***
В бункере было спокойно. Мерно гудел компьютер, а на столе поблескивал Пашкин фотоаппарат. Анка плюхнулась на диван и обхватила руками коленки. Ее трясло. Я обнял ее за плечи, и мы долго-долго сидели молча.
- Мне надо умыться… - наконец глухо произнесла она. - Здесь должен быть чертов умывальник…
- Должен быть, - подтвердил я. - Вон кружка и кипятильник, должен быть и умывальник.
Анка, пошатываясь, вышла.
Я прошелся по бункеру. Внимательно осмотрел стол. Жужжащий черный цилиндр с непонятной арабской вязью на корпусе и толстенный, в руку толщиной, аспидно-черный кабель, уходящий из него как хвост в пол, вглубь, в землю. Казалось, кабель слегка вибрировал от бушующей в нем энергии.
Я вышел за дверь. Где-то рядом журчал рукомойник. Я распахнул стенной шкаф, из которого Тимур вынимал оружие и пакет со своим самодельным пластидом. Оказалось, пакет там был далеко не последний.
Я принес все, что было, в комнату и аккуратно облепил белой массой клавиатуру, компьютер, военный пульт и черный цилиндр с арабской вязью. Сверху положил кипятильник и похоронил его под толстым белым слоем. Пластид кончился. Руки едко пахли и чесались - я кое-как вытер их об диван.
Вернулась Анка - ее куртка, штаны и ботинки блестели от воды и казались пышнее, а волосы, наоборот, мокро слиплись, отчего голова сразу уменьшилась втрое, и на лице обозначились острые скулы.
- Простудишься.
- Не пофиг?
Пожав плечами, я вышел в коридор, вымыл руки и лицо, обтер протер влажными ладонями штаны, куртку и ботинки - вроде ни грязи, ни крови на них не было.
Когда я вернулся, Анка все так же стояла посреди бункера.
- Что это? - Она указала на обмазанный компьютер.
- Уходить надо красиво, как говорил Бригадир.
- Идем… - кивнула Анка.
Я включил кипятильник в розетку, потянулся, чтобы взять Пашкин фотоаппарат, но Анка меня остановила:
- Не надо. Бригадир прав - не надо фотоаппаратов.
Мы вышли из бункера - здесь по-прежнему стоял хмурый осенний день. Не было только "Волги" с мигалками. Взявшись за руки, мы торопливо прошли мимо безлюдных складов и дошли до проходной. Небольшая дверца, сделанная в одной из створок, оказалась распахнута, и мы вышли на улицу. Вслед нам высунулся запыхавшийся охранник.
- Эй! - крикнул он. - Вы откуда?
- От Тимура Иваныча Тяжевского! - крикнул я, не оборачиваясь.
- Кого? - переспросил охранник. - Кого?
Мы ускорили шаг. Чувствовалось, как охранник сверлит взглядом наши спины.
В полном молчании мы дошли до перекрестка, как вдруг рядом с нами притормозила маршрутка - словно понимая, что если кто-то идет пешком по этому району, то не ради прогулки, а желая поскорее уехать. На маршрутке мы ехали минут десять, когда далеко-далеко раздался далекий хлопок. Мы обменялись взглядами.
- Помнишь, - сказала Анка, - Пашка говорил про Тимура в квадрате R118? Когда Тимур воевал против нас?
- Он тренировал нас! - возмутился я. - Ты хочешь сказать, он предатель?!
- Нет, - поморщилась Анка. - Не об этом. Ты сам видел Тимура?
- Наверно. Он играл за фашистов, значит, был в фашистском мундире.
- Правильно, - сказала Анка со значением. - А как играют за фашистов?
- Ну, есть команды наших, а есть команды фашистов. Если зарегистрироваться как фашист…
- Где на сайте "Fire Mission" регистрируют фашистов?
Я задумался.
- Не видел, если честно. Но откуда-то они берутся в таком количестве?
