В обмен на мятый влажный рубль, вручённый с некоторым даже трудом этому милому человеку, капитан оказался владельцем целого выводка симпатичных и, несмотря на жару, очень бодрых и активных животных, похожих на разноцветных бесхвостых мышей. От мысли упаковать их в валявшийся рядом дырявый полиэтиленовый пакет пришлось отказаться ввиду того, что пока он ловил очередного юркого зверька среди пыльной травы, его собратья в пакете либо умудрялись протиснуться наружу через не такую уж маленькую дырку, либо начинали грызть пакет, либо заворачивались в него и начинали задыхаться. Пересчитать их никак не удавалось, тем более поймать. Парень в стройотрядовской кепке, уже допивший свой пакет, помог в отлове, складывая "добычу" в ту самую кепку, но пара штук наверняка скрылась, по-пластунски передвигаясь в траве. Отловленных пришлось ссыпать в фуражку за неимением другой свободной ёмкости. Их было не менее десятка, и капитан с лёгкостью презентовал парню парочку. Оставшиеся были слишком увлечены исследованием внутренностей фуражки, чтобы заметить исчезновение сородичей. Этого занятия им хватило примерно до угла ближайшего дома. Именно там один из оставшихся как альпинист влез на скользкий козырёк, оттуда перебрался на руку офицера и, цепляясь за обильную волосяную поросль, полез вверх по руке. Движение руки, которое стряхнуло "альпиниста" обратно в фуражку, одновременно подбросило из неё пару других, которые упали на асфальт, полсекунды обнюхивали новую для себя среду, а затем рванули в противоположных направлениях. Пришлось поставить бидон с пивом и опять ловить шуструю парочку. Процесс отнял несколько минут, в течение которых неустойчиво поставленный бидон накренился, и часть пива вылилась в дорожную пыль. Обратная дорога к дому отняла вдвое больше времени, ибо постоянно приходилось отвлекаться на копошащуюся в фуражке живность.
Войдя в квартиру, капитан с видимым облегчением вывалил их всех в стальную кухонную раковину. Пока он переодевался-умывался, хомяки отчаянно пытались покинуть своё узилище, но отвесные высокие (для хомяков) стенки были серьёзным препятствием. Но пёстрая ватага не растерялась, и к тому моменту, когда капитан вернулся на кухню, в раковине суетились только две особи. Задние лапы третьей торчали из отверстия стока, оказавшегося достаточно проходимым для хомяков. Если бы не сифон слива, который хомяки забили своими телами, ушли бы все!
Судорожное откручивание пластикового сифона (они ж захлебнутся!) привело к тому, что из сломанной пластиковой трубы вместе с потоком сгнивших очисток и гадостной слизи вывалились семь испачканных, осклизлых от грязи грызунов. Восьмого, застрявшего в трубе, пришлось выдувать. Силы лёгких офицера оказалось достаточно, и застрявший хомячок с отчётливым хлопком вылетел из трубы и улетел через приоткрытую дверь в комнату, где и приземлился с лёгким всплеском. Этот звук озадачил и насторожил хозяина. В ходе недолгого поиска хомячок был обнаружен в пластиковом ведёрке с остатками обойного клея.
Холодная вода из-под крана плохо отмывает обойный клей. Хомячок, находящийся в состоянии глубокого шока, безропотно сносил водные процедуры и только мелко дрожал. Капитан решил, что он замёрз, и решил согреть его феном. Положив пациента в стоящую на столе вазу, он направил на него струю горячего воздуха. Хомячок со слипшейся от клея и лишь частично отмытой шкуркой под струёй дующего ему в морду воздуха был похож на парашютиста, какими их показывают по телевизору при исполнении затяжных прыжков. Он сощурил свои глаза-бусинки, судорожно сжал лапки на краю вазы и смотрел на офицера вызывающе презрительно. Этим выражением мордочки он был похож на японского лётчика-камикадзе в момент атаки. Хомякадзе, блин! Внезапно хомякадзе разжал лапы, и подхваченный мощным воздушным потоком, кувыркнулся в воздухе, перелетел стол и сгинул в груде обойных обрезков.
