Единственная жертва, недоступная бессмертному, не способному жертвовать собой.
Впервые Гермий подумал, что и боги могут быть ущербны.
- Что с тобой, Лукавый? Эй, очнись!
- Алкид опасен, - не слыша Амфитриона, бесцветно прошептал Лукавый. - Он опасен… и я люблю его. Лавагет, запомни мои слова и никогда не повторяй их! - это не только твои дети! Хирон прав: я плохой бог… очень плохой. Что делать, лавагет?
- Ты - отличный бог, - улыбнулся Амфитрион. - Во всяком случае, лучший из тех, кого я знаю. Поэтому я открою тебе одну страшную тайну - родители не убивают больных сыновей. Они их лечат!
- Что делают? - изумился Гермий.
- Лечат! Ты что, не знаешь, что это значит?!
- Плохо, - признался Лукавый. - Я ведь… я ведь никогда ничем не болел.
- Ничего, это поправимо! В конце концов, у нас впереди подвиги, а это отличное лекарство для больных и отличная болезнь для здоровых! И те, кто приносил Алкиду человеческие жертвы, - посмотрим, как им понравится наш мальчик в качестве жреца! Где, ты говоришь, сейчас находится "Арго"?
- Возле Мизии.
- Лети туда и забирай Ификла. Хоть за уши тащи! - чтоб завтра был здесь. Или спрячь его где-нибудь недалеко и возвращайся за мной. По-моему, пришла пора освобождать Алкида от клятвы, которую он дал мне пять лет назад!
- Тебе? - не понял Лукавый.
- Ну да! Конечно, мне! Ты что, не помнишь? - я еще тогда погиб под Орхоменом…
Оставшись один, мальчик зябко поежился, подобрал смятый пеплос и стал кутаться в шерстяную колючую ткань, стараясь не стучать зубами от озноба.
Всю уверенную силу, которая только что звенела в нем, заставив Лукавого взмыть в небо и исчезнуть в воронке распахивающегося Дромоса, как дождем смыло.
- Эх, Гермий, Гермий. - Мальчик с сожалением потряс пустой кувшин и, так и не добившись от него ни капли, зло пнул кувшин ногой. - Зря ты, дружок, с нами связался! Любить выучился - так, глядишь, и умирать научишься… Странно: у такого отца и такой сын! В деда ты, видать, пошел, Лукавый, в Атланта-Небодержателя… ой, холодно-то как! Нет, домой не пойду - там у Алкмены этот сидит, жених критский… пусть его сидит, а я погуляю. Авось не простужусь!.. Похожу-поброжу…
Мальчик встал и принялся вразвалочку выхаживать туда-сюда, волоча края пеплоса по раскисшей земле.
- А Эврисфей, - бормотал он, едва шевеля синими от холода губами, - ну и пусть Эврисфей… Главное, чтоб его веления и наши желания в одной постели умещались! Впрочем, если ему и взбредет в голову какая блажь - выполним и ее. Надеюсь, что наш микенский ублюдок не станет блажить слишком часто… а то есть на том свете такое поганое место - Острова Блаженства называется…
11
Этот юродивый оборванец явился в священные Дельфы с востока.
Высокий буйноволосый мужчина более чем крепкого сложения, он непрестанно озирался по сторонам, горбясь и вжимая затылок в широкие плечи, словно его преследовали разом все три Эринии, сестры-мстительницы Алекто, Тисифона и Мегера, родившиеся из капель крови оскопленного Урана.
И воспаленные глаза юродивого испуганно моргали.
В процветающих Дельфах всегда нашлась бы работа - а значит, и верная лепешка-другая в день - для такого здоровенного раба, захоти юродивый продаться кому-нибудь из удачливых торговцев или искусных ремесленников. Город богател с каждым днем, и жители Дельф не забывали ежечасно благодарить сребролукого Аполлона- Стреловержца за то, что именно здесь, на перекрестке многих дорог близ гордого Парнаса и неподалеку от Коринфского залива, солнечный бог поразил ужасного Пифона и основал дельфийский оракул.
О том, что оракул был силой отобран не то у Гестии, не то у самой Геры-Мачехи, предпочитали помалкивать.