- Вот именно. Я сейчас поняла. Смешно. Мы два года не задумывались, откуда берутся фашисты. Потому что всегда были в одной команде. Так вот слушай: там нет фашистов. Никто и никогда не назовет себя фашистом, даже последняя мразь. Фашист появляется, когда ты направляешь свой ствол на игрока другой команды. Тогда ты видишь на нем фашистский мундир. А он - видит фашистский мундир на тебе.
Я задумался.
- Выйдем здесь, тут интернет-кафе и пирожки, - Анка дернула меня за рукав.
Я знал это кафе, хотя не любил его. Мы заказали терминал, Анка сразу полезла в поисковик, и я пошел к бару, взял два чая и два пирожка, долго смотрел как неповоротливая буфетчица копается, льет кипяток, ходит в подсобку за сахаром… Когда я вернулся, Анка сидела, закрыв голову ладонями.
- Устала? - Я поставил рядом с клавиатурой два дымящихся стакана, накрытых пирожками, и положил ладонь на ее плечо.
Анка подняла голову, и я отшатнулся.
Ни кровинки не было в этом лице, зато из прокушенной насквозь губы текла алая капля. А по щекам ручьям текли слезы.
- Успокойся, успокойся… - я потрепал ее по плечу.
- Там… - Анка кивнула на терминал и судорожно глотнула. - Там… Нет анфюрера Карла Отто Зольдера… И никогда не было…
- Значит, нам удалось изменить историю? Значит, мы победили?
- Нет. Там фюрер Адольф Гитлер.
- Кто это?
- Это мелкий оратор левого крыла партии, которого застрелили в ноябре 1921…
- Опс… - Я попытался сообразить. - Выходит, его застрелил именно Отто?!
Анка всхлипнула, низко опустила голову и помотала ей.
- Нам ничего не удалось? - спросил я. - Здесь все осталось как было?
- Нет, - глухо сказала Анка. - Не как было. Совсем не как было. Война началась на четыре года раньше. Длилась не два года, а четыре. В СССР погибло не десять миллионов, а больше двадцати. А концлагеря те же. И пытки. И палачи.
- Не может быть! - я затравленно глянул на экран.
- Может, Петька. Пойдем отсюда, я не могу больше.
Мы поднялись и вышли. У монитора сиротливо остались два дымящихся стакана, накрытых пирожками. Выйдя на улицу, Анка снова всхлипнула, прижав нос рукавом кожанки, и посмотрела на меня мокрыми глазами, красными и воспаленными.
- Я пойду, - сказала она виновато.
- Когда мы теперь встретимся? - тихо спросил я.
- Никогда. - Анка помотала, глядя мимо меня.
- Почему?
- Петька, понимаешь… - Она набрала в грудь воздуха, осторожно взяла меня за отворот куртки и заглянула в лицо. - Мне надо попытаться выжить с этим. И тебе. Понимаешь? - Она глотнула. - Все могло быть иначе. Но теперь чтобы выжить, я должна постараться все забыть. Все-все. Чтоб ни фотоснимков, ни воспоминаний, ни одежды… Понимаешь, почему мы никогда не увидимся?
Я кивнул.
- Прощай Петька, - Анка притянула меня за отворот куртки и поцеловала в губы долгим горячим поцелуем.
А потом отвернулась и быстро ушла, не оборачиваясь. Я долго смотрел ей вслед, пока черная кожанка не скрылась в потоке городских пешеходов.
И зашагал домой, хотя не был уверен, есть ли у меня теперь дом. На душе было неизмеримо гадко, а вот небо над головой неожиданно очистилось, и выглянуло солнце - тусклое морозное солнце поздней осени, но все-таки солнце. Я шел по улицам, а солнце следило за мной сверху. А когда свернул к Универу, солнечный диск глянул на меня прямо из-за купола церкви. Я остановился и задрал голову. На колокольне виднелся большой крест, похожий на тот, что я подобрал в злосчастном квадрате R118, но так и не использовал. Но теперь я понял, на что он похож: он был похож на прицел, через который меня выцеливало солнечное око.
