Сила не в кресте, говаривал мне один знакомый отшельник в середине пятнадцатого века. Разумеется, он не знал, с кем вел беседы на протяжении двух недель, пока я скрывался от латников, рыщущих по округе с единственной мыслью отрубить мне голову и принести ее на шесте своему барону. Сила в человеке, который этот крест держит. Не знаю, откуда бралась сила у отца Доминика, но она в нем была.
Руки и ноги налились свинцом, голова, казалось, весила несколько тонн, и я даже не мог отвернуться от слепящего света креста. Приложив максимум усилий, я трансформировал клыки, это всегда было нелегким делом в дневное время, а на этот раз казалось просто невозможным.
Когда он был в шаге от меня, он разомкнул крест, чтобы нанести решающий удар, этакий куп де грас. Действуя скорее по интуиции, нежели реально ориентируясь в пространстве, я мотнул головой и пропорол ему руку до локтя.
На мои губы попала кровь, но это была не живительная влага, принадлежащая человеку. Губы мне словно обожгло холодным пламенем. Черным пламенем. В жилах отца Доминика текла черная кровь. Такая же, как у меня.
Очевидно, боль нарушила его концентрацию, и давление на меня исчезло. Я открыл глаза и, пошатываясь, встал на ноги.
Он стоял напротив, зажимая кровоточащую рану, и, когда я одарил его взглядом, исполненным нового понимания его сущности, черты лица монаха показались мне знакомыми.
- Хесус? - спросил я.
- Мигель, - назвал он меня. - Вот мы и встретились снова. Не ожидал?
Я знал его.
Еще бы, ведь именно я нес ответственность за его существование.
Екклезиаст недоговаривает. Есть время разбрасывать камни, и время собирать камни, это так. Но он не говорит, зачем это надо делать. Просто для того, чтобы брошенный тобою когда-то камень не вернулся к тебе выпушенным из пращи.
Хесус был моим учеником, если тут уместно это слово. Когда все мы были молоды и беспечны, в наших кругах разгорелся спор, что будет, если сотворить вампира из священника. Никто не пошел дальше теоретических выкладок, но я во время одного загула вдруг вспомнил об этом разговоре и…
Я бросил Хесуса, как только тот стал самостоятельным вампиром, никогда не опекал его, как остальных своих учеников. Десятилетия спустя я раскаивался в содеянном, но было уже поздно.
Обретенная жажда живой крови способна сильно повлиять на образ мыслей человека. Но иногда никак не влияет. Хесус остался тем же монахом, каким был, по крайней мере в мыслях. Только теперь он знал о существовании исчадий ада не понаслышке и, поскольку сам стал одним из них, лучше всех был приспособлен к борьбе.
Я уже говорил, что внутри нашего племени бывают некоторые разногласия, уладить которые помогает только смерть одной из заинтересованных сторон, но в лице Хесуса мы обрели охотника на вампиров, обладающего нашими же качествами, за спиной которого вдобавок стояла вся мощь католической церкви. Он свято верил, что всех вампиров, кроме него, следует уничтожить, а свое зачисление в ряды нежити считал не иначе как чудом, ниспосланным свыше и обязавшим его очистить землю от скверны. В общем, типичные маниакальные убийственные наклонности, отягощенные манией величия.
Свою потребность в чужой крови он грехом не считал.
Разумеется, что из всей нашей шатии меня он не любил особенно. То ли за то, что я сделал его таким, как сейчас, то ли за то, что бросил на произвол судьбы… Знаете, этакий извращенный эдипов комплекс. Однажды он выследил меня, это было около двухсот лет назад. Между нами состоялась схватка, в итоге которой выгорел целый квартал Лондона, и я считал, что закрыл этот вопрос навсегда. Он же так не считал.
Ему посчастливилось выжить.
Возраста он был примерно моего, и хотя, в отличие от меня, вампира истинного, он был вампиром сотворенным, днем это особого значения не имело. А до ночи было еще очень далеко.
