- Остановитесь! - Порыв ветра закрутил Люциану, опутал прозрачною сеткой заморское шали. - Пожалуйста…
…страшно стало.
Не слышат.
Не разумеют. Сошлись смертным боем… оба магики, и не из слабых, куда сильней ее, Люцианы… ее попросту раздавит. Или спалит, или… не один, так другой… как мошку, которая… вот тебе… промедлила… выбора боялась. Без выбора - это облегчение, хуже, когда есть он. И только от тебя зависит. Как выберешь, так и жить станешь…
…а она не знала, как жить ей. И так плохо, и этак нехорошо…
Зазмеились корни.
И проломили броню ледяную, сковавшую землю. Полыхнуло огнем и в самое лицо.
- Стойте! - Люциана сама остановилась, едва сумела, удержалась над темной пастью расщелины. - Да стойте же вы!
Расплакалась.
Никогда-то не плакала прежде, а теперь вот от бессилия, от злости глухой на себя. Ведь могла бы… упредить… сказать кому, что затевается… попросить… Фрола попросить… Архипа… нет, тот знал. У Фрола от него секретов нет.
Одобрял ли?
Сомнительно. Не в его натуре, но молчал, поскольку нельзя предавать друзей, даже если предательство это им во благо.
И как теперь?
- Пожалуйста. - Получился не крик, а сдавленный писк. - Пожалуйста…
И слезы текут по щекам.
Или снег тает, коснувшись кожи? И можно повторять сотню раз, что не виновата, что давно они друг с другом, с самого первого дня, когда приняли холопа в Акадэмию… когда вышло так, что этот самый холоп сильней многих бояр родовитых, когда она…
…не она.
Сами.
- Стойте… - С ладони сорвались крохотные молнии и растворились в кипении силы. Небо гудело, дрожало, того и гляди лопнет, пойдет трещинами молний. Земля тряслась. То расползались разрывы, то срастались… выгорела зеленая трава.
А что не сгорело - вымерзло.
Срезало ее ледяными косами ливня. Сбило градом.
Скрутило.
От силы, выплеснувшейся в никуда, воздух сделался густым, тяжелым. И Люциана перестала понимать, где находится. Она стояла и повторяла, хотя никто не мог бы ее услышать:
- Прекратите… пожалуйста… прекратите…
Все и вправду прекратилось в одночасье. И издалека донесся сдавленный крик:
- Хватит…
Хватит.
Небу. Земле… хватит… ей тоже… она не хочет быть здесь. Она… вернется в общежитие. Закроется. Навек… или до вечера хотя бы… она…
Прояснилось. Будто кто-то свыше чистою тряпицей вытер мир. Наспех. Оттого и остались грязные разводы талое воды и земли, покрытой оспинами ям. Недопаленный лес. Недомученные травы… недо…
А ведь она почти дошла. Сейчас Люциана явственно видела - поляну рукотворную посеред остатков леска. Спекшаяся корка земли, которая и не земля вовсе - камень уже бесплодный. Лужи… если лужи… не вода в них, а грязь черно-бурая, не то с глины, не то с крови.
И в луже такой барахтается, неспособный встать, Никодим.
Руки скользят.
Он то встает, то вновь падает в грязь, которой покрылся с ног до головы. И белый кафтан, и сапоги лаковые с заломами, и волосы… и сам он ныне похож на чудище диковинное… уродлив.
И смешон.
Люциана не хотела смеяться, но… стало вдруг легко.
Живы.
Оба ведь живы. И Фрол вот, тоже изгваздавшийся по самую макушку, стоит, к поломанной сосенке прислонился и стоит, дух переводит. И Никодим… пусть нелеп, но ведь живой… как есть живой… и нет, не тому Люциана радуется, что беспокоилась за него.
Не за него.
За Фрола.
Никодимовой смерти ему бы не простили.
Суд.
Блокировка дара.
И смерть следом, потому что Никодимов батюшка все бы сделал за-ради смерти.
Нет, не над ними Люциана смеялась, а… просто получилось так. И смех ее был громким, заразительным. Фрол тоже хмыкнул и расхохотался. Верно, и его душе тягостно было, а как от тягости этой избавилась, то и… Никодим встал на колени.
