Отправил сначала письмецо заговоренное. Там и другое понеслось, третье… и вот Кеншо-авар, в столичном городе обосновавшийся с посольством - а что, времена ныне мирные, с азарами торг вести надобно, а не воевать, - пригласил гостя дорогого на кошму сесть.
Курить трубку.
И первый же поднес к губам чубук резной.
Сама трубка длинна да тонка, этакую и в руки взять страшно, чтоб не переломить, не нарушить тем самым медлительный чужой обычай. А их у азар, как выяснилось, множество.
Гостя встречали ильчей-ахары. Не кланялись, нет. Эти и перед каганом спины гнуть не приучены. А с чего гнуть, когда нынешний каган на кошму сел по-за их клинков? И коль позабудет вдруг, то напомнят, не постесняются.
Горазды бунтовать.
И смотрят прямо. С вызовом.
Что видят?
Он не знает. Среди азар неудобно, будто без шкуры вдруг остался. И матушка пускать не хотела, если б можно было, сама пошла б. Только разве станут азары с женщиной говорить?
- Пусть продлятся годы моего гостя. - Сосет Кеншо-авар дым и пускает из ноздрей струйками да колечками. Дым тот поднимается, расползается.
Духмяный.
И трубка лежит в маленькой белой ладони, что в колыбели.
- …пусть наполнят их ваши боги звоном золота и радостью. Жизнь долгую подарят друзьям, а смерть лютую - врагам… кажется, так у вас принято?
- Не совсем.
Он сел на ковер.
А ведь есть в доме нормальный стол и стулья. Дом азары, матушка узнавала, у боярина Вызерского сняли со всею меблею. И пусть постарелый - разорились Вызерские, коль пошли на этакое, - но добротный терем стоял в самом центре города стольного.
…ограду подновили.
Стены… а стулья куда подевали?
Никуда.
Небось бояр, которые царевым словом приходят, на них и усаживают, потому что представить неможно, что нынешние бояре подушки задницей давить станут.
Их потом всем миром не поднять.
- У нас не принято врагам смерти желать. - Он сидел прямо.
Получалось.
Наука чужая сказывалась легко. И даже трубку принял. Втянул горьковатый дым и выдохнул. Мелькнула мысль, что в дыму том и травы дурманные оказаться могут, мелькнула и исчезла.
Что ему дурман? Не спасет… когда б мог разум затуманить, он бы первым себе трубку набил. Но нет… голову не кружит, и Кеншо-авар не кажется более симпатичен, нежели был.
- Вслух, - добавил он, возвращая трубку.
Но взял ее не Кеншо-авар, а девка-невольница. Скользнула к рукам, упала на колени. Качнулись налитые груди, пахнуло розовым маслом и еще чем-то… руки мягкие.
Теплые.
Глаза горят, будто обещают что-то. Вестимо, что… захочет гость дорогой - и исполнятся все его желания.
- Красивая девушка. - Он отдал трубку и легко отвернулся от наложницы, уставился на азарина. Сидит. Глядит. И глаза не моргают.
Белесые.
А сам нехорош. Рыхловат и толстоват. Но говорят, что воин знатный. Может, и так. А может, был воином, но прежде, до того, как умудрился сестрицу с выгодою просватать. И ныне другие воюют, а Кеншо-авар, на ковре рассиживая, вспоминает о славе былой.
- Тебе по нраву пришлась? Хочешь, подарю?
- Спасибо. Не стоит.
Что ему с девкой делать.
- Или другую? У меня всякие есть. Их учили тайным наукам, здесь неизвестным. - А по-росски Кеншо-авар говорит чисто, будто сам здесь вырос. И только тягучесть речи да картавость выдают чужака. Кто учил? Нянька-полонянка? Или мать, которая местною была, да не сложилась судьба на этое земле?
Не узнать.
И неинтересно.
- Не стоит.
- Молодой человек так легко отказывается? - Кеншо-авар приподнял бровь.
…а выщипали те, которые Божиней дадены от рождения, и нарисовали новые, ровными дужками. Лицо азарина припудрили, но жара ныне, и потеет он, и на пудре проступают жирные пятна.