Лучшее место для торгового города с гаванью в Крисах трудно было придумать - иначе быть бы Фокиде, западной области с центром в Дельфах, вечной падчерицей гораздо более плодородной Беотии.
А так - славься в веках, Феб-Аполлон сребролукий!
Впрочем, в самих Дельфах юродивый задержался в лучшем случае на полдня, почти сразу же смешавшись с толпой очередных паломников и отправившись к оракулу.
Там оборванец быстро прошел мощеной дорогой от центральных ворот ко входу в храм, ни на миг не остановившись у восточной скалистой стены, где в каменную нишу стекала божественная вода Кастальского источника, предназначенная для омовения паломников. Также не привлекли внимания странного гостя многочисленные сокровищницы храма, уступами располагавшиеся на южной стороне; равнодушен он остался и к статуям, стоявшим вдоль дороги, и к иным красотам - плоду мастерства великих зодчих Агамеда и Трофония, любимцев Аполлона.
Юродивый и в храм-то даже не попытался войти, а сел, скрестив ноги, у памятника Фебу-Сверкающему, высившемуся у мраморных храмовых ступеней, где и просидел до самого вечера.
На закате к человеку с глазами загнанной лошади подошла одна из старших жриц - властная женщина средних лет.
- Ты должен покинуть территорию священного округа, - приветливо, но твердо сказала она. - Если хочешь, приходи завтра.
Юродивый молча встал и побрел по дороге.
"Немой", - подумала жрица, проникаясь непонятным сочувствием к этому могучему и еще совсем молодому человеку, столь страшно искалеченному судьбой.
- Погоди! - Она догнала юродивого и пошла рядом. - Кто ты? Как тебя зовут? Если не можешь говорить, то покажи знаками!
Юродивый, не останавливаясь, пожал плечами.
Жрица видела за свою жизнь немало паломников: и пришедших вознести мольбы, и желающих очиститься от скверны, и просто любопытствующих; она видела зевак, фанатиков, братоубийц и раскаявшихся разбойников - но никто не возбуждал в ней такого интереса, как сегодняшний гость.
"Он похож на безумного бога, - обожгла жрицу кощунственная мысль. - Или скорее на павшего титана. Олимпийская сила с печатью Тартара, выжженной в душе! Боги, как жаль…"
- Если ты хочешь остаться, - удивляясь самой себе, предложила она, - то за стеной, левее, есть заброшенные постройки. Во время Пифийских игр там останавливаются рапсоды и кифареды, приехавшие состязаться. Но это случается раз в год, а в остальные месяцы там никто не живет.
Юродивый кивнул без малейших признаков благодарности и прибавил шагу.
Назавтра он снова сидел у ног мраморного Феба.
Паломники, явившиеся к оракулу за пророчеством, огибали его и шли дальше, воспринимая сидящего как часть храмового павильона. Неподвижность юродивого и впрямь была сродни неподвижности изваяния; служители Аполлона тоже привыкли к нему и, когда на десятый день он остался на территории священного округа на ночь, все отнеслись к этому спокойно, как к чему-то само собой разумеющемуся.
Груженая повозка застревала в колдобине - юродивый подставлял плечо, и колесо мигом освобождалось из плена; оползень грозил засыпать Кассотиду, второй священный источник Дельф - юродивый работал как проклятый, таская такие валуны, что жрецы-мужчины только переглядывались между собой; обветшали некоторые постройки - он клал крышу, вкапывал опорные столбы…
Его кормили.
С ним пытались заговорить; вернее, его пытались разговорить - безуспешно.
Молоденькие жрицы не раз подглядывали за пришельцем, когда тот купался, и опять же не раз совершали попытки увлечь этого грандиозного самца в заросли - Феб-Аполлон, сам немалый бабник, поощрительно относился к такого рода забавам, в отличие от своей сестры Артемиды-девственницы, - но женщины, похоже, совершенно не интересовали юродивого.
В отместку жрицы прозвали его Женишком, Любимчиком Геры, покровительницы брака, утверждая, что на Женишке лежит печать супруги Громовержца, берегущей Женишка для себя. Жрицы Аполлона вообще позволяли себе великие вольности по отношению к Златообутой Гере - знали, негодные, что Аполлон-Мусагет терпеть не может мачеху-ревнивицу, так и не простив жене Зевса преследований собственной матери Латоны с двумя богами-младенцами на руках.