Поднялся.
Отер лицо.
- Вы… - Голос его был глух. - Вы еще пожалеете… оба…
…глупый. Умный, а все равно дурак. Разве ж над ним смеялись? Разве кому хоть словом обмолвились о том, что в лесу случилось на самом деле? Нет… тренировка… работа в паре… верили. Или делали вид, что верят? Ныне Люциана уже не удивилась бы, узнай, что все-то их глупые студенческие игры на виду, тогда как самим мнилось - тайные…
Не важно.
Никодим переменился.
Зол сделался. И не с того, что не сумел холопа одолеть. И не с лужи, в которую угодил. Просто… просто чудилось ему, что каждый человек в Акадэмии видел его, смешного и нелепого, неспособного подняться…
…пускай.
Перегорел бы.
Может, и понял бы чего, а может, и нет. Как знать? Было бы время… дали бы время…
…не сам он до сырой силы додумался. Нет, умен был, конечно, порой чересчур уж… ум, что нож, иным и порезаться можно.
Кто ему мысль подкинул?
Кто подсказал, где искать?
Марьяна?
Она-то в те годы стара уже была. Носила шубу медвежью косматую, подбитую плюшем алым, а поверх шубы - цепь золотую… и не просто Марьяна Ивановна, но целительница царская, особым доверием облеченная.
Чем оно аукнулось?
Царские милости - что гадюка за пазухой, может, и сгодится кровь разогнать, да большею частью опасна она. Ужалит и…
…не о том…
…день как день. Солнце бляхою медной. Небо синее. Облачка вот. А ведь такому дню особенным бы быть. Нет, обыкновенный. Тетрадь потерялась, с набросками которая… Люциане в голову идея одна пришла, простенькая, странно даже, что никто до такого не додумался. И если все получится, то… это если не прорыв, то качественный рост.
Барьер станет полупроницаемым.
…и добавить пару символов…
Она была так близка к отгадке, что потерялась. И не помнила саму дорогу от общежития до корпуса, только вот что небо было. И облачка.
Солнце-бляха.
Жарко, наверное… а Марьяна Ивановна в шубе своей идет… спешит так… куда? У нее ведь пары. Люциана точно знает, вчера еще расписание смотрела, подгадывая, когда удобней сдать реферат. Просрочила на полторы недели, а Марьяна ее и так недолюбливает, хотя и непонятно почему.
Не преминет высказаться.
Будь ее воля, вовсе выгнала бы Люциану. Но воли нет, и наставница по травоведению говорит, что у Люцианы талант. Это, конечно, не дар, но тоже многое значит. Дар без таланта - пустое.
Помнит, дверь хлопнула, как-то очень уж громко.
И сделалось тихо вдруг.
Запахло грозой… нет, не той, легкою, осенней, что прокатится громом, пугнет парой молний да исчезнет, обронивши пару капель. Но зимнею. Тяжелой.
Горло словно рука сдавила.
Никодим ждал.
Теперь, оглядываясь сквозь годы, она прекрасно понимала: он ждал. И не столько Фрола, сколько ее, Люциану, дуру несчастную, которой смешно стало… с чего бы ей смеяться было?
- Доброго дня. - Он стоял под аркою.
И был бледен до синевы.
Истощен.
Сила сжирает. Ему не сказали этого. А если бы и сказали, послушал бы? Гордыня сломала…
…и ее тоже.
- Доброго. - Фрол если и не понял, что именно произойдет, то всяко почуял - неладное. Он задвинул Люциану за спину, и Архип выступил, наклонился, готовый перекинуться.
- Вдвоем на одного? - Никодим подбросил на ладони кругляш молнии, не той, куцей, которую творят магики на первых курсах, но полновесный белый шар природной. - А и давайте… вдвоем… втроем… скольких вас хватит…
А она, вместо того чтобы сказать… хоть что-то сказать, глядишь, и спасло бы слово, стояла и разглядывала узоры на полу.
Белый мрамор.
Черный камень.
Красный.
И зеленый.