- У молодого человека есть невеста…
- Верность женщине похвальна, но неразумна… - Пухлая ладошка черпает из миски горсть орешков и по одному скармливает их мальчонке. Тот, безмолвный и круглоглазый, послушно открывает рот. И орехи глотает не жуя. - У всякого мужчины есть потребности. Но женщины зачастую слишком глупы, чтобы их понять. Вы своих вольно держите.
- Как умеем.
Он смотрит, пытаясь понять, чего именно хочет азарин.
Зачем позвал?
Для разговора? Но отчего тогда ходит кругами, будто лисица вокруг птичника? И он сам чует себя этаким петухом, на шее которого вот-вот сомкнутся острые лисьи зубы.
Интересно, азары смогли бы убить его? У них ведь яды всякие имеются, и глядишь, отыскался б среди них особый, способный прервать затянувшуюся не-жизнь.
- Это мальчик-вишшру… слыхали?
Ладонь Кеншо-авара погладила бритую голову. И мальчик закрыл глаза, лег у ног хозяйских, свернулся.
- Нет.
- Их растят высоко в горах. С колыбели учат терпеть удар и боль, холод и жару. Он способен распознать все яды, каковые только известны в книге "О великом искусстве отравления"…
Он кивнул.
Про книгу эту матушка сказывала, но с печалью, сетуя, что давно уже утрачена она. Выходит, что нет. Попросить в дар? Коль уж так желает Кеншо-авар гостя облагодетельствовать?
- …и магию видит. И главное, единожды получив хозяина, предан ему, словно пес. Я бы отдал мальчика моему дорогому гостю. - Кеншо-авар запнулся. - Но увы, сей вишшру был дан мне каганом, да продлит Кобылица годы славного правления его…
… мальчишка глядел прямо.
Видел?
Видел. Но что? Живое? Мертвое? Сеть заклятья, матушкой сотворенного, привязавшего его к миру этому? И видел ли способ это заклятье снять?
…но не о том говорят.
Вот сидит раб.
Худенький.
Махонький… сколько лет ему? Десять? Двенадцать? А может, больше? Как знать, что творит магия, которая превращает мальчишек в этаких вот… главное, что каганом он поставлен к советнику. Знак расположения высочайшего? Или палач, который яды знает? Сегодня еду дорогого азарина пробует, бережет, а завтра и сам поднесет чарочку с отравой.
Или петлю шелковую на горле затянет.
Или…
Вишшру улыбнулся.
Они, оба уже не в полной мере живые, прекрасно поняли друг друга. С прочими бы так. Вот азарин своего раба боится. Теперь он видел это явственно. А страх - плохой советчик. Страх путает мысли, лишает воли… к глупостям подталкивает.
Ему это на руку.
- Я рад, что ваш каган столь высоко ценит вас. Он, наверное, знает, сколь много вы делаете во исполнение воли его…
Кеншо-авар поклонился.
И мальчишка у ног его прикрыл глаза.
Принесли кофий в высоком узком кофейнике. Чашки фарфоровые, с ноготок. И рабов услужливых Кеншо-авар отослал. Сам будет гостю угождать.
Вот льется в чашку тягучая черная струя.
Вот падают две крупинки ароматной травы. И Кеншо-авар сказывает, что трава эта известна многим азарским целителям. Силы она в теле прибавляет, годы длит… польза, стало быть, которой поделиться он желает.
Первым чашку берет.
Губы макает.
А после вновь разговор заводит, и вновь не о деле. О полях и весне, о том, что степь весною дивно хороша, что распускаются в ней алые маки, да розовые первоцветы, да белые, да синие… что весною свадьбы играть принято, но до того, как сыграть, надобно невесту добыть. По старому-то обычаю молодец сам должен украсть милую сердцу из стойбища отцовского, и иные так делают, полагая, что так проще, нежель с отцом и прочею родней договариваться… но ловят, да, ловят… иных и на колья… или вот конями рвут, коль жених неугоден… у Кеншо-авара семь дочерей, и много лихих парней голов лишились. Нет, не из-за красоты девичьей, красота - что весна в степи, скоротечно, но желали породниться с самим каганом… слава Кобылице, просватал всех… вот вернется на родину и свадьбу последнюю сыграет.