Брошенный фен обиженно выл на столе, пока капитан рылся в ворохе обойных листов. Он перерыл его несколько раз, прежде чем обнаружил хомячка приклеившимся к одному крупному куску. Решив не испытывать судьбу ещё раз, он аккуратно оторвал кусок приклеившихся к спине хомяка дефицитных рельефных обоев и вместе с ним отнёс "хомякадзе" к его собратьям.
Те, оставленные без присмотра в той же раковине, время зря не теряли и почти растеребили тряпку, которой человек заткнул сток, на отдельные нити. Рыжий "альпинист" уже предпринял попытку протиснуться в образовавшийся просвет и застрял, отчаянно свирища. Вызволение его легче было производить снизу. Когда человек извлёк рыжего из отверстия слива и встал, он успел заметить, как последний из оставшихся в раковине хомяков карабкается по спине "хомякадзе" по приклеенному листу обоев, перебирается на край раковины, оттуда на край стола и исчезает за резной хлебницей.
Ловлей хомяков капитан "развлекался" до самого приезда жены и дочери. И даже с их помощью этот процесс занял их до позднего вечера.
Опустилась душная летняя ночь. В марлю на окне билась какая-то летучая насекомая живность. Из развороченного и кое-как наспех скрученного двумя лентами лейкопластыря стока кухонной раковины мерно капала вода в подставленный тазик. Семья офицера сидела за кухонным столом и смотрела, как в коробке из-под обуви копошится десяток пёстрых глазастых зверьков, частью покрытых паутиной (найден за шкафом), испачканных в муке (найден в шкафу), краске (найден в банке с краской), с приклеенным на спине огрызком обоев… и только один рыжий "альпинист" мирно спал на ворохе измельчённых газет, ибо его выловили полузахлебнувшимся из стакана с пивом.
Про то, что утром капитан обнаружил в своей фуражке, я рассказывать не буду. А коробку хомяки к утру прогрызли и их ловили уже по всему ДОСу.
Бегемот О военной медицине (воспоминания о санбате)
Доктору Бодику с уважением и благодарностью
Что такое полигон, думаю, известно каждому служившему. Ну, или почти каждому. И вот, нас тоже не минула чаша сия: в количестве пяти машин под командованием Макарыча нас отправили помогать обеспечивать развертывание какой-то там дивизии. Видимо, мало машин было, а может, из каких других соображений, не знаю. "Партизан" понагнали туеву хучу народу, техники… По мнению Макарыча, кто-то в верхах сильно проворовался, и под "партизан" и учения списывали все, что только можно. Ну, ему виднее, конечно, но нам от этого легче не было, ибо постоянно приходилось что-то возить от железнодорожной станции (названия за давностью лет уже не упомню) до места дислокации. Как обычно, толкового руководства не было, куча начальников отдавала приказы, абсолютно противоречащие друг другу; брызжа слюной и топая ногами, грозили сгноить на губе нас, посадить Макарыча и все такое прочее. Единственные более-менее рабочие машины были наши, и мотались мы по маршруту Станция – Полигон практически круглосуточно, жили в кабинах, спали не раздеваясь. После того, как кто-то из бойцов заснул за рулем и заехал в болотину, из которой его пришлось вытаскивать ГТТ-шкой, Макарыч, озлобившись, дозвонился до части и в категорических выражениях потребовал замены. Долго ли, коротко ли, но, наконец, все же привезли подмену, а мы отправились в свою часть.
Отправиться-то отправились, но прибыли не все. Я, волею судьбы, поехал знакомиться с военно-полевой медициной. Случилось так, что где-то неслабо приложился голенью, ещё в самом начале этой эпопеи. Нога тупо болела, значения этому я особо не придавал: в футбол играли, ещё сильнее попадало, но перед отъездом сапог снялся с большим трудом, штанину же пришлось разрезать. Правая нога ниже колена чудовищно распухла, место, которым приложился, представляло собой неправильной формы кружок размером с пятикопеечную монету, под которым нащупывалась какая-то жидкая субстанция. Такое впечатление, что накачали шприцем какой-то дряни туда. Встревоженный Макарыч связался с автобатом, дислоцировавшимся поблизости, обрисовал ситуацию и попросил помочь. Оттуда ответили, что санчасть у них общая с пехотным полком, своей нет, но машину пришлют и содействие окажут. Часа через полтора пришла "санитарка", и я отбыл к военным медикам, встречаться с коими за прошедший год службы ещё не доводилось.