- Какая ирония судьбы, - сказал я. - Вампир, стоящий на страже законов Божьих. Вампир, облеченный в духовный сан.
- Иногда твоя ирония становится такой тонкой, что ее почти и не видно, - ответил он. - Где твоя железяка?
- Недалеко.
- Тогда возьми ее и возвращайся. Я хочу сегодня закончить с этим делом.
- Я бы тоже хотел, - сказал я. - Твои марионетки тебе не сильно помогли.
- Увы, - признал он. - Как ты ухитряешься развивать такую скорость днем?
- Века практики, - пояснил я, отступая к тому месту, где оставил меч, и все время держа монаха в поле зрения. - Плюс мои врожденные таланты. Против наследственности не попрешь.
- Никакая наследственность не поможет тебе уйти от моего клинка, - сообщил он.
- Это как ваш бог положит. - Я опустился на одно колено и извлек из-под скамейки меч. - Чисто любопытства ради, скажи, чем я тебе так не угодил?
- Ты пьешь кровь праведников.
- А ты - грешников? - спросил я. - Кто указывает тебе, которые из них где?
- Если ты знаешь каких-то богов, то молись им. - Мой вопрос на теологическую тему он просто проигнорировал. - Потому что скоро ты встретишься в аду со своим отцом, и пояснил, на случай, если я забыл, кто мой отец: - Сатаной.
- С нашим общим отцом, - поправил я, вращая мечом на предмет размять запястья и привыкнуть к балансу. Я не дрался на мечах уже лет сто.
Вместо ответа он вынул из-под плаща короткий эспадрон и кинулся на меня.
Я обучался фехтованию с детства, он же начал постигать уроки сей суровой школы чуть позже, но эти несколько десятилетий разницы не играли особой роли на фоне многих веков жизни. Думаю, у него было больше практики. В схватках с себе и мне подобными, я имею в виду.
В последнее время я вел весьма расслабляющий образ жизни, а он всегда держал себя в форме. И поскольку мои, так сказать, паранормальные способности никак не проявляют себя днем, можно было сказать, что силы наши равны.
Мы сошлись, и мечи столкнулись, выбивая первые искры. Мой меч был длиннее, следовательно, монаху требовалось чуть меньше времени для замаха. Я был ранен в ногу, а он - в руку, следовательно, на его стороне была подвижность, на моей - сила. Я не испытывал к нему особой неприязни, скорее горечь, сожаление по отношению к человеку, которым он когда-то был и которого я убил, и, конечно, некоторую злобу за события последних дней. Он же ненавидел меня всеми фибрами своей проклятой души. На его стороне была вера, я же уже давно ни во что не верю. По всему выходило, что он должен был победить.
По всем канонам классического готического романа, где Добро побеждает Зло, замок людоеда рушится на глазах, на его руинах тут же вырастают цветы, издалека слышится детский смех, а с небес спускается радуга, он должен был победить.
Так что в свое оправдание я могу сказать только одно: я не хотел умирать.
Мы махали своими железяками где-то с полчаса, бой шел с переменным успехом. Я поцарапал ему бок, он пропорол бывший на мне чужой плащ. Одна только радость, что Эдик вряд ли предъявит за него какие-то претензии. Тем более что в списке причиненных мною Эдику неприятностей плащ не входил даже в десятку лидеров.
Отец Доминик, он же брат Хесус, он же вампир, он же ревностный истребитель оных, атаковал яростно и безоглядно. Вскоре я увидел брешь в его обороне, шагнул назад, перешел в позицию ин гарде и замутил финт, кончавшийся выпадом в запястье. Надо сказать, ход был рискованным, поскольку заставлял раскрыться меня самого, и с мечом я никогда его не практиковал. Шпага является более подходящим инструментом для таких упражнений.
