* * *
Немного времени прошло, и мы подошли к роскошному, но какому-то запущенному дому. Он потрясал белизной мрамора, блеском самоцветных камней, богатой резьбой на полуоткрытых воротах, угрюмыми статуями на столбах и какой-то пустотой. Казалось, что в этом доме никого. Знаете, когда в доме не живут постоянно, в нем духа человеческого не хватает. Вот так и здесь. Красиво, но пусто.
– Вот и пришли, – обрадовался Оки. – Заходите.
В огромном дворе был умело разбит роскошный сад, била вода из множества фонтанов, брызги пеленой висели в воздухе. Среди деревьев бродили кони небесной красоты, неторопливо снимали с веток яркие плоды, мягко хрупали.
– Вауля! – закричал Оки. – Гостей я привел. Где ты?
На ажурный балкон неторопливо вышла высокая девушка с длинной русой косой. Лицо доброе, рязанское такое, веснушчатое. Глухо застегнутое на шее и запястьях широкое платье тяжелого шелка нахально выставляло напоказ очертания высокой крепкой груди, вязко лежало на крутых бедрах длинных ног.
– Где ходил, разбойник старый? – шутливо нахмурилась она. – Раньше солнца встаешь.
– Вот гляди, Тивас, жена моя, Вауля, – довольно оскалился Оки. – Добрючая – сил нет. Сердце мое, кормить будешь нас? Или обратно идти?
– Старый ты, а ума как в дите, – попеняла суровая супруга, едва сдерживая радостную улыбку, что рвалась с коралловых губ при виде непутевого супруга. – К себе гостей веди, а я уж посуечусь пока. А гости уйдут, уж я тебе покажу.
– Ой покажи, родная, который год насмотреться не могу, – согласился Два Дрючка.
Улыбка таки прорвалась. И так красивая была женщина, а теперь совсем расцвела.
– Ох, и дурень ты у меня, – обласкала супруга фиалковым взглядом и резко развернулась к дверям, отчего широкое платье взметнулось. В высоком разрезе мелькнула длинная мускулистая нога приятнейших очертаний. У дверей Вауля оглянулась, стрельнула любящим взглядом в супруга. – Дурень, – повторила и исчезла за хрустальной дверью.
* * *
Стены роскошного холла были со вкусом украшены многочисленными образчиками холодного оружия. Мечи, сабли, топоры, секиры, палицы, шестоперы и еще множество того, называния чему я не знал, висели в гармоничном порядке. Может, хозяева фэншуем увлекаются. В многочисленных нишах стояли чучела, обряженные в доспехи самых разных очертаний. Из-под высокого потолка свисали знамена, штандарты, бунчуки, какие-то полотнища из перьев. В углах громоздились красиво украшенные шесты, увенчанные какими-то угрожающими изображениями. А по всему периметру огромного зала, на высоте в два человеческих роста и на расстоянии не более двух локтей друг от друга, к стене были прикреплены головы. Много голов. Человеческих и не очень. Даже совсем не человеческих. Много.
– Ну что, насмотрелся? – толкнул меня в плечо Оки. – Пойдем. Время коль будет, я тебе тут обо всем расскажу. Ну а если не обо всем, то о многом. А пока пошли ко мне. В глотке пересохло.
Сразу после схватки неуемный инвалид влил в себя кувшин вина, утверждая, что жутко взмок, хотя на бронзовой его коже не было видно ни жемчужинки пота. А теперь вот опять у него глотка пересохла. Патологический тип.
* * *
Помещение, которое, судя по всему, выполняло функции кабинета, было абсолютно под стать владельцу. Немаленькая такая комната, тоже увешаная оружием, но неожиданный застекленный шкаф со множеством томов, занимающий одну стену. Посреди огромный Т-образный стол, заваленный бумагами, несколько шандалов с бородами от оплывших свечей. Творческая, в общем-то, такая личность, судя по обстановке.
Едва переступив порог кабинета, Оки целеустремленно ломанулся к шкафу, распахнул одну из многочисленных дверок, добыл оттуда приличных размеров кувшин, потряс его и огорченно сообщил:
– Кто-то выпил. Уже. Утро ведь. – При этом лицо его стало обиженное-обиженное.