Скрежеща раздолбанной коробкой передач, уазик-таблетка доставил меня в санчасть. В приемной важно восседал какой-то краснопогонник с "тёщами" в петлицах и погонами младшего сержанта, но с таким самодовольным и спесивым видом, какой бывает не у всякого генерала. Лоснящиеся щеки закрывали и без того узкие глазки, не меняя позы, он небрежно процедил:
– Чито прышол?
– Нога болит.
– Гиде балыт? Давай нага, сматреть буду, – с важным видом он, взяв пинцетом тампон, окунул его в банку с йодом, намазал ногу и откинулся на стул.
– Все, иды. Иды к сибе в част. Скора прайдет!
Я всегда поражался, почему всегда на самых тёплых местах хлеборезов, поваров, санинструкторов, каптерщиков, кладовщиков и прочая, прочая, прочая, почти неизменно оказывались представители "братских" среднеазиатских и кавказских республик. Ни черта не умеющие, с трудом говорящие по-русски, они плотно оккупировали всю эту синекуру. Не везде, правда, но в девяноста процентах частей, в которых приходилось бывать, это присутствовало. Поняв, что медицинской помощи, равно как и сочувствия, получу не больше, чем получает его окурок, плавающий в унитазе, я похромал к выходу. Дойти, правда, не успел. Дверь распахнулась, в приёмную ввалился здоровенный дядька в майорских погонах и той же самой "тёщей" в петлицах. Подскочивший на стуле санинструктор, казалось, сдулся, как шарик и угодливо подбежал с докладом к майору. Тот, небрежно махнув на него рукой, уставился на мою ногу:
– Что случилось?
– Болит, тащ майор! Ударил где-то.
– Давно?
– Неделя уже. С полигона привезли только сейчас.
Майор повернулся к краснопогонному эскулапу:
– Где журнал регистрации?
Узкие глазки забегали:
– Нэ успел писат, таварищ майор!
– А куда ты его отправил тогда?! Писатель!!! Ещё скажи мне, что писать умеешь!!! Ты зачем здесь сидишь, ишак самаркандский?! – взревел майор – Фельдшер, бля! Какой ты к херам фельдшер?! Купил диплом за пять баранов, сам шестой! Ты в своём кишлаке коз сношал и ишакам хвосты крутил! Фельдшер он! Забудь это слово, ты не фельдшер, ты – гондон! Повторяю, чтобы запомнил, ГОН-ДОН!!!
Развернувшись, он бросил мне: "Иди сюда!"
Выйдя из приёмной, майор, пинком отворив дверь кабинета начальника санчасти в звании прапора, принял рапорт, затем скомандовал зайти.
– Это что?! – сурово вопросил он прапора, указав пальцем на мою ногу.
Прапор наклонился к ноге: "Флегмона, вроде…" – неуверенно проговорил он.
– Прапорщик! Это не вроде! Это именно флегмона! Настоящая, стопроцентная, которую нужно было вскрыть ещё неделю назад! Твой урюк её йодом намазал и бойца в часть отправил. Я, бля, вам обоим жопы намажу, и не йодом, а скипидаром! – вновь загремел грозный майор – И будете вы у меня бегать вокруг санчасти, пока из них дым не повалит, как из паровоза! Немедленно в санбат его отправляй! Чтобы через час он уже у меня на столе лежал!
– Слушай, а кто этот майор? – поинтересовался я у водилы, когда уазик, подпрыгивая на ухабах, катил по направлению к медсанбату, находившемуся километрах в пяти, в посёлке около железнодорожной станции.
– Начмед. Майор Левин, – не поворачивая головы, проговорил водила. – Крутой мужик, но правильный. Хирург главный в санбате. Щас он тебя и резать будет, наверное… Повезло тебе, вообще-то, что он тут оказался; от этих козлов (имелся ввиду самаркандский ишак и прапор) толку никакого. У них один диагноз на все болезни – острый шлангит называется.
