. У меня от этой книги все внутри перевернулось, будто глаза открылись! Я ведь монахом был, сан получил в молодости еще, в двадцать лет стал диаконом, а в двадцать пять – иереем. Только скучно мне там было, душа в небо рвалась, а тут – постная жизнь: молитвы, молитвы, молитвы. И чувствовал я, что вместо того, чтобы к богу приближаться, меня все сильней клонит к земле. Будто кто мне огромный сапог поставил на голову – и давит, словно я жук навозный: в дерьмо, в дерьмо! Чем больше ползаешь – тем сильней дерьмо вокруг себя ощущаешь. Еще восемь лет я так прожил; от скуки надзирателем пошел над теми, кого к нам на смирение отправляли. Тогда шалупонь одна шла: тот родителей не уважает, этот жену бьет, тот девок портит, этот по пьянке в храме сквернословит. И сроки были смешные – кого на полгода, кого на три месяца присылали. А потом, после Никоновского собора, и началось! Жгли раскольников целыми избами, в ямы бросали после пыток, в каменных мешках замуровывали – меня и то жуть брала. Ты представь – в стене ниша два аршина на аршин, меньше гроба, а туда человека запихивают и кладкой каменной замуровывают эту нишу, только дырку с кулак оставляют, чтоб воздух проходил, и кружка с водой пролезала. А он обожженный весь, с вывернутыми руками, с рваными ноздрями, спина кнутом исполосована, и язык с корнем вырван. И жили же они там! С ума сходили, конечно, но не сразу ведь! Идешь по монастырю, и стены стонут, и земля стонет – из ям голоса тихо так доносятся, словно из могил. Вот он рай, думаю, на земле! Что ж на небесах-то делается? Из-за чего сыр-бор-то? Ведь ерунда, выеденного яйца не стоит! Скорей бы уж, думаю, явился их антихрист, да положил конец этой распре! Хотел к настоятелю пойти, чтоб отпустил он меня подобру-поздорову. А потом смекнул: настоятель решит, что и я раскольник, и окажусь я сам в этой яме, заживо гнить. Да и где это видано, чтоб из монастыря так просто кого-то отпустили? В общем, сказал я, что в скит хочу удалиться, на север, в глухие леса. И что ты думаешь? Отпустил! Послушание назначил, письмо написал какому-то игумену, денег в дорогу дал.
– Сбежал? – спросил Нечай.
– Сбежал! – расхохотался Гаврила, – перво-наперво напился в кабаке, с бабой загулял на неделю – тут меня и увидел кто-то, настоятелю доложил. В общем, от церкви меня отлучили, анафеме предали, но я раньше успел уйти. И так мне понравилось жить в миру! Я ж в монастыре с двенадцати лет сидел. Мне тридцать три было, а я женщину в первый раз пощупал! Я воскрес, как Христос! Вот, думаю, сволочи! Рай на земле устроили! Да на кой ляд мне этот рай! Я всю землю исходил, на пяти морях побывал, чего только не навидался. Латынь выучил, в Риме осел ненадолго. Вот там-то мне один человек книжку эту и подсунул. У них там еще хуже было, чем у нас: папская власть, инквизиция. Да в Рядке бы всех на костер отправили за венки и хороводы, Афоньку – первого!
– Афоньку и Благочинный на дыбу отправит, если хоть раз его проповедь услышит, – хмыкнул Нечай.
– Ну, с этим я согласен, конечно. Я не про это, – у Гаврилы снова вспыхнули глаза, – понимаешь, он мятежный ангел! Он против Бога взбунтовался, не побоялся, что его в ад низвергнут!
– Кто? – не понял Нечай.
– Диавол. Он ангелом был на самом деле когда-то, понимаешь? И не захотел. Рая не захотел! Он в точности как я, такой же! И как ты. Все мы словно мятежные ангелы. Он – за свободу, за жизнь кипучую, за счастье тут, на земле!
– Видел я это счастье. Мне такого не надо, – Нечай опустил голову.