Перплелись, свились будто бы случайно, но ведь пол этот - Люциана узнавала - суть точная копия пола в храме Луксорийском, от коего одни развалины остались, но величественные. А шеметцы знали толк в охранных плетениях. И значит, вот она, ее рукопись, та самая, которой не хватало, чтобы совершить прорыв. Чтобы доказать, не одна сила магику нужна.
Прославиться.
Осталась безделица - понять.
Почему белый?
И черный.
Зеленый с красным… сходятся и расходятся… а Никодим тут с молниями. Вдруг да повредит? Нельзя… никак нельзя… его, истинный, землетрясение разрушило, и этот пол - единственная точная копия.
А она, слепая, ногами.
Не видела.
И молния…
- Люциана, - позвал Никодим, и она растерялась, упустив что-то важное, несомненно важное. - Тебе больше не смешно?
- Нет.
На молнию белую, искристую Люциана смотрела и страха не испытывала, лишь острое сожаление, что за столько лет не додумалась перерисовать узор. В архивах остались чертежи, но будут ли они точны? И делали ли их, соблюдая пропорции? Цветовую гамму?
…тот, кто строил Акадэмию, побывал в стране Шемет. И в храме, стало быть, тоже… и ходил, и глядел… и все одно будет искажение. Это закон.
- Ты ничего мне сказать не желаешь? - в голосе Никодима прозвучала… мольба?
Если бы сказала.
Если бы попросила не дурить.
Если бы… дура, голова которой забита была чем угодно, только не тем, чем следует.
- Пол не попорти, - искренне попросила Люциана.
…бежали.
…позабывши про степенность, несся по коридорам Михаил Егорович. И за ним спешил Вацлав Бискуповски, глава факультета боевиков… вот вскинула руки, сплетая сеть, Теофилия, но Никодим попросту отмахнулся от нее.
Не убил.
Подарил еще жизни… до самого темного леса, до разбойников, до…
…а она, Люциана знает, стыдилась слабости. Так и не простила себе ни Никодима, остановить которого могла бы, ни прочих. Ей было не за что прощать, не то что Люциане.
- Пол, значит… - Никодим поднял молнию. - Пол тебе важен…
И ладонь наклонилась.
Сила, живая и кипучая, стекла с нее… последнее, что Люциана увидела, - кожистые крылья виверны, заслонившие ее от осколков камня.
Белого.
Зеленого. И красного… а черный прочен оказался. Имелся ли в этом хоть какой-то смысл?
ГЛАВА 11
О стране Шемет и виверниях
Люциана сидела, поглаживая парпоровый бок чашки. Молчала. Глядела в окошко, и сквозь то, приоткрытое, ветер доносил душный аромат черемухи.
- Видели? - спросила она.
- Видела, - призналась я, глаза отводя.
- И что думаете?
- А вам…
Ей ли и вправду интересно, чего я думаю? Кто я такая? Девка глупая… только дивно, что были времена, когда сама Люциана Береславовна ошибалася.
- Не знаю. - Она чашечку отставила. - Это сложно объяснить… сейчас, Зослава, времена все же несколько иные, но… и сейчас вряд ли найдется боярин, готовый отдать дочь за холопа, пусть холоп этот трижды могучим магиком станет. Тогда же… понимаете, когда вам с ранних лет твердят, что ты особенная, что Божиней поставлена над прочими людьми, что эти прочие - их место внизу… что это даже не совсем люди. Они глупы. Беспомощны. Что созданы они исключительно для вашего удобства… привыкаешь. Не моя вина. И не Никодима. Мы были такими, какими нас воспитали. И он… полагаю, он действительно был ко мне неравнодушен. И хотел остановить. Предупредить… а получилось… мне бы с ним по-человечески поговорить… но гордость мешала. И теперь мешает. Надо бы что-то сделать с ней, а не получается.
Оно и верно, себя не переделаешь, когда б и желал. Я вон из шкуры лезу-лезу, а никак не вылезу, крепко оная сидит. Да и у кажного человека.
Чай, святых немашечки.
