Тем временем Жоан подчинился, и дрессировка началась снова. Сперва Аксель злорадно наблюдал за мучениями этого тупицы, но затем его внимание полностью переключилось на Пепу. Девочка обладала железным упорством и постепенно вытягивала из Жоана то, что ей было нужно. Нужно же ей было, чтобы оба танцора выбегали один другому навстречу, а потом, словно только что заметив друг друга, сближались осторожными кругами. Они разучивали какой-то сложный, красивый и быстрый танец, и Пепа постепенно исполнила его весь, хотя Жоан кое-как управился разве что с началом. Видимо, учительница готовила увальня к дальнейшему и была права - его движения становились всё чётче. Сама же Пепа танцевала без малейшего усилия и с явным удовольствием - а Аксель с не меньшим удовольствием следил за ней, незаметно для себя мурлыкая под гитару и тоже слегка покачиваясь. Под конец урока девочка уже быстро кружилась вместе с Жоаном на расстоянии полусогнутой руки, поворачиваясь к нему то лицом, то спиной, то чуть запрокидываясь назад, а иногда беря его за обе руки сразу или за талию - и её босые ступни так и летали по булыжнику. Если б бестолковый партнёр умел точно скопировать Пепин полёт хотя бы ногами, Аксель нашёл бы, что видит настоящее чудо - но пока Жоан всё портил. И ни разу - что тайный зритель отметил для себя с каким-то неосознанным удовольствием - Пепа не прижалась к Жоану вплотную по-настоящему: то ли этого не требовал танец, то ли неумелый оболтус нравился ей не больше, чем Акселю…
Но прошло полчаса, и чудо кончилось.
- Иди на кухню, - бросила девочка, резко повернулась и, не взглянув больше на Жоана, скрылась в доме. Тот, свесив руки и глядя ей вслед, постоял минутку, забрал магнитофон, а затем угрюмо поплёлся куда велено, оглянувшись на акселево окно.
Тут только Аксель очнулся, обнаружив себя у окна в пляжном виде. Ему даже стало чуть зябко в прохладной комнате от такой долгой неподвижности. Он торопливо оделся, умылся и приготовился к визиту на настоящий пляж, но перед глазами у него всё время кружились Жоан и Пепа, и звучала навязчивая гитарная музыка. За завтраком он был очень рассеян, что сразу же заметила Кри и спросила, всё ли с ним в порядке. Прежде она либо не заметила бы, либо не спросила - и это был хороший знак: видно, перемена обстановки впрямь пошла ей на пользу.
- Да, да…Всё отлично, - ответил Аксель, пробуя зачерпнуть еду салфеткой. Он то и дело высматривал, не покажется ли утренняя девочка, но её нигде не было видно. Зато после завтрака под навесом появился Жоан Чёртово Отродье, нагло оглядел всех, и особенно Акселя, и, подняв верхнюю губу, издал гундосое "Йэ-э-эп!" А, убирая посуду, то ли случайно, то ли нет, опрокинул Акселю на шорты стакан с недопитым кофе.
- Осторожней, - процедил Аксель, сузив глаза, но Жоан только хрюкнул, даже не подумав извиниться.
- Сеньора Мирамар… - добродушно начал какую-то фразу Детлеф, и Аксель с удовольствием заметил, как его обидчик вздрогнул и резко оглянулся. Должно быть, знал, что за такое обхождение с гостями по головке его не погладят! К счастью для него, хозяйка ещё не появилась. Акселю даже на секунду стало жаль этого всеми понукаемого прислужника. Но вообще-то Жоан не выглядел ни перетрудившимся, ни недокормленным, и Аксель пообещал себе, что гости гостями, а следующая выходка этому разноглазому с рук не сойдёт.
Потянулись неизменно солнечные деньки на почти всегда пустынном пляже, где, кроме старого негра, как оказалось, жили самые редкие в мире чайки - с красным клювом и оливково-зелёными лапками. Отец и дети весело купались (особенно когда в бухте появился огромный плот с качелями и водяной горкой). Уплетали вкусные блюда сеньоры Мирамар, которые почти никогда не повторялись. Звонили маме и Шворку из автомата компании "Телефоника" (дома было всё в порядке), и ещё Дженни - она при этом небрежно передала привет Акселю (прежде за ней такого не водилось). Пару раз ездили катером на Балеарские острова: посмотреть замок Бельвер, поужинать на Майорке в "Таверне де ла Боведа" и полюбоваться вечерним закатом с мыса Форментор (что-то волшебное!)