Позволит жениху невесту украсть.
…достойный юноша, единственный сын богатого отца. У того табуны сытны, многочисленны. И рабов - сотни и сотни. Дом стоит каменный… не такой, как в Росси, в степи таковые дома не ставят, но хороший. Войдет в него любимая дочь хозяйкою, счастлива будет…
…если, конечно, батюшка вернется.
- Что ж мешает? - Он не утерпел.
Душно.
И чашка махонькая тяжела. Кофий безвкусен.
- Воля моего кагана стоит и над счастьем дочери. Не могу я вернуться, не исполнив предназначения своего.
- Вам голова Кирея нужна? - Он отставил чашку.
Хватит этих лисьих троп.
- Голова… - Кеншо-авар тоже чашку отставил, а мальчишка у ног его глаз приоткрыл. Подмигнул. Мол, мы-то с тобой понимаем, волю кагана исполнить надо.
…а затем и исполнителя убрать.
К чему оставлять за спиной того, кто рукою своею кровь божественную пролил?
- Кирей - славный юноша, однако… - Кеншо-авар или не задумывался о том, что будет после того, как избавится он от наследника, или же имел свои резоны старательным быть.
Может, сестрица слово замолвит, коль глянулась кагану.
А может… каганы не вечны, как и цари.
- …он давно покинул отцовский дом, и пусть сие наполняло сердце Солнцеподобного горечью, пусть исходило оно слезами…
…крокодильми. Помнится, сказывала Милослава, когда жива была, что есть такой зверь, который себе подобных жрет и рыдает…
- …но разве мог он нарушить условия мира? Или предать союзника, коему клялся на крови…
…мог.
…и нарушил бы, будь царство чуть слабей, а степь - сильней. Да только понимал, что после той резни все полягут. Да и сказывала матушка, что и в степях не все благостно. На востоке они с дикими шкириями граничат, коии, пусть и варвары, а в военном деле толк знают. На западе - с островитянами-херусами воюют. Нет, тогда война была смерти подобна.
А теперь?
- Вот и оставил он единственного сына… и что вышло? - Кеншо-авар вздохнул с горечью, этак и вправду поверить можно, что он, круглолицый, исключительно за родственников переживает. - Доносят люди, что горделив сделался Кирей. И нет в нем сыновней почтительности, но сердце местью преисполнено. Кровь отравлена ядом злословия. Что пуще отца и матери почитает он вашу царицу. Женщину, несомненно, достойную, но…
Он покачал головой, дивясь азарскому умению всем кланяться, но горло рвать.
- …мой каган обеспокоен. Мальчик так молод, но власти жаждет. Того и гляди поднимет он бунт против отца…
…и найдутся такие, которые бунт поддержат, посчитают, что молодым волком легче управлять будет, чем зверем старым.
- …пройдется по степи огнем, кровавую жатву снимет…
…и первыми колосьями падут в ней братья родные, которых истинными наследниками называют.
- Моя сестра не спит ночей, ждет убийц, пасынком подосланных. Она боится отпустить от себя детей, ведь не раз и не два случалось им быть на волосок от смерти…
- Сочувствую, - сказал он без тени сочувствия. Но беседа располагала. А кофий… может, в траве дело? Вяжет рот, того и гляди зубы склеит.
- Степь не готова к очередной войне, войне братоубийственной, которая разорвет молодое царство на части… а проклятые шкирии не упустят случая вонзить свои зубы в плоть нашу…
…ну да, только они этаким манером и балуются.
- И потому мой каган принял решение… тяжело оно далось…
- Я понял. - Он устал слушать. - Вам нужна голова Кирея. Мне нужна его невеста. Поэтому давайте договариваться прямо. Я дам вам то, чего вы желаете, не позже месяца-завертеня. А вы оставите свои попытки добраться до Зославы.
Мальчишка открыл оба глаза и улыбнулся беззубым ртом.