- Ну, давай! - прошептал я. - Нажимай! Чего ты медлишь-то? Или ты реально тормоз, как говорила Анка? Почему ты никогда ничего не делаешь? Вот я весь перед тобой! Я делал свое правое дело, пока думал, что оно правое. Я хотел добра, а погибли еще десять миллионов ни в чем неповинных. А даже если бы не погибли - все равно, разве может быть мне прощение после того, что я творил? Давай, стреляй! Если ты есть, то чего медлишь? Убей меня, я тебя сам прошу об этом! Кого, если не меня? Убей. Убей нас всех, господи! Мы - все такие, честное слово! У нас у каждого второго правое дело и святая борьба, у каждого пятого - руки в крови. Мы - недостойны. Уничтожь нас! Если ты есть. Накажи! Замучай! Кого, если не нас? Кому, если не тебе? Сожги на адской сковороде! Засунь в вечное пекло за все наши грехи и мерзости! Мы - недостойная мразь. Так сделай это, сделай, если ты такой же, как мы, и твое дело - правое!
апрель 2006, Москва
ЖЕСТЬ
Не печалься - все будет хорошо на этот раз
Говорят, его видели где-то по дороге в Дамаск
гр. "Башня Rowan"
Сначала не было ничего. Затем внутри проснулось и щелкнуло - робко, испуганно. И сразу стихло. Но через секунду заворочалось опять - набирая обороты и приводя в движение все вокруг. Окружающий мир с трудом ожил и принялся наваливаться со всех сторон, но был при этом невыразимо отвратителен. В груди давило и дергало, какой-то разболтанный поршенек стучал изнутри по корпусу, словно пытался пробить грудную пластину и выскочить наружу из опостылевшего масляного нутра. По конечностям дерганными волнами расходилась мерзкая вибрация, с которой нельзя было ничего поделать.
Yo-630 попробовал распахнуть окуляры.
Шторки заклинило - правая не реагировала вообще никак, левая слегка приоткрывалась, впуская внутрь резкие как нож световые пучки, но тут же со щелчком падала. В груди дергало, в голове, похоже, проснулась какая-то крупная шестерня и начала прокручиваться рывками, всякий раз натужно замирая у поврежденного зубца.
Yo-630 собрал всю волю, напрягся и поднял левый манипулятор. Движения он не ощутил, но по раздавшемуся скрежету - а скорее даже по вибрации во всем теле - понял, что поршень все-таки сработал.
- Лежи, лежи ты! - раздался незнакомый голос, одновременно и грубый и заботливый.
В основание поршня воткнулся носик масленки.
Yo-630 хотел сказать спасибо, но зобная шестерня наотрез отказывались шевелиться. Тогда он просто разогнул поршень и согнул снова, чувствуя, как живительное масло растекается по металлическим поверхностям, проникая внутрь. Он напрягся, дотащил манипулятор до лица и поднял фалангой шторку левого окуляра. Тут же со щелчком сама собой открылась и правая. Радужку обжег яркий свет, но тут напряглись рычаги фокусировки, зажужжали червячные приводы линз и появился контур.
Судя по формам грудной пластины, фигура с масленкой была явно женской, причем довольно складной. Хоть уже порядком разболтанной. Впрочем, лицо ее, хранившее былую красоту, можно было бы смело назвать красивым даже не взирая на толстые слои лака, которыми были замазаны поржавелые места и небольшая вмятина на левом виске.
- Лежи, лежи,… - снова повторила она, предостерегающе положив фалангу на его грудь.
"Масла!" - хотел произнести Yo-630, но качнувшаяся зобная шестерня издала лишь слабый дребезг.
Впрочем, дама с масленкой оказалась на удивление понятливой. Она развернулась и шагнула вбок, куда окуляры никак не поворачивались. Заскрипел вентиль крана, раздалось вожделенное бульканье. Вскоре дама возникла снова, вложив в его дрожащий манипулятор жестяную кружку.
Yo-630 подтянул кружку к ротовой воронке, разжал губные шторки и одним рывком опрокинул внутрь. Теплое силиконовое масло заструилось по масловоду, растеклось по занемевшим внутренностям. Внутри добротно и сыто заурчало - казалось, все рычажки, пружинки и шестеренки пришли в движение, разнося по всему механизму капли живительной смазки.