Рассказ об операции я опущу. Все равно ничего интересного читателю, если он не является медиком, тут не будет, да и медикам тоже малоинтересно. Обычное дело… После операции Левин удовлетворённо обозрел дело рук своих и подмигнул медсестре, лица которой я не разглядел из-за скрывающей его повязки, но глаза!… Ох, какие у неё были глаза!.. Глаза, в которых мужчины тонут сразу и бесповоротно… Помнится, я ещё нашёл в себе силы пошутить в ответ на её вопрос о чувствительности моей злополучной ноги, которую она обколола новокаином.
Начмед сурово глянул из-под густых сросшихся бровей:
– Хм!… Он ещё и комплименты отвешивает!.. Давай, поднимайся и топай в палату! Олег! – обратился он к сержанту-фельдшеру – Помоги ему добраться.
Поддерживаемый Олегом, я доковылял до койки. Тот установил капельницу, присоединил её к торчащим из ноги трубкам и подставил под ногу какой-то тазик – не тазик, не знаю, как это называется. Желтоватая жидкость в банке начала медленно убывать.
– А это зачем? – спросил я
– А это затем, чтобы вся дрянь, которая там осталась, вытекла. Ну, как двигатель веретёнкой промываешь, – объяснил он в более понятных выражениях.
– Не дурак, понял…
– Ага, был бы дурак, не понял бы! – усмехнулся Олег. Вот теперь будешь каждый день так промываться, пока не выйдет все оттуда.
В палату зашёл Левин.
– Ну, как? Жив? Вовремя тебя привезли, ещё бы день-два и заражение могло пойти. Так-то вот, боец… У тебя там до хрена гноя накопилось. Но, будем надеяться, все вычистили.
– А если не всё?
– А если не все, ещё раз почистим, не переживай! – жизнерадостно оскалился майор – Не дрейфь, боец, на своих ногах уйдёшь!
– Олег, а кто ассистировал, что за сестра? – поинтересовался я после того, как начмед покинул палату, и тяжёлые шаги его стихли в глубине коридора.
– Жена его, Лена… Хорошая тётка. Нас с Андрюхой пару раз засекла за выпивкой, но ему не заложила. А то был бы кирдык. Витя – мужик суровый, огребли бы как делать нефиг!
Тётка…. Для нас, девятнадцатилетних, красивая молодая женщина за тридцать уже была тёткой. А сорокалетние вообще считались стариками. Боже мой! Как же все-таки быстро летит время! Сейчас я и сам уже старик для молодых, хоть и считаю, что человеку столько, на сколько он себя ощущает. Но против времени не попрёшь, как ни старайся, и седина, и морщины, и отсутствие иллюзий и жизненный опыт дают о себе знать, и никуда от этого не деться. Все проходит…
Видимо, я накаркал все же, потому, что через несколько дней, осматривая ногу, Левин остался чем-то недоволен, вновь уложил меня на операционный стол и все повторилось по новой. На этот раз, однако, все было отнюдь не так гладко. За день до этого неожиданно прикатил Макарыч. На полигоне завершалось свёртывание, и тот решил перед отъездом заехать в санбат. Видимо, думал, что меня уже вылечили, и хотел попутно забрать, но как оказалось, поторопился. Поговорив со мной, передав письма и пожелав скорейшего выздоровления, он направился в сторону склада. Пока Макарыч с прапором, заведующим аптечным складом, решали свои стратегические и тактические задачи около бочки со спиртом (о ней речь пойдёт позже), мы разговорились с сидевшим за рулём Серёгой Симаковым. Подошёл Олег и после недолгого разговора путём нехитрого бартера выменял у Серёги литровую армейскую фляжку, полную самогона, взамен каких-то дембельских прибамбасов и значков. Самогон был приобретён, судя по всему, на станции. Вечером в компании медбратьев Олега и Андрюхи это все было выпито, а наутро я скрипел зубами на операционном столе, ибо новокаин с похмелья практически не действует, и ощущения были весьма и весьма малоприятные. Кричать от боли в то время, когда на тебя глядят красивые женские глаза, было стыдно, поэтому пришлось мужественно терпеть, сжав зубы и смаргивая слезы. Я подозревал, что майор догадался о моем состоянии, но наказывать дисциплинарно не стал, справедливо полагая, что мучений мне и так достаточно. Когда без наркоза в ране ковыряются, ощущения не из приятных…
Боря Красин… "Херовый доктор". Не в профессиональном плане, что вы! Профессионал Боря был отменный! Только специальность его… Ага!.. Вот именно! Боря был дерматовенерологом. Но не подумайте, что знакомство наше состоялось по причине болезни. "Болезни дурной, французской, от плотских похотей происходящей", как было сказано у Конецкого. Лейтенант Красин был "пиджаком", призванным на два года после окончания Хабаровского мединститута.