Он услышал.
И согласился. А Кеншо-авар… тот тоже поймет, что воле кагана не стоит перечить.
ГЛАВА 18
Где про родственников сказывается
- Ой, болить… - Бабка моя испустила тяжкий вздох, с которого ажно окны задребежжали меленько так, мерзенько… - Ой, болить, Зославушка…
Она шумно высморкалась в расшитый платок, а другой к глазу приложила.
- Чего болить?
Я бровку приподняла, оно, конечне, не так выходило, как у Люцианы Береславовны, но я давече цельный вечер перед зеркалом сидела, рожи корчила, сиречь, училась лицо держать, чтоб оное лицо выражало только тое, чего мне хочется, а не чтоб все на нем написано было.
Не знаю, как оно выходило, но я честно старалася.
И ныне пучилась, пытаясь видом своим донесть до бабки мыслю про тое, что не верю я больше в ейные хвори. То есть верю, конечно, сердце у ней слабое, и печенка пошаливает, и кости, бывает, ломит, когда погода меняется.
Но все оные хвори ныне приглежены и обихожены.
И лежит она на кровати, да не той, которая студиозусам положена. Нет, раздобыла где-то Марьяна Ивановна кровать железную, с высокими билами. На ней - перин ажно пять. На перинах - простыночка льняная с шитьем. Подушки пуховые, высокие, и уж средь них бабка возлежит, что заяц меж сугробов снежных.
Лицо темное.
Рубаха тоже белая, тонкого полотна. На волосах седых - хусточка. И до того махонькою серед перин и подушек глядится бабка моя, такою бледненькой, что сердце прям сжимается.
- Душа у меня болить, - бабка веки то смежила.
Лежить.
Не дышить, почитай.
Ну, оно со стороны глядится, будто бы и не дышит она. Я-то чую, как в грудях шумит. И сердце бьется. Стало быть, живая.
- С чего ж она болить-то?
Я сидела на стульчику, у кровати приставленном, да думала, что пора бы ужо заканчивать этое лечение, которое крепко затянулося. И Марьяна Ивановна сказывала, что телесно бабка здорова.
Ну, на ее годы здорова.
А вот душою… так души в Акадэмии не исцеляют.
Бабка глаз приоткрыла, левый, хитрющий, и простонала:
- За тебя, Зославушка, болит…
- А чего со мною? Вона, здоровая я…
…сама сказывала, что дай Божиня здоровия, а остальное само приложится. Так вот и дала, и приложилось. Так приложилось, что уж не чаю, как оно отложится.
Бабка два глаза открыла, глянула, слухаю ли, и вновь застогнала, куда там призракам… призраки - сиречь фантомы, суть остаточные явления… чего? Запамятовала…
- Так же ж бросил тебя твой Арей…
От донесли.
Кто?
Мыслится, Марьяна Ивановна, кто ж еще. А если не она, то целительницы местные, которые ныне ждали и дождаться не могли, когда ж и Кирей от невесты этакой, порченой, откажется. А он не торопился.
- …горестно тебе?
- Горестно, - сказала я, чтоб не огорчать бабушку.
- Душа болить?
- Болить.
- Вот! - Бабка моя пальчик к потолку воздела. - А я тебе говорила, что так и будет! Ненадежная он личность!
А словесей-то набралась в беседах премудрых с Марьяной Ивановной.
- А твой Кирей… - смолкла и губу пожевала. - Он тоже тебя недостоин.
О как.
И чем же ж Кирей успел провиниться? Давече он бабке моей корзину прислал с пряниками да клюквой в сахаре, с орехами калеными, с медовыми лепешками и прочею снедью, чтоб не жалилась она на жизнь нынешнюю зело горькую.
- Сама подумай. Он же ж азарин!
- И прежде, мнится, тебе сие не мешало.
Бабка насупилась.
Но со своего не отступилась.
- Вот поженитеся… если еще поженитеся… а он тебя в степи увезет и там… - Она глаза выпучила и губки поджала, вид при том сделался неодобрительным.
- Чего там?
- Степи там.