Но у меня в руках был меч, поэтому то, что должно было закончиться уколом в руку и постепенным ослаблением оной от потери крови и размахивания куском металла - я имею в виду, если бы удар был нанесен шпагой, - в данном случае завершилось отрубленным запястьем. Эспадрон вместе со сжимавшей его ладонью упал на траву, а я погрузил свой меч в грудь Хесуса. Для человека этого было бы более чем достаточно, для вампира - болезненно, но не смертельно.
Хесус широко раскрыл глаза, потом схватился за лезвие моего меча и начал тянуть его на себя, словно насаживая себя на вертел. Это грозило тем, что я окажусь в опасной близости от его рук, а мое оружие будет зажато в кровавой пародии на ножны. Кровь капала с оставшейся ладони Хесуса. Кровь лилась из обрубка его правой руки, которым он прижимал лезвие моего меча.
Я дернул эфес на себя, но хватка монаха была железной. К тому же, мрачно подумал я, с моим-то везением меч вполне мог застрять у него между ребер.
Хесус открыл рот, из него тоже капала кровь, темная, почти черная кровь нежити. Внезапно он отпустил меч, и меня качнуло назад. Я отступил на полшага, восстанавливая потерянное равновесие, он выхватил из-под плаща (безразмерные у них эти плащи, что ли, столько всего под ними таскают) очередной осиновый кол и попытался меня загарпунить. Я уклонился, одной рукой все еще пытаясь выдернуть меч. По инерции его бросило вперед, связующий нас меч изменил направление, и Хесус навалился на меня, всаживая осину мне чуть выше поясницы.
Я взвыл от боли, но она придала мне сил, и я сумел выдернуть меч. Следующим выпадом я перерубил осиновую веточку монаха пополам, а потом приставил меч к святой шее.
- Имеешь сказать что-нибудь напоследок? - осведомился я.
- Будь ты проклят!
Глаза его безумно сверкнули. В них не было страха смерти, как не было и чувства избавления от кошмара жизни или благодарности за то, что я отправляю его на встречу с Создателем. В них была только безумная ярость от осознания того факта, что он проиграл.
- Я и так проклят, - сообщил ему я и снес голову ударом, которому мог бы позавидовать любой средневековый палач. Тем более средневековый палач, истекающий кровью.
Никакие вспышки, звуки, крики, сопровождаемые битьем окон проезжающих мимо машин и левитацией тела победителя места не имели. Труп просто рухнул на землю, как мешок с картошкой, сброшенный с усталого плеча вернувшегося домой крестьянина, секундой позже и тремя метрами левее действенность закона Ньютона подтвердила голова. Третьим предметом, доказавшим незыблемость законов гравитации, был мой меч.
Качаясь от слабости и морщась от боли, я доковылял до последнего оставшегося в живых ватиканского боевика. Тот уже пришел в себя после моего удара пистолетом, и, судя по изумленному выражению лица, сделал это давно. Не знаю, слышал ли он весь наш с Хесусом разговор, но завершающую часть схватки все же ухватил.
- Вот так-то, - сказал я, усаживаясь рядом с ним на корточки.
- Он?.. - пробормотал парень и осекся, оставив вопрос висеть в воздухе.
- Да, - сказал я.
- Тогда… понятно.
Я был рад за него, хоть что-то в итоге этого кошмара стало ему понятно. Не знаю, о чем он говорил, но мой ответ пролил свет на какие-то его подозрения. Наверное, что-то он чувствовал, работая под началом вампира.
- Ты меня убьешь?
- Вряд ли, - сказал я. - Слишком устал, да к тому же не вижу особого смысла. Я не испытываю к тебе злости. Тебя использовали, как пешку в чужой игре.
- Как всегда, - констатировал он.
Все-таки он военный.
- Где Ольга? - спросил я, и в тот же миг его лицо переменилось.
На нем было сожаление о допущенной ошибке и опасение, что я не сдержу своего слова.
- Нукзар… ударил слишком сильно.
Эпилог
Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу и пятна красные флажков!