- Самое отвратительное, что пострадали другие, невиновные… нет, Акадэмия выплатила компенсацию. Сам инцидент расследовали. Виноват был, как ни крути, Никодим. Только и мы чувствовали себя… я, во всяком случае… Фрол к целителям угодил. Его хватило, чтобы купол поставить и держать… когда сила прорываться начала. Я этого уже не видела. Рассказывали. Страшно… человек будто изнутри вспыхивает, и огонь его выплескивается, разливается таким жаром, что камень водой течет. Если бы не купол, многие погибли бы… очень многие… а он держал. Сил едва не лишился, но все равно до последнего… его уже потом, когда упал он, Архип вытащил. Ему-то огонь нипочем…
- Он… не человек, да?
- Архип? А вы так и не поняли? Ах да… углубленный курс по магическим существам у вас на второй год читают… читали… как теперь будет - не знаю.
Люциана Береславовна по чайничку постучала, пальчиком на боку белом парпоровом нарисовала тайный знак.
- Не люблю холодный чай… Архип - виверний…
- Кто?
Виверны у нас не водилися. Холодновато им, только та, которая подле Барсуков вздумала селиться, холоду не забоялася, а так-то им степи милей аль скалы. Но все одно, как ни крути, не походит Архип Полуэктович на крылатую тварюку, у которой всех желаний - брюхо себе набить.
- Виверниев еще драконовыми оборотнями называют, - в голосе Люцианы Береславовны вновь появилися прежние ноты, сухие, наставнические. Мол, сказывает она, а дело мое - слухать и внимать.
От и внимаю.
- На самом деле это те же оборотни истинно магического свойства, у которых вторая ипостась рептилоидного типа. С настоящими драконами общего у них немного. Настоящие драконы огромны. И если разумны, как полагают иные, то разум этот настолько нечеловеческого свойства, что не стоит и пытаться понять его. Виверны - младшая ветвь отряда драконообразных. Вы должны помнить, что отличаются они меньшими размерами, повышенным уровнем агрессивности… в целом не особо умные, но крайне злобные создания с весьма прочной шкурой. Она весьма, к слову, ценится. Как и кости. И кровь… кровь виверния, Зослава, входит в состав нескольких весьма редких снадобий. И этим снадобьям придает особую силу.
Я слухала и кивала.
Драконы.
Виверны.
И вивернии… а что, есть же волки обыкновенные и такие, как Елисей. Или вот медведи и берендеи. Отчего тогда виверниям не появиться.
- На юге о виверниях знают. Более того, почитают как потомков змеиного бога Сетха… не самое доброе божество, но и у нас Моране кланяются, пусть и недобра она.
…это как сказать, помнится, баила тетка Алевтина, что порой Морана милосердна, только милосердие этакое не кажный понять способен.
- Некогда… давным-давно, в стране Шемет, которую ныне поглотили пески пустыни… - Взгляд Люцианы Береславовны сделался задумчивым. И чаю она мне подлила… и я пила, не думая об том, что времечко ныне позднее, а урок наш, который и не урок вовсе, затянулся.
Говорит человек.
Знать, устал молчать. Одиночество - оно ж тяжкая ноша, не кажный выдюжит. И жаль мне было ее, Люциану Береславовну, слишком гордую, чтоб через себя переступить, и оттого несчастную.
Хотелось ей славы?
Не сбылось.
Любви?
Не срослось.
И я б помогла, да чем? Разве что тем, что слухаю. Чаек вот пью духмяный, гляжу, как сумеречные тени ложатся на подоконник. Думаю… а не думаю, привыкла уже не думать, потому как… Арей вон к невестушке ездил.
Сказывал о том весело, с усмешечкой, мол, нечего мне бояться… да и клятву ж он дал, через которую не переступит. Только все одно больно сделалось. И обидно. А с обиды той вспыхнула угольком дареная монета, напоминая, что есть у меня отныне еще один жених. И мнится, неготовый он будет отступить, свободу мне, глупое, даровать.
Не для того сватался.