– Кто-то выпил, кто-то выпил, – раздалось от двери, – сам и выпил. – В кабинет вошла Вауля с огромным подносом в руках. – Вы пока подкрепитесь, только не зевайте, а то этот злыдень вина вам ни капли не оставит, – проинструктировала она нас, направляясь в угол комнаты, где стоял небольшой столик, явно не письменного назначения.
– Ой, люблю тебя, Вауля, – радостно пропел Оки, ухватывая с вазы здоровенный синеватый плод, похожий на апельсин. Он тут же ободрал его, небрежно бросая корки на пол. – Глянь, Саин, какая померанка. С моей усадьбы, – и бросил плод мне.
– Тебе там Снежанец клинки новые прислал, – расставляя тарелки по столу, сказала Вауля.
– Где? Где? – засуетился Оки.
– Да там, под картой.
Каллиграфично выписанная карта небрежно отлетела в сторону, открыв нашим взорам два недлинных, изогнутых, с еломанью клинка. Один с глухой чашкой гарды, а второй с каким-то штырьком вместо рукояти.
Оки схватил первым его, и штырек этот всадил прямо в свой железный протез.
– А, каков?! Умеет Снежанец, когда хочет.
Меч действительно завораживал. Красноватый, струйчатый клинок, казалось, расшвыривает искры по всей комнате.
Два Дрючка сделал шаг назад, чтобы лучше разглядеть это чудо под лучами невысокого еще солнца, как вдруг копытом своим наступил на брошенную незадолго корку, покачнулся, взмахнул правой рукой в надежде опереться на что-нибудь, но поймал лишь чашку второго меча. Тивас сделал к нему шаг, чтобы удержать от падения, но инвалид вдруг обрел равновесие и скрестил мечи прямо на красивой мускулистой шее моего духовного лидера.
– И не вздумай пикнуть, – ласково улыбнулся в глаза Тивасу вероломный весельчак.
Я так обалдел, что кусок померанки едва не застрял у меня в горле. Из угла комнаты раздался странно знакомый неприятный скрип. И когда я перевел туда свой изумленный взор, прямо в глаза мне уставилось трехгранное оголовье тяжелой стрелы, лежащей на луке, который растягивали добрые руки нашей гостеприимной хозяйки. Костяшки пальцев правой руки аж побелели от напряжения.
– Что, померанка в горле застряла? – заботливо спросила она.
Я судорожно кивнул.
– Ты головой потряси, она и проскользнет, – с приятной улыбкой на устах проинструктировали меня.
ГЛАВА 19
Мне стало тепло от этого проявления заботы, а еще больше оттого, что голос ее не дрожал от напряжения, значит, стрелу от усталости скоро не отпустит.
– Умел, – вскричал тем временем Оки, – входи. Стреножили.
В зал вошел здоровенный, широкоплечий старикан с костистым, резким, как топором вырубленным лицом.
– Глянь, старче, тот ли он, за кого себя выдает.
– Ученого не учи, выползень.
– А ты не дергайся, братче, – ласково поувещевал Оки Тиваса, – а то ведь голову отсеку, другая не вырастет, хоть ты вроде и Маг.
Старик возложил длинные, изуродованные возрастом пальцы на виски Тиваса, провел ладонью по его лицу, дотронулся до сердца. Отступил на шаг, встряхнул руками, улыбнулся облегченно.
– То побратим наш, – сказал.
– А я сразу понял, – опустил клинки Оки, – но доверять надо, а и проверить не лишне.
– Злыдень ты, Оки, – беззлобно обозвался Тивас. – Другого проверять будешь, при встрече его обнять не забудь.
– А тебя разве не обнял? Да надо тебе оно было. Ты представь, Вауля, – обратился он к жене, – да опусти ты лук, коль Тивас свой, то и этот чужим не будет. Так вот. Захожу к нему, а от него полдюжины красавиц уходит. И нужны были тебе мои объятия?