И постепенно нехитрая (а может, и хитрая, но скрытая) жизнь пансиона Мирамар начала для мальчика проясняться. Кроме хозяйки, Жоана и его сестрички Пепы здесь жили английский лорд, корова, три свиньи, петух и курица с цыплятами, злой осёл Агапито и ещё кое-кто, о ком речь впереди. Лорд был болен, быть может, даже смертельно, а может, уже и умер - во всяком случае, его нигде не удавалось встретить. Но сеньора Мирамар иногда бесшумно мелькала в коридоре первого этажа с накрытым салфеткой подносом, лицо её было тревожно и сосредоточено, и всякий, кто видел её в этот момент, невольно понижал голос. Из этого Аксель и Кри делали вывод, что лорд ещё жив. Ясно было одно: или его слуги пребывали в таком же плачевном состоянии, как и он сам, или же это был современный лорд, который обходился без слуг.
- А вдруг у него холера? - гадала Кри. - Или даже бубновая чума? Вот хозяйка и прячет его, чтоб не лишиться жильцов…
- Бубонная, - рассеянно поправил Аксель, думая о своём. Но он сомневался, что болезненно чистоплотная хозяйка потерпела бы в своём пансионе заразную болезнь - да ещё такую страшную! - за какие угодно деньги.
Аделита Монтьель Санчес де Мирамар, как понял Аксель по обрывкам местных разговоров, была на острове весьма известной особой. О ней немало судачили на местном рынке (до него следовало добираться всё той же правой тропинкой, ведущей вдоль пляжа, когда хотелось купить хороших сувениров и фруктов), а также и на соседнем, более крупном пляже Кала Майор.
Хотя появилась она на Сан Антонио совсем недавно, но уже успела восстановить против себя многих. Остров был невелик. Населяли его в основном испанцы, однако имелась и небольшая португальская колония, возникшая ещё во времена диктатора Салазара, с которым эти колонисты у себя на родине не поладили. Испанцы и португальцы хозяйствовали в небольших земледельческих усадьбочках, разбросанных вокруг города в полях и лесах (северная, гористая часть острова была неплодородна и почти необитаема). При этом обе нации держались особняком, почти не смешиваясь между собой. Твёрдый характер и величественную внешность Аделиты признавали все, но явную зависть и неприязнь, похоже, рождали два факта. Первый - у неё было достаточно денег, чтобы открыть настоящий пансион, а не просто пускать к себе туристов, и второй - ещё до того она успела выйти за португальца. И неважно, что этот тип был таким же приезжим чужаком, как она сама; неважно и то, что сеньора Мирамар очень скоро овдовела, а пансион её, открытый после смерти мужа, кажется, вовсе не процветал. Местные испанцы нечасто заглядывали к ней, ну, а португальцы, хоть и заглядывали, помнили, что она всё-таки испанка…В общем, трудно было решить, слушая эти толки, какова истинная причина столь сильного отчуждения её от островитян. А один небритый старик на рынке, торговавший кабачками и персиками, поблёскивая маленькими злобными глазками, заявил, что сеньора Мирамар вообще не имеет никакого отношения к старинному роду Санчесов с Майорки, и что истинная фамилия её Фахун, а имени вовсе нет: когда пришла пора его давать, и крёстная мать, и крёстный отец так надрызгались двадцатилетнего портвейна, что позабыли о своих обязанностях, а напомнить-то о них оказалось некому - ведь пьяные родители и гости вели себя ничуть не лучше. Так она теперь и живёт без имени, в отличие от добрых христиан - всё равно что обезьяна в цирке. Разумеется, Аксель и Кри не поверили ни одному слову из этой гадости, и ничего у небритого старика покупать не стали, хотя персики у него были хоть куда.