– Да ты не понял! Он придет скоро! Говорят, антихрист уже здесь, на царском троне. Будем жить, как хотим, будем жизнью наслаждаться! Никакого греха, никаких церквей! А сейчас надо его поддержать, надо, чтоб он знал, что мы его ждем, что мы в него верим, понимаешь? И сила в нем необыкновенная! Чего хочешь проси – он все сделает! Вот ты хочешь чего-нибудь?
– Хочу… – Нечай медленно кивнул.
– Попроси его, и он все тебе даст!
– Я хочу, чтоб вы с боярином гробы копать перестали.
Гаврила осекся.
– Странные у тебя желания… А впрочем… Туча Ярославич тоже большой чудило. Третью неделю просит, чтоб людей на его земле убивать перестали.
– Ну и как? Не помогает?
– Я считаю, тут у Князя своя задумка имеется, напрасно боярин беспокоится. Ясно ведь, что это не зверь и не человек, значит – темные силы. А темные силы у Князя в подчинении, это его войско. Откуда нам знать о его промысле? Раз убивает людей, значит, так ему надо.
– Да ну? И чем он лучше бога тогда, а? Объясни мне?
– Он – сильней! – расстрига поднял голову, и лицо его осветилось гордостью.
– Я пришел боярину сказать, чтоб он гробы больше не копал. Как только прах, над которым вы надругались, вернется в землю, так людей на его земле убивать перестанут, – Нечай поднялся.
– Да ты с ума сошел? – Гаврила встал вслед за ним, – а ну-ка сядь! Я зачем вчера нарочного догонял? Я зачем с боярином чуть не до кулаков ругался? А?
Он шагнул к Нечаю, выпятив грудь, и легко подтолкнул его обеими руками обратно в кресло. Нечай хотел отшагнуть назад, чтоб удержать равновесие, но проклятая качалка ударила под коленки, и он повалился в нее, опрокидываясь на пол вместе с креслом.
– Мне тебя убить проще, чем из-за тебя с Тучей Ярославичем ссориться! – рявкнул расстрига, ухватил Нечая за ворот и поднял его и кресло одновременно, – горло перережу, а ночью в лес брошу – и все! Оборотень загрыз! Тогда ты точно никому ничего не расскажешь!
Нечай перехватил руку, что сжимала его ворот, за запястье: сильная была рука.
– Ну попробуй, – прошипел он.
Расстриге было достаточно слегка надавить ему на грудь, чтоб Нечай оказался в горизонтальном положении – проклятая качалка слушалась малейшего движения.
– Только ты мне сначала скажешь, откуда ты это взял. Про гробы.
Нечай толкнул Гаврилу обеими ногами в живот – пятки словно в камень врезались! Но расстрига этого не ожидал и отлетел назад, увлекая Нечая за собой: хватка у него была железная. Ворот громко треснул, кресло, качнувшись назад, пошло обратно и подбросило Нечая вверх. Он вскочил на ноги, рванулся, и в руках Гаврилы остался изрядный клок рубахи. До того, как расстрига опомнился, Нечай успел подхватить кресло и ударил того по голове. Расстрига прикрылся рукой, и качалка щепками брызнула в стороны. Он прыгнул на Нечая в ту же секунду, хватая руками за горло и весом подминая его под себя. Нечай извернулся, ушел из захвата, но тут же уперся спиной в стену и выскользнуть не успел – Гаврила обхватил его торс вместе с руками, и они оба с грохотом упали на пол.
– Ну, – Гаврила сжал его в объятьях, отчего едва не хрустнули кости, – откуда узнал про гробы?
Нечай рванулся и впился зубами в выпирающую ключицу: расстрига взвыл и ослабил захват. Нечай поддал ему головой в подбородок – влажно клацнули зубы, и через секунду на голову закапала кровь, одновременно с ударом коленом в пах: от боли Нечай стал только злей, и ударил головой еще раз, и еще, еще! Руки, стискивающие его плечи, разжимались, когда распахнулась дверь: ни Нечай, ни Гаврила этого не заметили. Нечай вырвал руку и ударил кулаком в ребра, Гаврила перехватил его запястье и прижал к полу, надеясь удержать его ногой, но тут же получил обеими пятками в живот. Удар вышел мощный, расстрига отлетел на сажень, к очагу, а Нечай вскочил на ноги.