Некоторое время Yo-630 лежал неподвижно. Какофонический хор внутренних скрипов постепенно распадался, сменяясь спокойными маслянистыми шорохами. Не все пришло в порядок: крупная шестерня в голове стала тише, но по-прежнему спотыкалась на одном из зубцов, а поршенек в груди все так же сухо колотил изнутри в пластину - похоже, масло до него не дошло.
Yo-630 подтянул задние манипуляторы и рывком сел. В голове тут же зашумело, заскрипело, и пришлось на время запахнуть шторки окуляров. Когда гул чуть успокоился, он аккуратно распахнул шторки и осмотрелся.
Помещение, в котором он оказался, на первый взгляд напоминало восстановительные цеха районной мастерской - точно так же остро здесь пахло силикагелем, солидолом и антикоррозийкой. Но комнатка была одноместной и чистенькой - ни стружки не валялось на полу. Сам Yo-630 лежал на жестяной кушетке, заботливо обернутый свежей ветошью. На стенах серебрилась ровно поклеенная фольга, в углу торчал начищенный до блеска кран маслопровода. Оцинкованная дверь комнаты, испещренная дорожками заклепок, была чуть приоткрыта, и оттуда доносилось еле слышное пение, хотя слов было совершенно не разобрать. Над дверью на серебряной цепочке висела символическая фаланга манипулятора, пронзенная сверлом. Но не крест-накрест как обычно, а слегка под острым углом. Да и резьба у сверла здесь почему-то изображалась левой.
Yo-630 осторожно повернул голову к свету, прищурив окулярные шторки. По стеклу оконца ползли капельки ртутного дождика, вдалеке виднелись горы, а где-то наверху в серных облаках палило солнце, и довольно яркое. Yo-630 оторвался от окна и повернул голову вправо чтобы наконец как следует рассмотреть незнакомку с масленкой. Но это ему не удалось - раздался отвратительный скрежет, прокатившийся вибрацией по всему корпусу, и головной шарнир заклинило намертво. Yo-630 со стоном опустился на лежанку.
- Тихо, тихо! - засуетилась незнакомка, и в шею несколько раз ткнулся наконечник масленки.
- Где я? - с трудом выговорил Yo-630.
- Миссия терапевтической общины Церкви Единоверцев Левой Резьбы, - с неожиданной гордостью произнесла незнакомка. - Мы с мастером Zozo подобрали тебя вчера в городе. Отвечай: ты готов лечиться? Мы поможем! Или ты хочешь продолжать дальше чтобы погибнуть?
- Готов… - чуть слышно выскрипел Yo-630, подумав немного.
- Вот и молодец. А меня зовут Wala-108. Можно просто Wala.
***
Мастер Zozo, прихрамывая на левый манипулятор, прошелся вдоль доски и постучал фалангой по схеме.
- Так разве для того она предназначена, дети мои? - повторил он с отеческой укоризной. - Для того ли дана нам ротовая воронка по образу и подобию?
- Не для того, мастер Zozo! - тут же поддакнул с первого ряда толстый Qu.
- Не для того… - задумчиво повторил Zozo. - Совсем не для того… Итак, рассмотрим, что происходит дальше. Попав в ротовую воронку, вода мгновенно растекается по всему масловодному тракту. Вот отсюда… Сюда… И ниже… Омывая цепной маятник, по трубчатому сплетению… И далее разбрызгивается по всему организму желудочным маховиком. Всем видна схема или кому-то отсвечивает?
- Всем видна, мастер Zozo! - тут же отозвался Qu.
Yo-630 поморщился - отсюда, с третьего ряда, схема как раз отсвечивала, и половины было не разобрать. Впрочем, за месяц ежедневных лекций Yo-630 выучил ее наизусть, поэтому смотрел большей частью на второй ряд - туда, где поблескивала своим складным корпусом Wala.
- Что происходит дальше с нами - вы знаете… - печально сообщил Zozo. С большим трудом Yo-630 подавил спазм в туловище и мечтательную улыбку, а краем окуляра заметил, как на лице соседа Pi она все-таки на миг возникла, но Pi тут же смущенно прикрыл лицо манипулятором.