Как бы то ни было, сеньора старалась изо всех сил, чтобы её более чем немногочисленные жильцы были довольны. Она была вездесуща. Утром она царила на кухне, из окна которой сочились во дворик сводящие с ума запахи жаркого из птичьих потрохов, свинины и рыбы. (Реклама пансиона сулила лучшие угощения и испанской, и португальской кухни, так что любимым лакомством Акселя стало фирменное блюдо последней - жаренные на углях сардины). Что хотят и чего не хотят скушать её жильцы на завтрак, обед и ужин, и чем они всё это запьют - такова была любимая тема её бесед с "Акселито". Тема, сперва воодушевлявшая последнего, затем прискучившая ему, а под конец просто доводящая до белого каления, словно кухонную плиту (на аппетит это, впрочем, не влияло). Во время готовки сеньора зычно покрикивала на Жоана - хотя, в отличие от Пепы, никогда не называла его "чёртовым отродьем" и вообще не бранилась: она была богобоязненна. Затем она шуршала тёмными юбками везде и всюду, либо восседала на "ресепсьон", приводя в порядок какие-нибудь счета. В сумерках, на фоне цветущей зелени её вполне можно было принять за полноценный субтропический призрак, особенно если она опускала свою вуаль, из-под которой неизменно тлел огонёк длинной сигареты. А по воскресеньям садилась на злого осла Агапито и плыла в церковь, и в кильватере этого чернопарусного фрегата неохотно следовала одна из двух имеющихся шлюпок в парадной одежде - либо Жоан, либо Пепа. (Чаще Жоан, потому что кто-то должен был присматривать за пансионом, а на Пепу сеньора полагалась больше, хоть та и была младше своего…брата?)
В их прямом родстве Аксель сомневался. Они были так непохожи! Красавица Пепа была куда смуглее Жоана, с его кожей цвета оливкового масла и грубыми чертами лица. И глаза у Пепы были не разноцветные, а такие, как надо, - чёрные. И волосы светлей. К тому же сомнительные брат и сестра абсолютно не походили на саму сеньору Мирамар. Но Аксель почему-то никак не мог себя заставить задать ей самый простой вопрос на эту тему.
Вблизи он увидел Пепу лишь на третий день. Девочка бесшумно появилась под виноградным навесом в конце завтрака - как из воздуха возникла, и это был ещё один из её талантов. Сухо пожелала гостям доброго утра и принялась молча и проворно убирать со стола. Тут-то Аксель и увидел, что глаза у неё большие и чёрные. И эти прекрасные глаза скользили по нему с тем же выражением, с каким только что брезгливо оглядывали его грязную тарелку. Аксель и не знал о себе - особенно после длительного общения с Дженни - что его самолюбие может быть так задето просто-напросто беглым взглядом!
И тут он сделал глупость. Он встал и принялся молча помогать Пепе убирать со стола. Но и тогда она остановила его сухим жестом, умудрившись при этом не поглядеть ему в лицо (хотя, наверное, со дня открытия пансиона "Мирамар" ни один юный турист не делал при ней ничего подобного). Затем, ещё более молниеносно, чем прежде, Пепа подхватила сразу три подноса с грязной посудой, резко повернулась на босых пятках и растаяла в воздухе. Аксель не посмел проводить взглядом струю воздуха, в которую она превратилась - у него пылали уши, тем более, что на него в упор смотрела Кри. С очень неприятным и довольно-таки ехидным выражением лица.
- Что это с тобой, Акси? - поинтересовалась она. - Ты забыл, что мы платим за обслуживание? Да и дома ты что-то никогда не был таким услужливым. Ни со мной…ни с Дженни, - добавила она после паузы.
Три последних слова почему-то особенно задели Акселя. При чём тут Дженни?
- Маме я всегда помогаю! - фыркнул он (что было правдой лишь отчасти). - А ты вообще никогда! (что тоже было не совсем верно). А Дженни тут вообще ни при чём! - зло закончил он, чувствуя, что из-за его ушей под навесом может легко приключиться пожар, если вся эта гадость немедленно не закончится. - И не лезь не в своё дело! - Последние слова вырвались у него словно бы независимо от сознания: он уже очень давно не был так груб с Кри. С самого возвращения из мира духов.