– Балабол ты, Оки, – перебил его старикан. – Тивас дело говорит. А был бы чужой и дал бы тебе четыре вершка стали под ребра? То-то Вауля плакала бы.
– Ну не дал же. Да и сколько бы плакала. Такую-то красулю долго одну пастись не пустят. Шучу я, милая, – заорал он, потому как милая легко так растянула лук. Стрелу она, кстати, не убрала.
– Хватит всем, дети малые, – осадил их Тивас. – Проверили, теперь посланника зовите. Прохлаждаться мне некогда.
Два Дрючка забросил свой жесткий зад на стол.
– Так я и есть Посланник.
– Ты?!
– Я. А вы идите, идите. Тебе, старый, теперь отлежаться надо. Ну а ты, краса моя, пир готовь. А то вот этот с черным лицом сказал, что у Ацраила кормят лучше.
– Да... – начал было Тивас.
Но Оки пресек сразу.
– Ну или думал.
Едва за ними закрылась дверь, дом ожил, протопали шаги, зазвучали голоса...
Я был поражен. Дворец был полон людей, но не слышно было ни вздоха. У меня потом было много возможностей убедиться в маскировочных талантах народа Хушшар.
– Ну вот так вот, гости дорогие, – протянул Оки. – И что за новый Маг и Колдун в Столице объявился? Настоящий-то вот. Передо мной стоит. Да вы садитесь, садитесь. Стоять-то чего.
Мы уселись.
– А расскажу я тебе, братче Тивас, что у нас тут происходило, пока тебя, дурня темного, по Степи носило. Две дюжины дней тому, как дошел до нас рескрипт Блистательного Дома. А в том рескрипте и сказано, что самозванца, Тивасом себя именуемого, как в земли Хушшар придет, пленить и в железах в Столицу отправить. И о другом самозванце сказано было. О хасангаре именем Рахсдом. Ага, встрепенулся! О нем самом, о Серебряном Лисе. Ну посидел Совет Отцов, подумал. Ничего не скажешь, странный такой рескрипт. Это какой такой дурень тобой или Серебряным Лисом прикинуться надумает. Первые люди Империи. И на тебе – самозванцы. Не поверили Отцы. Хоть и верны мы Слову. Но коль помнишь, ему мы верны, пока Слово-то против пользы Империи не пойдет. А пользу в вашем пленении ну никак Отцы не углядели. Глядели, глядели. Нет пользы. А вот странность есть. Хушшар в земли Империи пускать перестали. Плату требуют. И что там творится, теперь мы не ведаем. Так, слухи несут. Но слухов тех мало, чтоб думу думать. Так, странности. Стража какая-то Внутренняя. Откуда взялась – неведомо.
Ну и стали мы ждать вас, самозванцев. Ну Лиса Серебряного ловить что свет лунный. Может, и увидишь, а не пощупаешь. А ты человек попрямее, попроще ты человек. Тебя и дождались. Тебя и спрашиваю, что там, в Столице, делается?
– Не знаю, Оки.
– Вот и Отцы так подумали. Потому как в Степь ты через нас уйти-то ушел, а вот обратно не было тебя. И хорошо, что не было. Нельзя тебе, Тивас, в Империю. За что-то не любят они там тебя теперь.
Он встал. И прям аж раздулся от важности.
– Слово тебе несу Совета Отцов. Брат ты нам, Тивас. Всегда был и, думается, впредь будешь. Так и живи с нами. Коль захочешь.
Тивас встал. Я тоже, учитывая торжественность ситуации.
– Мою благодарность Совету Отцов скажи. Не забуду николи я чести предложенной. Но мне в Империи быть надлежит. Чую я, недоброе там творится.
– Так сказали Отцы. Сказано мне тебя наскоро до земель Империи доставить, коль пожелаешь. Птицами вас отнесут, а коней по моему письму вам в починке пограничном лучших дадут. А то долго конно до Империи добираться.
У меня на руках заворочался Бонька, успевший доесть померанку и успешно уснуть.
– А к тебе, Саин, у меня Слово мое будет.
