Голос ее был на удивление силен, пожалуй, даже властен. Вальдес поклонился и приложил руку к сердцу.
– Приветствую вас, Госпожа Дум, – сказал он. – Меня зовут Вальдес. Прошу прощения, если я доставил неприятности кому-то из ваших подопечных. В этом не было злого умысла с моей стороны. Я – человек справедливый и даже добрый. Единственное, что заставило меня совершить некоторое принуждение – это желание добраться до вас и поговорить с вами.
– Я знала, что когда-нибудь это случится, – женщина удрученно качнула головой. – Что люди из большого мира найдут дорогу в мой маленький уютный мирок.
– Вы знаете что-то о моем мире?
– Да. Когда-то я сама жила в этом мире. В большом мире. Но я сбежала оттуда.
– Почему?
– Чтобы выжить. Меня должны были казнить. Тогда меня звали Клементина Шварценберг. Мне было тридцать лет. Я была еще красива тогда. Очень красива…
Госпожа поправила волосы жестом, который говорил о том, что некогда эти волосы были густыми и длинными.
– За что же должны были казнить красивую женщину Клементину? – спросил Вальдес. – Какое преступление вы совершили?
– Меня приговорили к сожжению как колдунью.
– Так вы – колдунья?
– Ложь, грязная ложь… – пробормотала Госпожа. – Я не совершала преступлений ни перед Богом, ни перед людьми. Но в те времена и не нужно было совершать преступлений, чтоб быть обвиненным и сожженным на костре. Достаточно было чьего-то ложного навета, чтобы попасть в руки жестокой инквизиции. И обратного пути не было. Костер или пожизненное заключение на хлебе и воде. В последнем случае человек выживал в каменном мешке не больше нескольких лет…
– Вы так уверены в лживости инквизиции? – спросил Вальдес, едва сдерживаясь. Руки его чесались залепить пощечину старой карге. Не любил он, когда ругали самое святое для него – инквизицию. – Но ведь вы смогли магическим образом исчезнуть из нашего мира и остаться живой. Стало быть, вы в полной мере владели колдовскими секретами, познание которых невозможно без помощи дьявола и слуг его?
– Ты говоришь как невежда. – Клементина Шварценберг неприязненно передернула плечами. – Я не была колдуньей. Я не летала на метле на шабаш, не мазалась волшебной мазью, сваренной из жира убитого младенца, не целовала Сатану, обернувшегося в образ козла, под хвост… Да и не верю я, что другие обвиненные и казненные занимались тем же. Тысячи людей оболгали себя и других, не выдержав пыток инквизиции. Их вынуждали назвать имена людей, виденных ими на шабаше, и для более выбивания признаний применяли многократные пытки. Неудивительно, что пытаемые называли подряд все имена, что приходили им в голову. Инквизиция собирала свою жатву…
– Как же вы смогли попасть в Кларвельт, если не были колдуньей? – настойчиво повторил свой вопрос Вальдес.
– Я сама создала Кларвельт, – произнесла Госпожа. – Этот мир – творение моего ума. И творение магии, конечно. Я – не колдунья. Я – магичка.
– А что, это не одно и то же?
– Ничего общего. Колдунья – это неграмотная, грубая женщина, полная глупейших предрассудков, верящая в то, что призыванием дьявола и демонов может причинить зло другим людям и обеспечить свое возвышение над ними. Магия же – это древнее искусство, доступное только людям просвещенным, добродетельным, трудолюбивым и настойчивым в своих занятиях древними науками. Людям, отмеченным печатью Бога! Только Создатель может дать человеку великое знание, могущественную силу и право на то, чтобы сотворить собственный мир… – Магичка подняла руку, провела пальцами по одежде Вальдеса. – Как странно ты выглядишь, человек… Кто ты такой? Каков род твоих занятий?
– Я – инквизитор, – сказал Вальдес.
– Да… Я уже знаю об этом… Ты говорил об этом моим людям. Я знала, что так случится. Что инквизиция найдет меня и здесь. Нет спасения от скверны ни в одном из миров…
– Госпожа, нет во мне скверны, – произнес Вальдес теплым, добродетельным голосом. – В большом мире все изменилось. Инквизиция больше не выносит несправедливых приговоров. Инквизиция уже не наказывает невиновных. Наоборот – нет теперь в мире людей более добрых, честных и терпимых, чем инквизиторы. Мы вернулись к заповедям христовым…
Вальдес врал вдохновенно. Его час пришел. Эта древняя старушенция ничего не знала о том, что действительно происходило сейчас в его мире. О том, что инквизиция давно прекратила свое существование, что проповеди играют на электрогитарах, а прихожане общаются со священнослужителями через компьютерную сеть. Не об этом же ей говорить, на самом деле?
