А может, и раньше.
Что стоило ей веки смежить, как душно становилось, жарко. И будто невидимая рука сжимала горло. Сказать бы… кому… некому… одна осталась.
Были родичи?
Нет.
Только Любанька, малое дитя, пусть и годы многие минули… она многое не понимает, но чувствует. И тетку любит, как мать родную. Может, матерью и считает. Обнимет. Прижмется. Залепечет… и отпускает ненадолго.
…пока не всплывет мутное.
Это ведь ты виновата, что она такая… живая? Живая… обещано было. Исполнено.
Живая…
Я выдохнула и отвернулась.
Вот тебе и…
- Уголь, - задумчиво произнесла Люциана Береславовна. - Один со временем гаснет, а пепел… кому он надобен. А другой жжет и жжет, выжигает… мало уже осталось. Скоро до донышка, и что дальше будет?
- Почему вы…
- Иные клятвы, Зослава, не так просто переступить. Я бы и хотела. Да как говорить, когда голоса лишили? И кому… не поверят… нет, не выход… а вы все ж постарайтесь увидеть то, что именно вас касается. Точнее вашего вопроса.
Она выпрямила и без того прямую спину.
Я же, чашку отставивши - от не хватало еще разбить ненароком, - к наставнице повернулась. Глаза у нее ясные… а цвет ныне не разобрать. Было время, что мнилось - синие. Ан нет, исчезла синева. Серые? Но и оно не то… с прозеленью будто бы, но не болотной, а той, что на меди старой обживается.
И в глазах тех…
А комната в тех глазах. И я. И еще видится… огонь?
…нет, не огонь.
Раньше.
- …и тебя с души не воротит? - Никодим говорил нарочно громко, чтоб слышала не только Люциана. Девок-то в Акадэмии немного.
И те целительницы.
Большею частию - холопки, которые Никодима сторонятся, да все одно глядят с восхищением. И он этак милостиво его принимает. Ох и дуры. Особенно те, которые только и ждут знака малого, чтоб любовью воспылать.
Никодим хорош.
Статен.
Волос золотой вьется. Глаза синие да яркие. Плечи широки. Кожа бела. Румянец горит… гляди - не наглядишься. Вот и млеют девки. И тешат себя надеждою, что случится с боярином любовь превеликая, которая и поможет преодолеть непреодолимое.
Предпоследний год ведь.
Еще немного, и получат оне грамоты царские, и ровными станут. На бумаге. Магик магика… как там? Видит издалека?
Нет, любови у Никодима случались. По одной за месяц, а то и меньше… отчего б не случиться-то? Заканчивались одинаково - слезами горючими. Одна дура и травиться решила. Едва не до смерти отравилась.
А Никодим, когда сказали, только плечом повел и бросил:
- Я ее силой в постель не тянул.
И никогда-то не скрывал он, что девки сии - забавы ради. Дело-то молодое… а что надежды? Так и он на многое надеется. Но розума не теряет.
- Прекрати. - Люциана с удовольствием бы ушла, только некуда. Наставник задерживался, но это с ним бывало частенько. И попробуй не дождись.
Вот и ждала.
Считала мух под потолком. Старалась не слушать Никодима.
- …возишься с ним… было бы с кем. - Никодим сел рядом. - Холоп… и между прочим, договором связанный. Что вас ждет, Люцианушка? Счастливая жизнь в деревне?
- А хоть бы и так.
Никодима тянуло треснуть.
Взять вот шар хрустальный да и приложить по темечку. Глядишь, тогда и отстанет. Но Люциана себя сдерживала. Все ж, не приведи Божиня, треснет шар. А он, как ни крути, казенное имущество.
- Значит, влечет тебя сельский романтик. - Никодим хохотнул и покосился.
Слышит ли Архип.
Слышит.
У вивернов слух острый. А нервы крепкие. Архип виду не подаст, что оскорблен. И в драку, как того Никодиму хочется, не полезет.
И доносить не станет.
Впрочем, и без него найдутся охотники, чтоб их всех…
- О да… представляю тебя на птичьем дворе… или с коровой… ты хоть знаешь, с какой стороны к ней подступить?
- Не переживай, найду у кого спросить.