– Ну-ну… – проворчал Туча Ярославич, стоящий в дверях, – а я думаю – что за шум?
Гаврила, тяжело дыша, вытер струйку крови, стекающую на подбородок изо рта.
– Я говорю: его убить легче, чем успокоить… – проворчал он хрипло, – ты, боярин, руки испачкать боишься. Бросили бы в лес, никто бы на нас не подумал. Не первый – не последний…
Туча Ярославич опустил голову, и глаза его забегали по сторонам, зыркая исподлобья то на Нечая, то на расстригу.
– Душегуб ты, Гаврила… – пробормотал он через некоторое время, – креста на тебе нет…
– Я, может, и душегуб. И креста на мне нет. Чего ты боишься, а? Грех на душу боишься взять? Нету никакого греха! Это попы нарочно грехи выдумали, чтоб свободу у людей отобрать! Князь придет и вернет нам свободу, и грехи тебе отпустит – только поблагодарит! Или ты в яму хочешь?
Боярин посмотрел на Нечая, который, сжимая кулаки, подался назад, в угол, где висел его полушубок.
– Чего пришел? Прощения просить? – хмыкнул Туча Ярославич.
– Щас тебе, прощения просить! – рыкнул Гаврила, – он угрожать тебе пришел!
– Я поговорить пришел… – Нечай сглотнул слюну.
– И о чем же мне с тобой разговаривать, а?
– Я нашел их… Кто людей убивает, – выговорил Нечай.
– Удивил! – усмехнулся Туча Ярославич, – я сам их со дня на день найду! По следам. Может, я их уже нашел.
Сердце у Нечая сжалось: они же спят там, беззащитные совершенно!
– Я говорил с ними, – сказал он сквозь зубы.
– Да? – это Тучу Ярославича заинтересовало, – пошли вниз. Расскажешь все.
– Кресло расколотил мне, – проворчал Гаврила, – такую даль везли…
– Ничего, тебе столяр новое сделает, покрепче немецкого, – Туча Ярославич повернулся и направился по крутым ступенькам вниз, придерживаясь рукой за гладкие, блестящие перила.
Нечай подхватил полушубок и поплелся следом, оглядываясь назад – поворачиваться к Гавриле спиной было неуютно. Тот глянул на Нечая волком и захлопнул за ним дверь, не пожелав идти за боярином.
– Про Дарену соврал мне, подлец, – то ли сердясь, то ли посмеиваясь, сказал Туча Ярославич, но не оглянулся.
– Соврал, – равнодушно согласился Нечай.
– Зачем? Ни себе, ни людям…
– Она не хотела. И вообще… беззаконие это.
– Слышал, что Гаврила сказал? Нету никакого греха. Попы это выдумали, – хмыкнул боярин.
– Греха, может, и нет. А совесть как же?
– Не больно ли ты умен для колодника?
– Так это… в школе учился…
– Ты, говорят, детишек грамоте учишь? – на этот раз Туча Ярославич посмотрел через плечо и подождал, пока Нечай спустится на широкую площадку, с которой начиналась большая лестница вниз.
– Учу, – ответил Нечай.
– Заканчивай. Запрещено это, Афонька правду говорит. Надо сан иметь и разрешение получить у архиерея.
– А если не закончу? Что тогда?
– Ты меня не зли лучше, – Туча Ярославич глянул на него исподлобья, – сказал – заканчивай, значит – заканчивай!
Нечай промолчал в ответ: вот уж этого ему никто не запретит! Афонька архиерею писем писать не станет, если понимает, конечно, чему народ в Рядке учит.