- Что тут у вас происходит? - раздался удивлённый голос отца, вернувшегося из помещения со звучным названием "Сервисиос", а попросту говоря, из туалета. - Кри, Акси! Я думал, вы уже давно повзрослели и перестали ссориться…
- Ничего, папа, - невинно сказала Кри, не моргнув глазом. - Просто Акси вдруг вздумал помогать…прислуге, - на последнем слове она сделала маленькое, но ядовитое удареньице.
- Ну, помог и помог. Что плохого в вежливости? - пожал плечами Детлеф, внимательно глядя на неё.
- Вежливости… - многозначительно протянула Кри. И замолчала, явно довольная собой. И не разговаривала с Акселем до обеда. Как и он с ней. Даже купались в этот день порознь.
И каждое утро Аксель, просыпаясь без будильника в давно предвкушаемое время, любовался бесплатным концертом внизу, во дворике - для него одного. Концерт, конечно, вызывал бы у него лишь отвращение, если бы не Пепа. Всё-таки Аксель отказывался её понять. "Ну чего она связалась с этим мешком гороха? - возмущённо думал он, осторожно выглядывая из-за шторы. - Неужели не к кому больше обратиться? Мы приехали сюда отдыхать, но разве танцы - не отдых?" По отрывистым репликам Аксель разобрался, что дети сеньоры Мирамар разучивают три разных танца: ламбаду (котроую он подсмотрел в первое утро), более медленную самбу с мелкими семенящими движениями и без всех этих дурацких полуобъятий, и румбу, напоминающую в исполнении Пепы сказочно-плавный балет. Мы говорим "Пепы", потому что Жоану подобный уровень скольжения решительно не давался, и девочка уже подумывала исключить румбу из программы. Программы чего - этого Аксель никак не мог уразуметь. Но было ясно: ответственный день приближается, и Аксель ждал его с нетерпением. Однако и с огромной неохотой. Так не хотелось думать, что скоро он проснётся в тихую рань, когда пансион погружён в тень и дрёму - а в патио никого нет, только вода еле слышно журчит в фонтане…
Многие его догадки растаяли, как дым, когда однажды (в этот день предстояла экскурсия на катере в национальный парк Альбуфера, о чём мальчик спросонок забыл) сеньора пришла его будить и деликатно стукнула в дверь. К счастью, Аксель был одет и мигом открыл дверь. Перед этим он рывком раздвинул шторы, чтоб не было странно, что он сидит в полумраке. В патио, к счастью, этого не заметили, но сама сеньора, прошелестев к окну траурными юбками, озабоченно глянула наружу.
- Тебе не мешает музыка, Акселито? - спросила она, приглушая могучий бас (видимо, чтоб не спугнуть танцующих).
- Нет, что вы! - испугался Аксель. - Наоборот, очень даже нравится… Пускай танцуют, сеньора Мирамар! - И, набравшись храбрости, небрежно спросил: - А для чего они всё это репетируют?
- Учатся зарабатывать деньги, мои детки…сиротки мои! - Сеньора вынула изо рта полуметровую сигарету и смахнула навернувшиеся слезу. - Скоро будет день рождения Пепы, и соберутся гости. Вот эти двое ламбадьерос и опробуют своё умение, а потом будут выступать перед большими отелями и привлекать к нам туристов… - Она спохватилась и торопливо закончила: - Хотя иной раз их уже просто некуда селить!
- И когда же у неё день рождения? - ещё небрежнее спросил Аксель, сглотнув. Сердце его отчаянно колотилось: вот он, вот он, желанный случай!
- Послепослезавтра. Представь, Акселито, ей будет уже двенадцать! Но она у меня такая толковая, что кого хочешь заткнёт за пояс - хотя бы и двадцатилетнюю девчонку…Вот если бы Жоан был таким же. Ну ничего, он всё-таки приехал с Азорских островов, - гордо добавила сеньора, - и, надо думать, посмотрел мир. Он себя ещё покажет!
- Не сомневаюсь, - медленно сказал Аксель, нахмурясь. - А…давно он оттуда?
- О да, уже почти месяц!
- Так это не ваши дети?
- А разве не видно? - добродушно, и всё же чуть насмешливо усмехнулась сеньора Мирамар. - Мадонна не послала мне детей, а уж как молили её и я, и бедняжка Диниш…мой покойный муж, - пояснила она, словно Аксель был совсем уж дурачок. - Родители Жоана со мною в очень дальнем родстве, а вот Пепита - дочь моей двоюродной сестры Марии. Мария сама учила Пепу танцам, никому не доверила…
- Правда?