Следовало бы промолчать, глядишь, и отстал бы Никодим. Или, уж скорей, отыскал бы другую жертву. Ему, боярскому сыну, балованному, было безразлично, за чей счет развлекаться. А Никодим именно что развлекался.
Сел.
Рукой щеку подпер.
Глядит с жалостью, зная, что уж ее-то Люциана на дух не переносит.
- Ох, Люци, - сказал он медленно да и зевнул, веером рот прикрывши. - Я думал, что хоть ты умней, но верно говорят, любовь зла…
Люциана отвернулась.
Похоже, наставник сегодня вовсе решил на занятия не являться. А ведь никогда еще Люциана не ждала его прихода с такою надеждой.
- Вот представляю… солнце встает, рассвет брезжит… самый сладкий сон именно на рассвете. Но тебе спать некогда. Корову в поле выгнать надобно. Курам зерна сыпануть… свиньи… ты в свинарниках ведь не бывала, верно? А мне вот случилось заглянуть как-то. Такая вонь стоит… едва не сомлел.
- Это если не чистить, - тихо сказал Гуська, парень беззлобный, но не особого ума. Ему бы молчать, радуясь, что не его высокий лоб Никодима влечет, что иную забаву себе отыскал он.
- Да? - Никодим повернулся к Гульче, который хоть и значился сыном боярским, но все в Акадэмии знали - землицы у отца его мало, бабкиным платком цветастым прикрыть можно. Да и та худая, неуродливая. Зато братьев аж четверо, и Гульча - младший. Учится он за казенный счет, оттого и старается, прямо из шкуры лезет. Каждый грошик считает.
Домой шлет.
…видала Люциана Гульчу ныне, точней не его, но многоуважаемого Гульяна Никаноровича, который при монетном дворе стоит, следит, чтоб чеканили золотые по весу да Правде.
Поправился.
Женой обзавелся, махонькой и кругленькой, будто булка, до которых он, помнится, зело охоч был. Брюшко отрастил. Лысина на макушке проклюнулась. А главное, сгинула куда-то его былая робость.
Сидел он в креслице красным сафьяном оббитом да покрикивал важно на холопов…
…своим умом до всего дошел.
Своими силами. Этим и гордился. И след сказать, что была у него причина для такой гордости.
- …вот видишь, Люцианушка, свинарники чистить надобно. Готова ли ты?
- Не твоего ума дело.
Голос дрогнул предательски. Вот ведь, а говорила себе, что не забоится. Из дому-то уйти ушла? Ушла. И стало быть, сумеет и дальше… батюшка, конечно, Акадэмию стерпел, а вот на мужа-холопа его понимания не хватит.
Странно, что не донес Никодим, с него бы стало. Сволочь он. Хоть и талантливая.
- Да не скажи… - Он оперся на стол, потянулся… и внове веер раскрыл. - По нраву ты мне пришлась, Люциана… вот смотрю на тебя и вижу. Кровь хорошая. Красива. Умна…
Сказал бы кто иной, не Никодим, Люциана б только порадовалась. Ее редко хвалили.
- Конечно, дури в голову набрала, но это и с лучшими бабами случается. Решил я на тебе жениться.
- А за женилку не боишься? - подал голос Архип. Но Никодим в его сторону и не глянул.
- И батюшка мой не против…
- Ищи другую дуру.
- Другой такой, уж извини, нет. - Он осклабился, блеснул белыми зубами.
Хорошие.
Здоровые. Знать, от малых лет магики берегли здоровье Никодимово. И блестят зубы. Блестят волосы. Глаза… кафтан и тот лоснится, но не от того, что заносился.
Из атласу шили.
По особому крою, на манеру норманнскую. Плечи широченные, но не то чтоб сами, а из-за рукавов, тканею подбитых. Еще немного, и в дверь Никодимушка не пройдет…
Из дырок в этих рукавах другие проглядывают, из атласа золотого да шелка. Штаны белые, плотные. По первости Люциана все ждала, когда ж штаны эти возьмут да треснут, уж больно тесными гляделись. Но, видать, ткань хорошей была.
Не треснули.
Поверх кафтана цепь золотая. В руку толщиной. С каменьями, каждый из которых с яйцо перепелиное будет. На сапогах носатых - носы аж улиткою закручивались - и то самоцветы поблескивают.