Как профи, Боря действительно знал своё дело, но как офицер… Круглая толстогубая физиономия, ироничный взгляд маленьких глазок, мешковатая фигура, на которой халат ещё смотрелся, но форма сидела как на пугале, причём меньше всего Борю это волновало. Он был любитель выпить, поволочиться за бабами, посидеть в хорошей компании. Хождение строем, рапорты, наряды и дурь вышестоящих начальников Борина душа органически не принимала. И если начмед, весьма неглупый мужик и блестящий хирург, относился к нему с некоторым снисхождением (ну, "пиджак", что с него взять?), то замполит медсанбата при виде лейтенанта Красина морщился как от зубной боли, вызывал в кабинет, долго и нудно взывал к его достоинству, упирал на то, что Боря хоть и на два года, но офицер, посему должен соответствовать… Боря же резонно замечал, что в первую очередь он врач, за что его тут и держат, а все остальное вторично, и, следовательно, не заслуживает внимания. Но особо на Красина все же не наезжали, потому что "херового доктора", кроме него, не было, а от вензаболеваний не застрахован даже замполит, ибо тоже не чужд плотских радостей. Врачебную тайну Боря хранил строго, и о круге его пациентов можно было только догадываться, но практика у него была, надо полагать, обширная. "Херовый доктор" брал анализы, делал процедуры, вкалывал в зады лошадиные дозы болючих антибиотиков типа бициллина и прочих лекарств и относился к своему делу с весёлым цинизмом. Это сейчас, спустя почти четверть века после описываемых событий, достаточно съесть пару таблеток и через два дня быть готовым к новым подвигам. А тогда… Тогда все было совсем не так…
А ещё Боря любил бардовскую песню, играл на гитаре и слушал Би-Би-Си и Голос Америки. Гремящие по радио песни Пахмутовой, советская эстрада и прочие проникнутые патриотизмом произведения его ни капли не интересовали. Боря искал отдушину в программах Севы Новгородцева, песнях Городницкого, Визбора и Галича. Телевизор же в медсанбате не работал вообще по причине отсутствия приёма. Какое-то заколдованное место было. Не принимала ни одна программа. Притом, что буквально в радиусе километра телевизоры показывали на редкость чётко безо всяких помех.
Единственная в батальоне гитара тоже была у Бори, время от времени он уступал просьбам фельдшеров и давал попользоваться на вечер. Разница в возрасте была небольшая. Интересы совпадали… И вообще, очень дружно жили ребята. Андрей и Олег были призваны после окончания медучилища и служили срочную фельдшерами в званиях сержантов. Боря, как я уже сказал, закончил институт и был лейтенантом-двухгадючником…
Стук в дверь.
– Войдите! – оторвал голову от микроскопа Боря.
Дверь приоткрылась, в кабинет просочился Олег.
– Борь, дай гитару на вечер!
– Нет, обойдёшься без гитары сегодня. Я дежурю, делать нехер ночью, вот и подёргаю струны.
– Борь, там парня одного привезли с ногой, Левин оперировал вчера. Так он тоже играет.
– Все играют… – меланхолично произнёс Боря, наклонившись к микроскопу, что-то там разглядывая и напевая: – Прыг-скок, прыг-скок! К вам приехал гонококк!..
– Он и бардов играет, – как бы невзначай обронил Олег, краем глаза наблюдая за реакцией Бори.