Вальдесу повезло, что он попал в Светлый Мир. Для полного счастья необходимо было только переделать кое-что в этом мире – привести его в соответствие с идеалами Вальдеса. И, кажется, это было не так уж и трудно, учитывая дряхлое состояние Госпожи этого мира.
– Из какого века ты пришел? – спросила Госпожа.
– Из двадцатого. В моем мире – тысяча девятьсот девяносто пятый год от Рождества Христова.
– О Боже! – Госпожа закрыла лицо рукой. – Я давно уже потеряла счет векам. Двадцатый век! Это значит… Значит, существование Кларвельта насчитывает уже четыре тысячи девяносто лет… Боже мой, как я стара…
* * *
Время в Светлом Мире текло в десять раз быстрее. С тех пор как Госпожа Дум исчезла из нашего мира и создала свой собственный вельт, по земному времени прошло всего лишь четыреста девять лет. Впрочем, не такой уж и маленький срок жизни – даже для такой выдающейся магички, каковой была Клементина Шварценберг.
Я хочу рассказать вам кое-что об этой женщине. Это интересно, поверьте мне. Передо мной лежат ксерокопии нескольких старинных документов. Мы с Ваном отыскали их в музейных архивах Германии. Конечно, я не буду приводить вам все дословно. Достаточно и нескольких фактов.
В 1586 году в Рейнских провинциях Германии запоздало лето, и холода продержались до июня. По мнению местной инквизиции, это могло быть только делом колдовства. Действия католической власти не заставили себя ждать – трирский епископ сжег сто восемнадцать женщин и двух мужчин, у которых жестокими пытками исторгли признание, что это продолжение зимы было делом их колдовских заклинаний. Епископ имел право действовать быстро, так как осужденные, явившись на место казни, заявили, что если бы в их распоряжении было еще хоть три дня, то они вызвали бы такой страшный холод, что погибла бы всякая растительность и были бы уничтожены все поля и виноградники.
Я не сомневаюсь, что эти люди были невиновны. Их просто принесли в жертву уродливому и слепому человеческому фанатизму. Тому, что через несколько веков будет названо "эпидемией колдовства". Разносчиками этой эпидемии были отнюдь не обвиняемые в колдовстве – как правило, простые и неграмотные крестьяне. Заразу разносили и тщательно культивировали священники всех рангов и разновидностей. Протестанты и католики соперничали в смертоносной ярости. Казалось, что сумасшествие охватило весь христианский мир. Обвиненных в колдовстве сжигали уже не поодиночке или парами, но десятками и сотнями. Женевский епископ сжег за три месяца пятьсот колдуний; епископ Бамберга – шестьсот; епископ Вюрцбурга – девятьсот. Колдунам, не задумываясь, приписывали всякое необычное явление природы.
Итак, в Трире было предано огню сто восемнадцать женщин. Но на самом деле сожгли живыми только сто семнадцать. Одна из женщин сумела непостижимым образом исчезнуть из тюрьмы за день до казни. И сожжено было, как полагалось в таких случаях, только ее изображение.
Эту женщину звали Клементина Шварценберг.
Большую часть обвиненных в колдовстве составляли дремучие деревенские старухи – вдовы, отличавшиеся скверным характером. Их соседи не сомневались в том, что любимое их занятие – красть, убивать и поедать невинных детей, а также летать по ночам на отвратительные дьявольские оргии. Молодые женщины, схваченные в тот раз инквизицией, почти все были проститутками. Единственной представительницей благородного рода была Клементина Шварценберг. Пожалуй, из всей группы арестованных она представляла собой наиболее необычную личность.