Не человек прямо, птица заморская, павлином именуемая.
- За меня, конечно, любая пойти бы рада. - Он веерок сложил и по ладони хлопнул. - Но дочки боярские все больше по теремам сидят, жиры наращивают. Глупы, что гусыни. А которые умны - озлоблены. Ты же и умна, и добра. И при даре, хоть малом, но все детям передашь. Подумай. Я тебя неволить не стану. Хочешь магией заниматься? Пожалуйста, препятствовать не стану. Ты многого добьешься, Люциана, если сможешь завершить исследование. Но тебе ведь деньги нужны, верно? Нет, ты не бедствуешь. Но батюшка твой, который готов тебя баловать серьгами да браслетками, не понимает, с чего ему тратиться на древнее барахло, ему ты про науку не объяснишь.
И это было верно.
Помирились.
Хоть и ворчал боярин, да любил дочерей, даже непокорных… любить любил, а разумения у него никакого не было. Готов был золотом за соболей платить, но не за рукописи древние.
- Обойдусь. - Никодим - не та цена, которую Люциана готова платить за рукописи, сколь бы ценными и древними они ни были.
- Обойдешься? Что ж… а ты не думала, что будет, когда вы поженитесь? Если, конечно, у тебя хватит духа с этим…
Никодим скривился.
- Отец от тебя откажется. Может, позже и простит, но не признает. Сестрицу ему твою еще замуж отдавать… так что забыть тебе, Люциана, придется и о нарядах, и об украшениях… и о науке. Из казны за твои рисунки никто платить не станет. А у супруга твоего, если все его имущество запродать, и на клочок твоей рукописи не хватит…
- Прекрати.
- Отчего? Не желаешь правду слушать? Ты же разумный человек, Люцианушка… не то что эти дуры, прости Божиня за откровенность. Ты же осознаешь, что этот брак поставит на твоей карьере большой и жирный крест?
- Заткнись, - велел Архип и с места поднялся было. Но Никодим, к нему повернувшись, рученькой махнул.
- А вас, любезный, я просил бы в чужие беседы не встревать.
Архип набычился.
- Ты…
- Если полагаете, что я говорю неправду, - Никодим развалился на стуле, хотя местная мебель для подобных экзерсисов предназначена не была. Но вышло у него небрежно, с шиком даже, - то укажите, где и когда. Извинюсь.
Молчит.
Архип ведь понимает, что до откровенной лжи Никодимушка не опустится. Но и с правдою много чего сотворить можно.
- А если нет, то помалкивайте… послушайте. И подумайте. Если вы считаете себя ее другом, то поможете принять верное решение. Или вот ваш приятель… говорит о любви, но почему ради этой любви она должна жертвовать что уровнем жизни, что перспективами?
- Почему…
- Почему жертвовать? А разве нет? Возьмем жизнь. Люциана у нас привыкла к тому, что может позволить себе очень и очень многое. Взять хотя бы ее наряды…
- Обойдусь и без нарядов. - Она снова сделала ошибку. Нельзя отвечать Никодиму. И слушать его нельзя. И замечать не стоит, тогда, глядишь, и отстанет со своею блажью. А Люциана не сомневалась, что это и есть блажь.
В конце концов, неинтересна она ему была в прошлом году.
И в позапрошлом.
Что изменилось? Ничего. Почти. Разве что… конечно, Никодим привык быть во всем лучше прочих, а значок отдали не ему. И если в позапрошлом году у него получилось, не за счет силы, но за счет знаний, которых Фролу не хватало, то в прошлом Фрол стал первым.
И в нынешнем будет.
Силы-то у него куда как больше. Вот и решил Никодим соперника позлить…
- Обойдешься. Некоторое время. Но потом устанешь носить полотняные рубахи. Они жесткие. А кожа у тебя нежная. Мыла, притирания, мелочи всякие дамские. От них тоже придется отказаться. Ладно, со скотиной я переборщил. Скотину заводить не обязательно. Но за домом твоим кто следить будет? Ты, Люцианушка, убирать умеешь? Полы там мыть? Пли стирать одежду? Штопать? Не вышивать шелком по шелку, а именно штопать?