Так и закрепилось за юродивым новое имя - Геракл.
Отмеченный Герой.
- Эй, Геракл, сбегай-ка в кладовую за мешком сушеных абрикосов!
- Геракл! Где тебя носит?! Иди сюда, пособи укрепить скобы на воротах!
- Где Геракл? Старый Фрасибул слег, надо к лекарю тащить, а такую тушу и втроем-то…
И никто не знал, что ночами юродивый беззвучным призраком проникает в сокровенную часть храма, куда не допускались паломники и младшие жрицы, - только пифия-пророчица, хлебнув воды из Кассотиды и пожевав листьев лавра, входила туда и садилась на золотой треножник над расщелиной скалы, вдыхая поднимающийся снизу терпкий туман, рождающий грезы о будущем.
Юродивый присаживался на край расщелины, отодвинув треножник в сторону, и часами глядел в клубящийся бездонный провал.
В эти минуты он и впрямь походил на безумного бога, с отрешенной улыбкой заглядывающего в Тартар собственной души.
Иногда он тихо смеялся - это случалось, когда две ленивые змеи выползали из марева к его ногам, раздвоенными язычками облизывая волосатые голени Геракла и странно подергивая головками, словно у змей были перебиты шеи.
Следом за змеями со стороны провала к юродивому приближался сухощавый человек лет сорока, гладко выбритый по микенской моде, держа в руках кифару и раздвоенный учительский посох. Отложив посох, гость садился неподалеку и, настроив инструмент, беззвучно перебирал струны; а голова кифареда, подобно головам призрачных змей, все время клонилась набок, как будто сломанная шея отказывалась держать этот груз.
Время шло, и все больше смутных фигур становилось вокруг молчащего Геракла: огромный лев, скалящий острые клыки, какие-то воины в помятых доспехах, явно вышедших из орхоменских кузниц, пятеро мальчиков в возрасте от года до четырех с темными обуглившимися лицами…
А перед рассветом юродивый вставал, поворачивался к пропасти спиной и уходил, чтобы назавтра прийти снова.
На третий месяц ночных бдений, уже собираясь встать и покинуть привычное место, юродивый увидел кого-то на том краю расщелины.
И задержался, вглядываясь в туман.
Напротив него сидел он сам.
"Ты - это я?" - спросил Геракл.
Слова складывались плохо и непривычно.
В последнее время он отвык думать словами.
"Я - это ты", - ответил двойник.
"Тогда почему ты - там, а я - здесь? Мне кажется, что это неправильно".
"Ты сам так выбрал".
"Я ничего не выбирал. Это получилось само собой".
"Неправда. На том краю, где ты, - одни жертвы. Значит, и ты - жертва".
"А ты?"
- А он - нет, - отозвался чужой голос.
Рядом с двойником стоял мальчик. Неправильный мальчик. Он стоял, как стоят немолодые мужчины, и отвечал, как отвечают старики - сухо и беспощадно.
- А ты кто? - Отмеченный Герой даже не удивился тому, что говорит вслух. - Ты жертва или нет?!
- Нет, хотя мог бы ею быть.
- Тогда кто же ты?
- Твой отец.
- Ты не можешь быть отцом. Ты маленький. Прошу тебя - уйди… не обижай меня.
- Это ты маленький. А маленьких всегда обижают. Нет, я отец большого сына… сына, который плыл ко мне через разъяренный Кефис.
- У меня действительно был отец?
- Если ты сидишь на том краю - нет. Если ты по-прежнему хочешь считать себя жертвой, прячась от прошлого и самого себя, как раньше прятался от безумия, - у тебя нет и не было отца. И, значит, я зря боролся за тебя с богом.
Что-то исподволь закипало в Геракле, что-то давно забытое и похороненное на самом дне души, под слоем дурманящих испарений, заставляя с кровью отдирать корку забытья, присохшую на ране; и он закусил губу, с ненавистью глядя на двойника и старого мальчишку.
Ненависть была жгучей и целительной, как нож лекаря.