Клементина отличалась редкой красотой. К тому же, она была дочерью дворянина Готфрида фон Шварценберга. Одной из трех его дочерей. К сожалению, родители Клементины умерли к тому времени и не могли заступиться за нее – возможно, в этом случае судьба ее была бы менее печальна. Клементина вела довольно странный образ жизни. К тридцати годам она так и не вышла замуж, и, похоже, не собиралась этого делать и в дальнейшем, несмотря на многочисленные и выгодные предложения. Девица Шванценберг не посещала балы и праздники, устраиваемые местной знатью. Она тратила деньги, доставшиеся ей по наследству на то, чтобы получить образование – что, собственно говоря, вовсе не приличествовало молодой женщине в то время. Первоначальное ее образование было, как и положено, католическим, но затем Клементина возжелала обладать более широкими знаниями и в возрасте двадцати двух лет покинула родной городок. Большой период ее жизни выпал, таким образом, из поля зрения ее сограждан; можно строить только предположения, где она жила в это время и каким наукам обучалась. По этому поводу существовало множество различных домыслов, в том числе и самых нелепых. Кто-то говорил, что она училась в Кельне, кто-то – что в Париже. Некоторые утверждали, что Клементина провела много лет у сарацинов, у коих она и познала секреты их могущественного, но богопротивного волшебства. Самые же оголтелые клеветники, к каковым, в частности, принадлежал герцог Людвиг фон Витцлебен, заявляли о том, что в действительности Клементина все эти годы обитала в большой еврейской общине Кракова, общаясь с нечестивыми жидами и осваивая оккультные приемы дьявольского учения – Каббалы. Необходимо сказать о том, что малейшее обвинение в занятиях магией в те суровые времена могло привести на эшафот любого – даже человека знатного и богатого. Поэтому Клементина сильно рисковала, вернувшись в 1586 году в свой родовой особняк. Денежные вопросы имения требовали ее присутствия, предупреждениями же о небезопасности, высказанными ей некоторыми из ее близких, она пренебрегла. И напрасно. Как я уже говорил, в рейнской местности случилась холодная весна, и очередная партия несчастных была схвачена инквизицией для священного жертвоприношения. В их число по ложному доносу попала и Клементина.
К сожалению, своей малообщительной манерой поведения, "излишней" образованностью и явным высокомерием девица Клементина настроила враждебно по отношению к себе всех без исключения местных дворян. Никто не пожелал заступиться за нее. Напротив, в кругах знати не без злорадства обсуждалось то, что выскочка из рода фон Шварценбергов, как и следовало ожидать, оказалась злонамеренной колдуньей, людоедкой, потаскухой и отравительницей. Участь ее была предрешена.
Она и не сопротивлялась своей участи. Она избежала пыток тем, что немедленно созналась во всем, в чем обвинили ее искушенные в допросах инквизиторы. Передо мной лежит чудом сохранившаяся копия протокола допроса. Вот в чем признала себя виновной Клементина: она убивала и поедала детей, а если новорожденный был еще не крещен, посвящала его Сатане. Кипятя в котле щетину поросенка и кидая через плечо по направлению к востоку голыши, она вызывала грозовые тучи, которые закрыли солнце и привели к небывалому холоду. Она рассыпала по пастбищам порошок, который истреблял стада. Она поражала мужчин бессилием, а женщин – бесплодием. Само собой, она много раз присутствовала на шабашах, где целовала под хвост Сатану, пила кровь и совокуплялась с демонами, принявшими вид мужчин и женщин. И так далее, и тому подобное… Был в этом безумном перечне даже такой странный пункт – она заставляла лошадей закусывать удила.
Как Клементина смогла напридумывать так много про себя? – спросите вы. Я объясню. Она не придумывала ничего. Она просто выслушивала вопрос: "Согласны ли в том, что делали волшебную мазь из перетертых костей повешенных и крови черной жабы?.." И она безропотно отвечала: "Да, согласна".
Потом уже, когда она исчезла из тюрьмы, такая ее покорность в признании ужасных своих преступлений была воспринята как свидетельство того, что она готовила побег, была уверена в нем, и стремилась любою ценой избежать пыток. Но мало кто обращал внимание на странность ее поведения. Аутодафе готовилось в страшной спешке. Епископ подгонял инквизиторов, колдуний допрашивали день и ночь.
Как узница благородного происхождения, Клементина Шварценберг находилась в отдельной камере. Когда стражник принес ей еду и воду в вечер накануне казни, он обнаружил, что камера пуста. Только на полу лежал старинный сарацинский кинжал странной кривой формы. И на стене была надпись. Трудно перевести ее со старого немецкого на современный русский язык. Что-то вроде: "Прощайте, мудаки и засранцы. Мой мир будет лучше". Не слишком-то вежливо попрощалась Клементина с господами инквизиторами. Впрочем, я ее понимаю.
Сие происшествие было воспринято как обычное проявление колдовства. Местный специалист по ведьмовским козням побродил по опустевшей камере, покрутил носом, обнаружил, что воняет мышами, и авторитетно объявил, что мерзкая колдунья, без сомнения, превратилась в мелкое животное и проскользнула незамеченной между ног стражника. Через полчаса в коридоре неподалеку от этой камеры была обнаружена мышь необычной расцветки, задушенная тюремным котом. Оная мышь в срочном порядке была объявлена Клементиной Шварценберг; ее-то трупик и сожгли в костре на следующий день, присовокупив к ней живописный портрет Клементины, позаимствованный из ее особняка. Правосудие, таким образом, свершилось.