Голос Никодимов звенел.
И наполнял всю аудиторию. И думалось, что слышат его не только Люциана с Архипом. Прочие тоже… боярские дети… сидят, взгляды отводят. Одним неловко, но многим интересно. И еще смешно. И не сочувствуют они Люциане, ни на медяшку не сочувствуют.
Напротив, рады, что кто-то высказался.
Как же… боярская дочь себя позорит… вздумала с холопом под ручку гулять… а еще и замуж пойдет… она пойдет, потому что…
- Тебе кажется, что твоя любовь все одолеет. Может, и так… только… что дальше? Вот уедете вы в его деревеньку. Он заклинать землю станет. А ты? Бабам обереги мастерить? Для детей их сопливых, для скотины, птичников… не от демонов защиту, а от лис да хорьков? И будут тебя почитать в округе. Кланяться кадушкой меда и огурцами солеными. Или грибочками там…
- Зачем ты это говоришь? - Глаза жгло.
Нет, Люциана не расплачется. Не хватало еще перед этим слабость подобную выказать. Она будет сидеть.
Улыбаться.
В глаза его синие улыбаться. И не думать о словах жестоких.
- Первое время, допускаю, тебе будет интересно… новизна… как мой батюшка выражаться изволит, экзотика полная. Но потом она прискучит. И останется рутина. Уборка. Готовка. Руки в мозолях. Бессонница. Понимание, что жизнь твоя вряд ли переменится. Разве что одна деревня на другую. Или на городок поплоше. В больших городах конкуренция. Там чужаков не любят. И не найдется твоему Фролу нормальной работы. Через пару годиков ты приспособишься. Родишь ребенка. Или двух-трех. А то и пятерых… чем еще тебе заниматься? То, чему тебя здесь учили, из головы повыветреется. К чему знания, которые не используются? И станешь ты, Люциана, обыкновенной бабой… может, торговаться приучишься. Скандалить… надо же как-то душеньку отводить. А она-то будет помнить, что имелась у тебя перспектива…
Никодим глядел прямо.
С вызовом.
Но хуже всего, что не было в синих глазах его насмешки.
- Потому и прошу. Подумай.
- Я…
- Его любишь. И он тебя, понимаю. - Никодим наклонил голову. - Но надолго ли твоей любви хватит? Та жизнь, которую я нарисовал, она ведь не для тебя, Люциана. Да и Фрол твой. Он пока на тебя молиться готов. Но со временем… он ведь привык к другим женщинам. И сколько будет терпеть ту, которая хозяйством заниматься не приучена? Разве задумается о том, что ты стирать не умеешь? Или готовить? Ему нужны будут обеды-ужины и чистая одежда. Порядок. Его ведь будут в хвост и гриву пользовать. Высасывать до дна. А силы любовью не восстановишь. Тут покой надобен. Уют. Ты же не сможешь его дать. И вот весело будет. Сударь магик в грязных рубахах. Или в драных. На деревнях такое видят и не прощают. Будь ты хоть трижды боярыня, а если пошла за мужика, будь добра за ним глядеть. И начнутся у вас ссоры… нет, сперва оба терпеть станете. Ради вашей великой любви. Потом кто-то да не выдержит, упрекнет… второй ответит. Слово за слово… первая ссора. Вторая. И третья… и там уже не дом - развалины. Нет, может, и сживетесь, да мнится, что не простишь ты ему этакой жертвы. Ответной ждать станешь. А ответить сообразно он не сумеет. И если сам поднимется, у него силенок хватает, признаю, но на двоих эту силу не разделишь… вот и спрашиваю. Готова ли ты, Люциана, к такому?
Скрипнул паркет.
И значит, спешит наставник. Бежит почти… всегда-то он торопится, все-то бегом, суетливо, и раньше сие Люциану не раздражало. А теперь обидно сделалось. Он опоздал, а ей гадости слушать пришлось. И мало что слушать, так нет, попала ядовитая игла в самое сердце. В нем и засела.
Крепко.
Ни вдохнуть. Ни выдохнуть.
- Подумай, - повторил Никодим шепотом. - Готова ли ты принести в жертву не только отцовские деньги, но и все свое будущее…
…скрипнула дверь, отворяясь.