- …и в той стране люди и боги жили вместе, и боги даровали детям своим не только тайное знание, магию истинную, но и способность менять обличье по своему желанию. Были люди-птицы и люди-шакалы. Зверь такой, навроде волка. Люди-кошки и люди-змеи… сохранились рисунки. Будьте добры, подайте вот тот альбом, - Люциана Береславовна указала на толстую книжку в кожаном переплете. - В свое время меня очаровали Аристарховы истории… а Фрол рисовал. Он великолепно рисует. И если бы пожелал стать мастером-артефактором, то за его творениями очереди стояли бы. У нас ведь как, или мастер талантливый, а фантазии нет, или фантазия есть, но мастерства не хватает. Вот и получаются артефакты грубые, некрасивые. И приходится носить.
Альбом был тяжеленным, как в руках удержала. Не книга - валун цельный. И то мне, а обыкновенному человеку его вовсе не поднять.
- Чеканка, - сказала Люциана Береславовна, принимая книженцию легко, будто вот не было в ней того весу, который я ощутила. - Одно время он баловался…
Баловство?
О нет. Дивная то книга была. Страницы из тонкое кожи. А на них креплены пластины.
Нет, не серебро и уж тем паче не золото. Мнится, что дороги они б были для обыкновенного студиозуса. Но металл. Вот медь краснотой отливает. И бронза. И железо темное, рудное, заговоренное. Кажная пластина с ладошку. Но и того мастеру хватило.
- Это река, которая некогда текла по пустыне, - пальчик Люцианы Береславовны скользит по змеиному хребту забытое реки. - Она дарила жизнь среди песков… а вот это великие пирамиды. Их строили как гробницы для детей богов… боги ушли, а дети их остались, хранили землю Шемет.
И на пластине этое каменные пирамиды гляделися огроменными.
- Вот дорога солнца… когда умирал очередной правитель, то тело его оборачивали мягкой тканью, вымоченной в особом растворе. Уклыдвали на ладью из золота. А ее уже волокли белые волы с вызолоченными рогами.
Волы - это навроде быков наших, как я поняла, только рогастее. У наших-то рога спильвают, поелику зело бодучие оне. А те, шеметские, стало быть, иного норову, ежель хозяева этакие длиннющие рога оставили. Небось ткнет таким - и наскрозь…
- Шемет был могучей страной. Всего-то в достатке было… великая река поила землю, на ней выращивали зерно. И овес, и золотую рожь, которая давала по два урожая в год… - Люциана Береславовна перевернула страничку, нежно погладила склонившегося над землею хлебопашца, махонького, что мурашка.
И быка приласкала.
Рогастого.
А вот бы купить такого… небось и на боярских дворах этакого дива не сыскать. В Барсуках и вовсе о подобном не слыхивали. Роги я б золотить не стала, баловство этое. А вот хомута на шею могутную вздеть да запрячь в телегу - от бы подивилися люди.
И телятки, глядишь, крепкие были б.
Особливо ежель свесть его с норманнскою коровой, которая зело молочная и молоко жирное дает, по ведру за раз, хотя ж сама и не сказать чтоб велика.
- Но как водится, им было мало. Зачем довольствоваться тем, что выпало милостью богов, когда можно взять больше? И полетели колесницы, понесли магиков. Пали соседние царства одно за другим, склонили головы. И потекли вереницы рабов в благословенную землю.
И вправду идут люди.
Понурились.
Под ноги глядят, а может, на сами этие ноги, цепями спутанные. И над ними высится будто бы человек, а может, и не человек. Тело человечье, а голова звериная.
Скалится.
- Наступила новая эра. Золотой век. Потомки богов не сеяли и не жали, не разводили скот, не занимались никаким иным делом…
Женщины и мужчины.
Веселятся будто бы, только как-то страшно мне глядеть на этакое веселье. Стоят люди в нарядах диковинных, вовсе срамных. На мужиках юбки. На бабах платья, но такие, что гляжу и краснею… да не в одежах дело. На лица гляжу, а оне - будто бы и не лица, как есть хари звериныя.
- С обыкновенными людьми они не соединяли кровь, но лишь друг с другом. И дети стали рождаться больными и слабыми. Ленивыми. Поколение за поколением утрачивали они что силу былую, что знания… кому было передавать их, когда ученики приходили глупые да ленивые?