Владимир Высоцкий
Я не стал его убивать, хотя только теперь понял, что означало его обещание не причинять Ольге вреда в случае, если я сдамся. Он и не мог ничего ей сделать, потому что к тому моменту она была уже мертва, а только сотворенные вампиры умирают дважды.
Все для меня стало ясно. Хесус приехал в Москву за мной, но посудите сами, не мог же он ткнуть в мою сторону указующим перстом и завопить: "Вот вампир! Хватайте его!" Это слишком походило бы на охоту на ведьм, темные века, происки инквизиции и всякое мракобесие. К тому же ему надо было как-то оправдаться перед своим ватиканским начальством, которое вряд ли поощряло телепатический дар вампира среди своих сотрудников. Поэтому, обнаружив меня, Хесус заказал меня Тенгизу в расчете на то, что если братва с вампиром и не справится, то шуму поднимет изрядно, дабы кто-то из команды отца Доминика, незаметно направляемый в нужное русло, привлек общее внимание к инциденту.
Настольная стратегия в миниатюре. Одиночный киллер, не добившийся успеха, вторая попытка, также неудачная, давление на Тенгиза, передающееся на Эдика, и отчаянность третьего хода. После третьего хода шума было уже более чем достаточно, чтобы с чувством глубокого морального удовлетворения пустить меня в расход.
Я никуда не пошел, просто остался сидеть рядом с последним уцелевшим боевиком. Сил, чтобы идти куда-то, что-то делать, начинать жизнь сначала в другом городе, в другой стране, быть может на другом континенте, в месте, где никто меня не знает, уже не было.
А потом была милиция и был ОМОН. Десяток бравых парней с черными масками на лицах набросились на нас с дубинками и прикладами своих калашей. Моему спутнику посчастливилось потерять сознание после второго удара, я же помню все удары, принятые моими ребрами. На нас надели наручники и засунули в автобус.
Спутника своего я больше не видел. Надеюсь, что ему удалось как-то выкрутиться. По крайней мере, официальной версией случившегося, заявленной средствам массовой информации, была очередная банальная разборка тривиальных местных пацанов. Об арбалетах, осиновых колах и серебряных пулях нигде не было ни слова. О мечах тоже.
Меня держали в наручниках и допрашивали до вечера, каждый вопрос сопровождая ударами залитых свинцом шлангов. Я ничего не говорил до тех пор, пока не стемнело. Потом я попросил их отпустить меня, предупредив, что в противном случае ситуация для них может крайне усложниться. Ответом мне послужили взрывы хохота не принявших меня всерьез людей. Это одна из самых больших ошибок моих врагов - не использовать для спасения жизни тех шансов, что я готов им предоставить.
Вышеупомянутые взрывы хохота сменились криками ужаса, когда я трансформировал свои конечности и наручники сами свалились с них на пол.
Потом я получил моральное удовлетворение, убив их всех, плавно перетекшее в удовлетворение физическое, связанное с насыщением бессмертной жажды.
Когда охрана в коридоре просекла, что в комнате для допросов творится что-то неладное, ибо кричать от ужаса и боли положено было только мне, но никак не следователям, меня допрашивавшим, а наступившая после криков абсолютная тишина - вещь в таком месте немыслимая, кто-то начал ломиться в дверь. Я поборол искушение остаться здесь и продолжить веселье, обернулся нетопырем и вылетел в окно, протиснувшись между прутьями решетки. Холодный воздух ночи придал мне бодрости, только что состоявшийся ужин добавил сил. Снова захотелось жить, какой бы она ни была, эта жизнь. У рожденного вампиром никогда не было выбора.
Так я и растворился в ночи, бессмертный и проклятый. Проклятый навсегда.
Архив Подземной Канцелярии
Из дневника Гоши
Запись сто пятьдесят шестая
Этой ночью мне опять снился странный сон. Очень странный. Он был так же реалистичен, как все предыдущие, но ни броневиков, ни варваров, ни бесед с незнакомцами там не было.
Сон был короткий, но за ночь он повторился не меньше десяти раз, словно кто-то, отвечающий за наши сны, включил мою машинку на бесконечный повтор.