- Добрый день, господа студиозусы… - Старый магик был норманном и говорил по-росски хорошо, хоть и слова растягивал, отчего казалось, что он вот-вот запоет…
…поле.
…дождь шел всю ночь, и ныне небо смурное, насупленное. Трава обсохла, но не земля под нею - ступишь, и разлезется зеленый ковер, подсунет ледяную лужицу под ногу. И промокнут нарядные чеботы.
…осень уже. Первая неделя.
Год последний.
А все одно странно… осень… и к весне надобно решать… батюшка сказывал, что сватались к Люциане. Он радый… давно ведь позабыли сваты дорогу к терему их, с тое поры, как четверых завернула… Магичка? Какая из Люцианы магичка… ей о другом бы подумать.
А она…
…и сваты.
…Никодим, сволочь, не отступился. Он упертый, коль втемяшится чего, то не отступит. Батюшку обхаживает, нашептывает, что, мол, до чего славно… Люциана магичка, и он маг… и детки с даром будут… оба рода прославят… единственный сынок. Наследник.
За него многие были бы рады дочек отдать.
А он за Люциану… пусть и перестарок. По обыкновенным-то меркам перестарок. Вона, подружки сердечные давно уже мужние бабы, и кто с дитем, а кто и с тремя. Она же, Люциана, все кобенится. И батюшке не понять, с чего.
Сказал даже, что коль Никодим нехорош, то пусть сама Люциана хорошего найдет.
Странно, что он не выдал.
Нашла уже… только не примет… холопа-то… в зятья… и правду говорит Никодим… позор… в столице такого еще не случалось, чтобы боярыня родовитая и за холопа… и не только в столице, во всем царстве Росском.
Как приключилось подобное?
Она ведь и не думала. И не чаяла. И по первости… ей просто нравилось, что ею восхищаются. А и какой бабе это по сердцу не придется? Никто и никогда еще не смотрел на Люциану с этаким восторгом, будто она - сама Божиня… а после-то…
…он ведь не глупый.
Только говорят, что все холопы - дурноваты. А Фрол… ему сперва знаний не хватало. Откудова им взяться-то? У него не было учителей, чтобы объясняли, показывали…
…зачем затеяли?
Петухи.
А она курица, если мается, не способная на поле ступить. Чего тогда пришла? Рассветный час, холодный. И ветерок шевелит шаль полупрозрачную, отцовский подарок. Диво дивное, вроде и шелк, а видно сквозь него, будто и нету этое ткани.
На плечи накинешь - и красиво, и греет…
Сердце не согреть.
…не примут.
…и батюшка отречется. Может, конечно, и простит… конечно, простит… потом, когда отгорит, откричится… но все одно от дома откажет. Ради сестрицы, которая в невестин возраст вошла.
И из столицы уехать придется.
Куда?
Громыхнуло. И Люциана, подхватив юбки, побежала… мокрая трава, скользкая… а до полосы деревьев далече. Но она успеет.
Остановит.
Не позволит одному другого убить… она ведь за тем сюда и явилась, чтобы остановить. А что медлила, так она ведь живая, а живому человеку свойственно сомневаться.
Алая молния разрезала небо.
И загудела земля, отзываясь на огонь. Ветром ледяным хлестануло по лицу, едва не опрокидывая.
- Стойте! - Голос Люцианы развеялся на этом ветру.
Завыло.
Застонало небо. Выгнулось, закрутило черный столп вихревой.
- Стойте вы, безумцы!
…а ведь выбора не станет, если один другого…
…стерпится - слюбится, нашептывал голос разума. Зачем уезжать. Бросать все… ведь иначе быть может… дом в столице… батюшка стареет, у него дар слабенький, такого ненадолго хватит. И Люцианина выходка здоровья подорвет. А если остаться… за ним приглядеть можно будет.
За сестрицею, которая дурное затеяла.
Отговорить…
…и Акадэмия… при ней сыщется для Люцианы местечко, ежель попросить по-родственному.
Любовь? У всех приключается. Отболит. Зарастет. Годы пройдут, с усмешкою сама вспоминать станет дурь эту девичью… боярыня и холоп… смешно ведь…
Не смешно.
Деревья захрустели и поломились, что спички.