Боярин распахнул дверь в кабинет и прошествовал за стол; Нечай, остановившись на ковре, снова почувствовал себя неуютно.
– Ну? Рассказывай. Кого видел, где видел, о чем говорил… – начал Туча Ярославич, откинувшись на спинку кресла.
– Они сказали мне… – Нечай помедлил и поднял лицо, – Когда потревоженный прах вернется в землю, убивать они перестанут. Не смогут, уснут.
Боярин нахмурился, метнул в Нечая красноречивый взгляд, и, помолчав, пробормотал:
– Вот как… Условия, значит, мне ставить будешь…
– Мне нечего больше сказать, – Нечай шумно вздохнул.
– Нечего, значит?
Нечай покачал головой.
– Ах ты смерд… – прошипел боярин, и Нечай снова не понял – сердится он или смеется, – и ведь дворовых позову – только стулья мне здесь переломаете да ковер испортите.
Нечай медленно кивнул.
– Ладно! – крякнул Туча Ярославич, – давай так. Я тебя оставляю в покое, живи себе, про Гаврилу помалкивай только и с ученьем завязывай. А ты в ответ говоришь мне честно все, что знаешь. От начала до конца: как нашел, где нашел, кто они такие и как мне их уничтожить. Но если соврешь – пеняй на себя.
Нечай глянул в окно и почесал в затылке: стоять посреди огромного кабинета ему нравилось ему все меньше и меньше. За окном слышался топот коней и крики – кто-то приехал.
– Хорошо, – вздохнул он, – расскажу.
– Вот то-то, – кивнул боярин, – начинай.
– Нашел я их по первому снегу, когда от тебя вышел, в понедельник. По следам. Они в крепости днюют.
– Кто они такие? А? Что это все они да они?
– Навьи. Мертвецы не похороненные.
Туча Ярославич заметно побледнел, рука его, лежащая на столешнице, дрогнула и сжалась в кулак.
– А ты не сочиняешь?
– Нет, – просто ответил Нечай.
– Ну и как они тебе показались?
– Как, как… Мертвецы они мертвецы и есть. Клыки изо рта торчат, а вместо рук – птичьи лапы, с когтями. Живое они издали чуют, кровь их притягивает. Кого не встретят – тому глотки рвут. Силища у них необыкновенная. Если вздумаешь крепость приступом брать – только людей напрасно потеряешь. Там вход в башню по узкой такой лестнице – один человек может протиснуться: они никого наверх не пропустят, по одному будут убивать.
– А тебя-то? Тебя почему не убили?
– Они меня к тебе послали. Рассказать, чтоб ты прах в землю вернул и больше мертвецов не тревожил.
– Ну и что ты предлагаешь? Как их можно победить? Есть против них оружие?
– А вот об этом они мне рассказывать почему-то не стали… А сам я в этих вопросах не силен, – Нечай усмехнулся.
– Не силен… Не силен… – повторил Туча Ярославич, постукивая пальцами по столу, – против мертвеца осиновый кол хорош. У меня их после охоты много скопилось. И, говорят, собак нечистая сила боится. А? Не знаешь?
– Не знаю, – Нечай посмотрел в потолок, – собак они тоже перережут, мне кажется. Они спать зимой должны. Если прах на кладбище вернуть, они уснут. И не надо никаких кольев и никаких собак. И людьми рисковать не потребуется.
– Поучи меня! – боярин хлопнул ладонью по столу, – прах вернуть! Без тебя разберусь, что мне делать!
– Зачем тогда спрашиваешь, если без меня можешь разобраться? – Нечай улыбнулся уголком рта.
– Пшел вон отсюда! – рявкнул боярин, – чтоб неделю мне на глаза не попадался!
Нечай пожал плечами, попрощался и направился к двери, но как только хотел дернуть ее к себе, она распахнулась ему навстречу.
– Нашел! Нашел, Туча Ярославич! – на пороге стоял молодой остроносый выжлятник, с которым Нечай неделю назад догонял свору, – в башне они, в крепости. Туда следы ведут!