– Очень внимательно тебя слушаю.
– Ты дурного не подумай, но оставил бы ты зверька своего у меня. Погоди, погоди. Не торопись. Путешествие вам сложное предстоит, загубишь дите. Он ведь в силу еще не вошел. А ну как под меч попадет? Сам же себе не простишь.
Бонька проснулся и сразу лизнул меня в нос. У меня аж сердце защемило. Сам подумывал, жалко.
– Так он от меня не отходит.
– А ты не бойся. Скажи ему, что друзяка ты мне. Он поймет. Мы его с кобылками молодыми познакомим, он и утешится. А вернешься – всегда твой он. Да другого ведь и не признает. Вольные они. А приплод от него скоро пойдет. Вернешься – побогатеешь уже. – И, увидев мои сомнения, обратился он к Тивасу: – Ну скажи ты ему. Сгубит ведь дитё.
– Это правда хорошее предложение.
– Да согласен я. Только жалко его.
– А пойдем, пойдем, друзяка ты мой дорогой. Ой, дорогой, – подхватил меня под руку этот энтузиаст и поволок к окну, выходящему в сад. Высунул голову и заржал. Хотите верьте, хотите нет. Заржал. И ему очень нежно ответили. – Ну глянь, не красота ли?
Правда, красота, полугодовалая кобылка, во всей своей юной прелести.
– Иди к батьке, Сметанка, донька моя, – и по-хулигански выпрыгнул в окно. И кобылка радостно подлетела к нему, а он хохоча целовал ее точеную головку, чесал подбородок. – Ты глянь, малая, какой кавалер тебе нашелся.
И Бонька повел себя совершенно по-предательски. Увидев это небесное создание, он сразу переместился на широкий подоконник, не отрывая взора, слетел вниз, кувыркнулся и к играющим подскакал уже черным жеребенком. Минуту Сметанка глядела на него, переступая точеными копытцами, а потом побежала в глубь сада. И этот черный предатель за ней.
– Ну вот, говорил же я. Руку подай, – и запрыгнул обратно. – И всем добре. Ну а теперь гулять. Завтра с утра ухватят вас птички, и к полуночи в Северных починках будете. Ну а там... Гулять пока будем.
* * *
Дорогу до этих самых Северных починков я запомнил слабо, потому как спал. Помню еще, как после этой массовой пьянки, которую организовал неугомонный Оки, пир называется, меня в хлам пьяного вывезли за город и усадили в изящный такой вагончик. Эта штуковина была прикреплена к четырем здоровым таким, как транспортный вертолет, крылатым ящерицам, скупо украшенным пучками перьев. Ну хотят их дорогие хозяева птицами называть – пусть. В вагончик нагрузили еды и питья, по плечу меня похлопал Оки, в щеку поцеловала Вауля, какая-то барышня поплакала, уцепившись за шею, все лицо облизал Бонька, я его тоже лизнул в нос, отчего он пришел в возбуждение и сбежал со Сметанкой. Потом я долго прощался с лежащим на соседнем диване Тивасом. Потом до меня дошло, что мы уже летим. Потом я заснул.
Когда проснулся, была уже ночь. У очага сидели трое подростков, как оказалось водителей нашего транспортного средства. Скоро мы приземлились.
И утром мы уже ехали по земле Империи. Весь день проехали без приключений, как вдруг из кустов раздался яростный вопль, сменившийся странным клокотанием. Мы повернули коней.
ГЛАВА 20
Это был не храп, это был рык, рычание, рев и вообще набор каких-то жутко угрожающих звуков. Звуки эти издавало небесное создание двух метров ростом, привольно раскинувшееся на травке.
– Какой экземпляр, – восхищенно протянул Тивас.