- В первый момент, дети мои, - продолжал Zozo, - вода действует на наш механизм как обычное масло: она растекается по поверхностям поршней и шестеренок, снижая трение и усиливая скольжение. Но! - Zozo назидательно поднял фалангу, развернулся на месте и вновь сутуло зашагал вдоль доски. - Вскоре из-за своей уникальной текучести вода проникает в механизм гораздо глубже и дальше, чем масло! В том числе - в головной механизм! Что происходит при этом с водопивцем?
- Грех! - возмущенно пискнул Qu из первого ряда. Yo-630 снова подавил улыбку, а Pi вздохнул.
- Водопивец ощущает прилив сил, гибкость, легкость в манипуляторах. Но главное - ощущение подъема. Этот момент называется по-научному фазой возбуждения… Кто-нибудь, помогите мне!
Qu тут же вскочил и помог Zozo отцепить с доски схему и прицепить другую. Мастер Zozo долго любовался новой схемой и, казалось, был погружен в свои мысли.
- Всякий раз, - наконец произнес он, поднимая голову вверх, - я не устаю восхищаться божественностью нашего механизма…
Он приложил ко лбу две фаланги правого манипулятора и склонил голову. Мы все сделали то же самое. Мастер Zozo продолжил:
- Наш головной механизм - самый сложный прибор во всей Вселенной. Он состоит из трехсот миллиардов - повторяю: трехсот миллиардов! - микроскопических шестеренок, рычажков, маховиков, цепочек, маятников, поршеньков, пружинок - большинство из них неразличимо невооруженным окуляром. Что делает вода? Вода, проникая в головной механизм, действует двояко. С одной стороны она снижает трение шестерней, вызывая ложное ощущение радости и бодрости. Казалось бы, это хорошо?
- Плохо! - яростно скрипнул Qu.
- Казалось бы, это хорошо, - уныло повторил Zozo, и его левая окулярная шторка дважды непроизвольно дернулась. - Но одновременно с этим вода затормаживает движение маятников и маховичков, нарушая слаженность работы головного аппарата. Страдает реакция, координация, способность к логическим умозаключениям… Страдает зрение… О зрении надо сказать особо. - Мастер Zozo поднял стальную указку и ткнул в схему. - Попав на линзы глазных окуляров, капли воды создают искажения - это вызывает так печально знакомую всем нам расфокусировку. Но это еще не все! Попав на саму радужку, вода образует супесь. Микротычинки радужки перестают исправно расширяться и сужаться под действием тепловых проекций изображения, их зрительные рычажки перестают правильно срабатывать, передавая изображение в головной механизм. В результате зрение оказывается сильно размазано - вы знаете, как это бывает.
Yo-630 печально покачал головой, остальные слушатели тоже, а толстячок Qu даже нервно подпрыгнул и завертелся.
- Чем больше яда проникло в головной механизм, - продолжил Zozo, - тем сильнее проявляется его пагубное действие. Вплоть до полной потери контроля над собой. Эта фаза так и называется: фаза потери контроля. Пружины и рычаги головного механизма активно работают, высвобождая энергию, но логическая механика уже не в состоянии ее направлять в нужное русло! В этом состоянии мы совершаем поступки стихийные и порывистые, произносим слова, о которых приходится горько жалеть, мы не контролируем себя и впадаем в грехи…
- Проклятые бесы! - вставил Qu.
- Что происходит дальше? - продолжил мастер Zozo. Увидев, что Qu с готовностью приподнимает голову, он взмахнул манипулятором: - Нет-нет, я никого не спрашиваю, я просто рассказываю. Итак, проходит некоторое время, и, побыв в механизме, вода испаряется. Работа механизма начинает восстанавливаться. - Zozo вздохнул и предостерегающе поднял фалангу. - Однако, перед тем, как покинуть механизм, вода успевает вступить в окислительную реакцию с деталями, вызывая сами знаете что. То, что наука называет коррозией, ну а в простонародье это зовется ржавчиной…
Zozo вздохнул и сел на табурет под доской, со скрипом вытянув вперед ходовые поршни.