- У меня есть… у меня был отец, - каждое слово резало по живому, и стоило большого труда не сорваться на крик. - Вы врете, вы оба! Я помню… нет, не помню, но мне кажется, что однажды я клялся его именем! У меня был отец - слышите?!
- Нет.
- У меня был отец! И еще… еще у меня был брат! Он стоял с камнем в руках, давая мне подняться с земли! Вы слышите?! У меня был брат!..
- Нет, - отрезал двойник, и согласно кивнул старый мальчишка. - Если ты жертва, значит, у тебя не было брата, потому что жертва всегда одинока. Жертвы не поднимаются с земли - поэтому им не нужен брат.
Геракл встал.
Он стоял на краю дымящейся пропасти, набычившись и сжимая кулаки; и туман, навевающий грезы о будущем, расступился и попятился в страхе перед ожившим будущим, грозно стоящим на самом краю прошлого.
- Я убью тебя, - бросил Геракл двойнику. - Уходи, или я убью тебя.
- Меня? - удивился тот. - Ты убьешь меня? Но ведь ты уже сделал это, когда убил себя! Помнишь: "Я - это ты!"
- Я - это ты? - боль была совершенно непереносимой. - Это правда?
- Это правда, - вместо двойника ответил мальчишка-отец. - Если ты не вспомнишь, что это правда, - значит, все жертвы были напрасны. Все - и те, что приносили тебе, и те, что приносил ты… и ты сам - потому что ты будешь доживать свой срок сыном Зевса, жертвой, не имевшей настоящего отца и настоящего брата. Олимп, Тартар, Одержимые - если ты сидишь на том краю, лелея свое безумие, значит, ОНИ были правы, принося человека в жертву своим прихотям. Твой прадед Персей убил Медузу…
- По велению богов!
- Нет! Просто он больше не мог видеть мраморные статуи вместо живых людей! А я отгонял Тевмесскую чудо-лисицу не от полей Креонта, будь они прокляты! - я боялся смотреть в глаза матерям тех юношей, которых ежемесячно приносили в жертву, ублаготворяя Зверя! И тебя я не для того назвал Алкидом, то есть Сильным, чтобы ты упивался беспамятством и страданием в кругу теней!
- У меня есть имя?!
- Да. У тебя есть имя. Прыгай, Алкид!
И он бросил себя через расщелину.
…навстречу рукам, протянутым к нему.
…навстречу памяти, принимая ее в себя, как принимают копье в исступлении боя - как можно глубже, с рычанием нанизываясь на древко, чтобы дотянуться до врага за полмгновения до смерти.
…навстречу отцу и брату.
…навстречу скверне, от которой не в силах очистить никто чужой; даже бог, даже беспамятство.
…навстречу судьбе, Ананке-Неотвратимости, которую не выбирают; которую не выбирают разучившиеся выбирать.
…через пахнущий плесенью туман.
…и встал на том краю.
- Жизнь начинается заново? - спросил Алкид, тяжело дыша. - Скажите - да; и я вам не поверю.
- Нет, - ответил Амфитрион, снизу вверх глядя на сына. - Жизнь продолжается, и не всегда это подарок. Я это знаю лучше других.
- Мы вернемся в Фивы? - спросил Алкид, сдвигая брови. - Скажите - да; и я с вами не поеду.
- Нет, - ответил Ификл, обнимая брата за плечи. - Мы едем в Микены, к Эврисфею Сфенелиду, нашему двоюродному дяде и ровеснику. А потом - в Тиринф, где и будем ждать приказаний. Зевс назначил нам десять лет очищения на службе у этого недоношенного владыки всех Персеидов - ну что ж, это немного… Десять лет за пятерых детей - по два года за каждого!.. извини, брат, я в последнее время разучился шутить. Это бывает, когда вокруг слишком много героев, как на "Арго"!
- Да, Ификл. Десять лет - очень малый срок. Ничтожно малый для очищения - очищения Эллады от скверны человеческих жертвоприношений! Но я… но мы постараемся. Мы очень постараемся. Правда?
- Правда, Алкид. Мы очень постараемся. Ведь нам будет легче, чем другим героям, - герой должен быть один, а нас все-таки трое… если не считать Пустышки.