Экземпляр прекратил пугать действительность страшными звуками, открыл глаза и воздел себя на ноги. Небесное создание баюкало на левой руке некий гибрид железной палицы и секиры, украшенный в навершии длинным трехгранным клинком. Глаза цвета летнего неба, серьезно замутненного алкоголем летнего неба, смотрели строго, но не враждебно. Мужчина внушал. Кряжистый двухметровый дядька. Пузырящиеся мышцами ноги в ярко-синих блестящих штанах вбиты в какие-то рокерские сапоги с продольными металлическими планками. Рыжая кожаная безрукавка поверх широкой белой рубахи, с роскошными кружевами на шее и на манжетах. Шнуровку распирала здоровенная, покрытая густой белой порослью грудь, на которой легко устоит пивная кружка. А мощную шею венчало украшенное нежными, невесомыми светлыми локонами личико пьяного херувима. Только очень крупного. Крепкий подбородок, румяные щеки, сочные губы, крепкий, короткий нос.
– Кто вы такие? Назовите ваши имена. Или я познакомлю вас с Брунгильдой.
Странное оружие, гуднув, описало в воздухе восьмерку и громко шлепнулось обратно на сгиб левой руки, толщина которой наводила на мысли о медвежьих окороках.
Коней шатнуло назад мощным пивным духом. Судя по запаху, пиво было хорошим. И его было много. Выпито.
– Не вижу причин отказать тебе, о, обладатель странного оружия. Зовут меня Тивас. Я Маг и Колдун, целитель и изыскатель.
– Клирик, значит, – классифицировал его блондин.
– А это мой спутник, странствующий воитель. И имя его Саин, сын Фаразонда.
– Ронер, – произнес владелец секиры непонятное слово. – А кто твой господин?
Но Тивас велеречиво пресек допрос.
– Назовись же теперь ты сам, о, воин, загораживающий дорогу искателю истины и хранителю его покоя. Или есть причины, по которым ты предпочтешь скрыть имя свое?
– Я Унго дор Анненхейм, фавор полусотни околов, ранк аладара Лайхштосса. И повторю вопрос, – возвысил он голос, – кто вы. Почтенные клирики в моей земле не держат под седлом таких зверей и не могут похвастаться таким размахом плеч. Да и спутник твой не похож на простого ронера. Больно уж породист.
Тивас повел носом.
– Я чувствую в воздухе аромат чудесного пива. Не поделишься ли своими запасами с уставшими путниками? Хотя и у нас найдется чем усладить твой вкус. За трапезой ответы легче находятся, чем на дороге. Убери же оружие и насладимся беседой, – и легко спрыгнул с коня.
Или мужчина был доверчив, или вопросы безопасности его не беспокоили вовсе, но идея совместной пьянки пришлась ему явно по сердцу.
Обустройство лагеря вообще-то совсем не праздничная процедура. Особенно если вы не в однодневном походе. Мероприятие это достаточно нудное. Коней надо расседлать, протереть, накрыть, к мордам торбы привязать, водички немного дать. Хорошо хоть наш новый знакомец додумался остановиться у ручья, и проблем с водой не было. Сам он, как я понял, мужчиной был неприхотливым и обустройством ночлега особо не занимался. Попил пивка и задремал на шкуре какого-то зверя.
Потом хворост надо насобирать, костер развести, ужин сварганить. И, как вы понимаете, всем этим пришлось заниматься мне, потому что Тивас ударился в дипломатию. Хотя, пока я занимался лошадками, этот дяденька с опаской подошел, поглядел и отошел. Наконец с хозяйством дела были завершены, и я устало уселся на седло, брошенное у костра. Над костром булькали два котла. Один был обычным походным котлом, в котором тушился подбитый мной заяц, а что готовилось во втором, я не знаю, потому как это был волшебный котелочек Великого Мага, и что там булькало, было известно только товарищу Тивасу. Мои сотрапезники времени зря не теряли. На чистой тряпице были выложены порезанный хлеб, сыр, мясо – это наше; распластанная на крупные ломти рыба угрожающих очертаний, какая-то плетенка, натертая красным порошком, длинная коса сыра и что-то вроде галет – это не наше. Стороны продолжали быть настороженными, но совместное приготовление к пьянке сближает, и настороженность уже сменилась повышенной вежливостью, которая, впрочем, могла смениться как дружескими хлопками по плечам, так и взвихриться веселой рубкой. В общем, шаткая такая ситуация.