- Да! А уж она была лучшей танцовщицей на семнадцать окрестных деревень…Но лучше всех была мать Марии, бабушка Соледад - та дважды танцевала перед самим испанским королём. Так что это у нас семейное. Пепа-то давно выступает на острове, да с каким успехом!..Ах ты, господи, что же я здесь сижу! - спохватилась она, поднося к глазам нагрудный перламутровый медальон с крохотными часиками. - Мне же на кухню надо! Смотри, не опоздай на катер… - прибавила она, устремившись к двери.
Надо сказать, что она вовсе не сидела в комнате Акселя, а всё время машинально что-нибудь поправляла и прибирала, хотя это не мешало ей говорить, вспоминать и умиляться. А во-вторых, её прощальное "не опоздай" было очень уместным, но, увы, бесполезным напутствием. Аксель кружил по номеру, глядя в стену невидящими глазами. Он задыхался, он горел! День рождения…Таких удач не бывает. Но коль уж это случилось - не упустить!
И он с тоской посмотрел на уже опустевший патио. Ещё одно, ну, может быть, два утра - нельзя же без генеральной репетиции с таким идиотом! - и всё…Навеки. Ему не хотелось ни на какую экускурсию. Лучше бы он посидел в этом дворике, послушал плеск воды в фонтане и лишний раз вспомнил Пепу. Да и что ей стоит заглянуть в патио ещё разок, по какому-нибудь делу? Ведь это прямой путь от "ресепсьон" к свинарнику, где столько всякой спешной работы…
Он тоже глянул на свои наручные часы и решил, что минут пятнадцать у него ещё вполне найдётся. Присел к тумбочке и, покусывая авторучку, попытался сосредоточиться. Cначала это не получалось: в голове вихрем крутилась ситцевая юбочка и звучала гитара. Затем начали звучать стихи Лорки, и Акселю никак не удавалось отделаться уже от их ритма. Когда же ему показалось, что он это сумел и зазвучали собственные слова, он стал торопливо их записывать:
Никак не могу я в сердце
Унять предрассветной дрожи…
Хорошо! Дальше.
На крик больного младенца,
На сахар она похожа.
Хотел бы отдать в поклоне я
Что есть, и то, чего нету -
Земле и воде Каталонии,
Тёмному сну и свету!
Аксель сам не мог понять, откуда у него выскочила "Каталония" - ведь он сейчас уже не там, да и там видел разве что аэропорт. Ничего, сойдёт! И рифма такая удачная: "в поклоне я - Каталонии". Да, очень хорошо…Но кому это показать? Кри? Невозможно…Стоит ей услышать про предрассветную дрожь, и она тут же догадается - хоть топи её после этого в море или сам топись! А папе и можно бы, но он ничего не смыслит в стихах. И тоже догадается.
- Ну и жизнь пошла, - с горечью сказал себе Аксель. - Не с кем слова молвить! Ладно…Пусть это будет Кри, но только вторую строфу! Я и так знаю, что первая - самая лучшая.
- Акси, ты где? - раздался из коридора сонный голос сестры. - Тебя к завтраку ждут…
- Подождут! Кри, можно тебя на минутку?
- Ну что случилось? - Кри, уже одетая и умытая, но всё ещё не очень бодрая, вошла в номер и уставилась на брата. - Ты что, заболел?
- Почему это? - смутился Аксель, покосившись на лежащий перед ним блокнот.
- Красный весь…И дышишь, как после стометровки.
- Нет, всё в порядке. Хочешь послушать моё четверостишие?
- Сейчас?
- Да!
- Слушаю, - деловито сказала Кри, разглядывая его и тоже забыв о завтраке. - Ну? Чего молчишь?
Аксель, не глядя на неё, прочитал своё "Хотел бы отдать в поклоне я…" - и сам уже не знал, стоило ли это делать. - Нравится? - спросил он с замиранием сердца.
- Нет.
- Почему?
- Как можно отдать то, чего у тебя нету? Это же чушь, Акси!