- Я уж уразумела…
- Зослава, не перечь старшим! - Бабка позабыла про то, что помирала, и в перинах села. Ну попыталася. Перин-то много, в них и утонуть можно. - Увезет и скажет, что по азарскому обычаю ты ему не жена, а…
- А кто?
- А никто! Не пришей кобыле хвост. Бросит и не оглянется.
- Значится, за Кирея не идти?
- Не иди, Зославушка, не иди… на кой он нам сдался? Бес рогатый, рожа глумливая, ни почета, ни уважения. Разве ж такой муж тебе надобен?
Я покачала головой.
Вот… духа дурного выбили, а мысли - нет, крепко засело в бабкиной голове, что она мало царскою тещею не стала. И вот с одной стороны разумеет она, что сии мысли духом рожденные, а с другой… сватался же ж царевич.
Распрекрасный.
Не то белявый, не то смуглявый, не то вовсе рыжий. Божиня ведае…
- Вот и я мыслю, что не такой… да и дети рогастые… люди смеяться станут…
От людской смех - это последнее, чего я боюся.
- Ты уж скажи ему, чтоб не приходил, добре, Зославушка?
- Скажу.
- И не надобны мне его пряники…
А сама-то, как я пришла, аккурат пряник и грызла, вона, вся кровать в крошках, после жалиться станет, дескать, спать ей мулько, неудобственно.
- У тебя другой жених будет… только ты, Зославушка, не дури.
- А разве ж я дурю? - Терпение мое истончалося. Я же ж не за просто так явилась, я же ж для разговору сурьезного, к которому цельный месяц с духом собиралася. Только разве ж бабка даст хоть слово сказать.
- Так от чего я подумала, Зославушка, - зачастила бабка, меня перебиваючи, - еще ж не поздно все исправить…
Она заерзала, пытаясь выбраться из перин и подушек, только сие не выходило.
- Чего исправить?
- Уходи ты из этое Акадэмии. Возвертайся в дом. Рубаху там шей, сарафан. Приданое приготовить надо, а то ну как сваты нагрянут, а у тебя сундуки пустые?
- Не пустые.
Рубаху свадебную я еще когда расшила, небось не один месяц потратила, кажный стежок клала ровнехонько. Помнится, рукав левый четыре раза перешивать пришлося, все-то он мне неладен был. Затое вышла рубаха - загляденье.
Из шелку кумачового.
И нить золотая на ем сверкает, переливается, вьется по подолу вьюнком златолистным, а венчики - перламутровые.
Думала сперва рыб шить иль птиц, как нашие делают, но после иного восхотелось.
- Ой. - Бабка рукой махнула. - Тоже глупство придумала. Та твоя рубаха для простой девки годная.
- А я сложная, стало быть?
Я встала и рученьками бока подперла.
Бабка разом заохала да заахала, вспомнила, что она, стало быть, не просто лежит, а прямо-таки при смерти, того и гляди отойдет. Упала в перины, выгнулася, подбородок задрала и рученьки на грудях сложила. Мол, можете прям и отпевать.
Но актерство актерством, норов-то у бабки дурной, с ним она совладать не способная, коль вобьется чего в голову, то уж не выбьется само. И теперь помирае-помирае, а ерзае, так ее распирает мне сказать. И не удержалася.
- Дурная ты девка, Зослава! - А голосок-то не помирающий. - Счастия своего не увидишь, даже если в него носом тыкнуть!
От не хватало, чтоб меня в некое счастие носом тыкали!
- К тебе царевич сватался! Самый настоящий!
- Настоящий? - Уж и я не удержала, может, правду говорят, что недалече яблоко от яблоньки, внученька от бабоньки… и у меня, стало быть, норов тоже поганого свойства, и упрямая я, и несговорчивая. - Это где ж он настоящий? Взблажилось тебе, Ефросинья Аникеевна!
И рожу корчу, которая презрение, стало быть, выражаеть и еще мое всяческое над собеседником превосходствие. Сиречь, губки поджати, бровки вверх и глядеть в дальний угол.
А в том углу паутина растянутая.