Знаете историю про буриданова осла?
Для тех, кто не знает, проясню.
Это такой ишак, справа от которого была сумка с овсом, а слева - с сеном. И он все никак не мог решить, с какой стороны ему следует начать жрать. То ли справа, то ли слева. То ли овес, то ли сено.
И он терзался этим вопросом столь долго, что подох от голода.
Этот осел снился мне всю ночь.
Только ослом был я сам.
Архив Подземной Канцелярии
Мемуары демона Скагса
Запись три тысячи четыреста девяносто четвертая
Мигель не соврал, история действительно оказалась длинной и весьма, если позволите, поучительной. Испанцы превосходные рассказчики. Они чрезвычайно эмоциональны, не упускают ни единой детали, а диалоги передают чуть ли не в лицах, используя свою богатейшую мимику. У меня много знакомых испанцев.
Когда он закончил свой рассказ, на улице стемнело.
- После смены личности и адреса я взял в привычку следить за теми, кто живет по соседству, особенно за новыми людьми. Я слишком расслабился, если позволил Хесусу так близко ко мне подобраться, больше такой ошибки я не допущу.
- Почему вы пришли ко мне? - спросил я.
- Я думал, что вы тоже вампир, - сказал он. - Редко выходите из дома, покидаете квартиру по ночам… как-то раз я видел, как вы вернулись домой через окно. Между прочим, вы живете на шестом этаже.
- Имел такую неосторожность, - признал я. Это было после проведенной с сатанистами разъяснительной работы.
- При нынешней численности племени бессмертных тот факт, что два вампира поселились в одном городе, не говоря уже о том, что они живут в одном доме, просто не может быть совпадением.
- Логично, - сказал я. - Теперь вы знаете, что я не вампир.
- Вы демон, - сказал он. - Раньше я не верил в демонов.
- Многие люди не верят в вампиров до сих пор, - сказал я.
Он кивнул.
- Вы знаете, - сказал он, - когда я в первый раз услышал от вас о том, что вы демон, я подумал, вы пришли за мной. Мне кажется, что я превысил свой лимит, перешел грань. Я убил слишком много людей за последнее время. Я думал, что вы - мое наказание.
- Я здесь не из-за вас, - сказал я. - Позволите мне сделать одно наблюдение?
- Конечно, - сказал он.
- У вас очень нетипичный для истинного вампира взгляд на вещи. В частности, на проблему еды. Вы принимаете на себя чужую и абсолютно чуждую вашему племени систему ценностей. Вас, простите за подобное предположение, мучает совесть, а это неправильно. Почему вы испытываете комплекс вины перед теми, кто является для вас просто пищей?
- Не знаю, - сказал он. - Наверное, я слишком много времени провел в человеческом социуме. Но, раз вы здесь, это означает, что есть Бог (я поморщился) и есть дьявол. И, значит, я на самом деле проклят.
- Чушь, - сказал я. - Быть вампиром от рождения и быть проклятым - это две большие разницы, как говорят в этом мире.
- Разве?
- Конечно, - сказал я. - Вы знаете, пока я слушал ваш рассказ, у меня появилась одна мысль. Не хотите заключить со мной сделку?
- У меня же нет души.
- Вы меня неверно поняли, - сказал я. - Я не предлагаю вам нашу фирменную сделку, ибо, как вы правильно заметили, у вас нет души. Впрочем, у меня ее тоже нет. Я готов заключить с вами небольшое деловое соглашение. Мне нужна некоторая помощь.
- И как это будет выглядеть? - спросил он. - Меньшее зло помогает большему злу, чтобы воцарилось Зло абсолютное?
Тогда я еще подумал, хорошо, что у него хватило благоразумия понять, кто тут меньшее зло. Даже с его многовековым опытом истребления смертных по сравнению со мной он был просто ребенком. Его жертвы исчислялись сотнями, мои - десятками тысяч.