- И Хирона.
- И Хирона. Пошли отсюда, Алкид! Тут есть обходная тропа, а Гермий обещал ждать нас снаружи.
- Пошли. Только… как же клятва, данная мною под Орхоменом?
- Я освобождаю тебя от нее, - чуть заметно усмехнулся Амфитрион. - Ведь ты клялся отцом? Я рад, Алкид, что к тебе вернулась память, но в дальнейшем воздержись от клятв, хорошо? Или клянись так, как это делает Автолик - заранее зная безопасный способ нарушить клятву! Неужели ты научился у Автолика лишь ломать чужие шеи?
- Нет, отец. Я еще научился у него не ломать свою. Проверим?
- Проверим. Вот немного подрасту, сынок, и проверим.
- И не один раз, - оглядываясь на дымящуюся расщелину, добавил Ификл.
Похоже, плавая с аргонавтами, он действительно разучился шутить.
12
На рассвете Геракл отправился в Микены.
Эксод
"…еще до того, как Амфитрион прибыл в Фивы, Зевс, приняв его облик, пришел ночью (превратив одну ночь в три) к Алкмене и разделил с нею ложе. Амфитрион же, прибыв к жене, заметил, что жена не проявляет к нему пылкой любви, и спросил ее о причине этого. Та ответила, что он уже разделял с ней ложе, и Амфитрион, обратившись к прорицателю Тиресию, узнал о близости Зевса с Алкменой.
Алкмена же родила двух сыновей (согласно IХ Пифийской оде Пиндара - близнецов): Зевсу она родила Геракла, который был старше на одну ночь, Амфитриону же Ификла. Когда маленькому Гераклу было восемь месяцев, Гера подослала двух огромных змей к его ложу, желая погубить дитя. Но Геракл, поднявшись с ложа, задушил змей обеими руками. Ферекид же сообщает, что сам Амфитрион, желая узнать, который из мальчиков является его сыном, впустил в их постель этих змей; когда Ификл убежал, а Геракл вступил в борьбу с ними, Амфитрион таким образом узнал, что Ификл - его сын.
Геракл учился управлять колесницей у Амфитриона, борьбе - у Автолика, стрельбе из лука - у Эврита, сражаться в полном вооружении - у Кастора, пению и игре на кифаре - у Лина, брата Орфея. Лин погиб от удара, который нанес ему Геракл, разгневавшись за то, что Лин побил его. На суде по обвинению в убийстве Геракл прочел закон Радаманта, гласивший, что, кто ответит ударом на несправедливый удар, не подлежит наказанию; и был таким образом освобожден от ответственности.
Амфитрион же из боязни повторения чего-либо подобного сослал его на Киферон к пастухам, где он и рос. С первого взгляда можно было сказать о нем, что он сын Зевса. Восемнадцати лет, все еще оставаясь среди пастухов, он убил Киферонского льва, который пожирал коров Амфитриона и Теспия. Перед охотой на льва Теспий радушно принимал Геракла в своем городе и каждую ночь подсылал к нему на ложе одну из своих дочерей (а всего их было у Теспия пятьдесят), которых родила Теспию Мегамеда, дочь Арнея. Геракл же, полагая, что с ним каждую ночь спит одна и та же, сошелся таким образом со всеми. Убив льва, он надел на себя его шкуру, а пастью пользовался как шлемом.
Когда он шел обратно, закончив охоту, ему повстречались посланные Эргином глашатаи, которые должны были получить с фиванцев дань. Геракл жестоко с ними расправился: отрубил носы, уши и руки, повесил все это им на шеи и приказал отнести Эргину как дань.
Разгневанный Эргин двинулся походом на Фивы. Геракл, встав во главе войска, убил Эргина и заставил минийцев платить дань в двойном размере. Случилось так, что в этой войне погиб Амфитрион, отважно сражавшийся рядом с Гераклом. Геракл же получил от царя Фив Креонта в награду за доблесть его дочь Мегару, которая родила герою троих сыновей. Младшую дочь Креонт отдал за Ификла, у которого уже в то время был сын Иолай от Автомедузы, дочери Алкатоя.