Кривой сарацинский кинжал был конфискован вместе с остальным имуществом. Насколько мне удалось узнать, с 1836 по 1932 годы он был экспонатом одного из музеев Лотарингии. Откуда и был украден при ограблении.
Как попал этот кинжал к арабам, которые пытались убить Вальдеса, мне неизвестно. Равно как неизвестно, каким видом магии пользовалась Госпожа Дум при создании Светлого Мира. Возможно, мне удалось бы узнать кое-что, если бы я лично побеседовал с Клементиной Шварценберг. Я думаю, мы нашли бы с ней общий язык. Но я не успел сделать этого.
Я пришел в Кларвельт слишком поздно.
* * *
– У тебя в руках мой нож, – произнесла Госпожа Дум. – Дай мне его.
– Пожалуйста. – Вальдес бережно вложил кинжал в пальцы Госпожи. – Что это такое? Почему он перенес меня в другой мир?
– Это артефакт. Магический предмет. Он был изготовлен за много лет до того как я родилась. Сарацины называли его ножом Джаншаха. Я несколько изменила его волшебные свойства и он стал ключом. Ключом в Кларвельт. Единственным ключом.
– Им надо кого-нибудь зарезать? – вежливо полюбопытствовал Вальдес.
– Нет. Достаточно капли крови. К сожалению, я совершила большую оплошность. Я слишком ослабла в тюрьме. И я не смогла удержать нож в руке в тот момент когда переносилась в Светлый Мир. Он остался в камере. Я всегда боялась, что его найдет плохой человек и попадет в мой мир. Теперь все позади. Так или иначе, мой ключ вернулся ко мне. И это означает, что единственный проход в Светлый Мир закрыт. Закрыт навсегда.
– Как навсегда? – опешил Вальдес. – А что, эту штуковину нельзя использовать, чтобы вернуться обратно?
– Нельзя. Он переносит только в одном направлении.
– И я что, не могу уйти из вашего мира, Госпожа?
– Не можешь. – Госпожа Дум улыбнулась, увидев смятение Вальдеса. – Не пугайся так, Вальдес. Светлый Мир понравится тебе. Ты проживешь здесь сотни лет в свое удовольствие. Ты даже не будешь стареть. Конечно, ты не похож на остальных обитателей моего мира – ведь ты настоящий, ты не создан моей фантазией, не слышишь моих приказов и в общем-то, не зависишь от меня. Это мне нужно бояться тебя. Но я не боюсь. Я не знаю, в самом ли деле ты так добр и справедлив, как уверяешь. Я так давно не видела настоящих людей… Я забыла, что они из себя представляют. Но мне хочется верить в то, что ты добр. И я буду верить именно в это.
– Спасибо вам, милостивая госпожа. – Вальдес поклонился. – Я постараюсь оправдать ваше доверие. Скажите, а эти… – он махнул рукой назад. – Ну, обитатели вашего мира, они что, совсем не существуют? Они только как бы снятся вам? А весь настоящий Кларвельт – в действительности только та каморка, в которой мы сейчас находимся?
– Светлый Мир огромен. – Госпожа снова улыбнулась. – Я даже сама не знаю, есть ли у него пределы, поскольку влияние мое ослабевает на его окраинах. И он реален. Совершенно реален. Да, сознание каждого из его обитателей является частичкой моего разума. Да, я могу управлять их поступками. Большую часть своего времени я провожу в дреме и в это время не ощущаю своего тела. Я наблюдаю за своим миром, присматриваю за ним и поддерживаю в нем порядок. Я выращиваю деревья и проливаюсь на землю дождем, качусь с горы камнем и птицей парю в небе, крестьянином сею в поле пшеницу или хорошенькой девушкой влюбляюсь в соседнего паренька. Мне не нужно употреблять пищу, ибо за меня едят тысячи живых существ. Я не болею. Единственное, что мне нужно делать – заботиться о моем мире. Следить за тем, чтобы он существовал в красоте и гармонии. Люди Кларвельта не знают, что такое война, страх и голод. Им неведома ненависть. Ты будешь жить в хорошем мире…
– Извините за грубый вопрос, – сказал Вальдес. – А что будет со Светлым Миром, когда вы… Ну как бы это сказать помягче… В общем, когда вы умрете?
– Если я умру, Светлый Мир свернется.
– Это как – свернется?
– Он перестанет существовать. Он не может существовать без меня.
– И я тоже погибну?