- Так то где-нибудь в Европе, - не унимался Генрих. - А здесь все наоборот. Мне унтер успел рассказать, что их атаковала горстка советских автоматчиков цвета хаки, но на лыжах.
- Видимо, этот унтер тоже не пропускает заведений типа "Синей жирафы", - отрезал Дитрих. И уже менее уверенно добавил: - Я понимаю, господа, что мы в России, но всякой глупости есть пределы.
- Дай Бог, - вздохнул Вальтер.
- … Августин, Августин… - промурлыкал Дитрих, мотая головой, словно отгонял назойливую муху. - Где бинокль, я спрашиваю?!
- На месте, герр майор, - выпалил Генрих, различив в командирском голосе грозные нотки. - Разрешите напомнить, после того случая в полевом сортире вы сами приказали…
- Я прекрасно помню все случаи в полевых сортирах! - рявкнул Дитрих. - Откуда такая многословность, лейтенант? Вот уж действительно - воздух России действует разлагающе на нестойкие умы. Безалаберная страна, безалаберный народ: достаточно поглядеть, по каким дорогам они ездят и на чем они по ним ездят. - Дитрих покосился на ржавые развалины, в которых председатель колхоза "Светлый путь" без труда опознал бы свой лучший трактор. Но мы уже не впервые повторяем: куда там немецкому изобретателю до председателя колхоза! - И ты туда же, - продолжал ворчать он, правда скорее для проформы, - скоро будешь похож на типичного русского Ивана, которому не хватает мозгов даже на то, чтобы понять и исполнить приказ своего майора. Майн Готт! Я уже мечтаю убраться отсюда обратно в фатерлянд, увидеть нормальные дома, нормальные дороги, нормальные поля. Чтобы вот так, просто, увидел - и сразу понял, что это такое… Хватит мне зубы заговаривать! После того случая в сортире… я стал куда осмотрительнее. Давай сюда бинокль.
Некоторое время Дитрих недоверчиво всматривался в бинокль, после чего отнял его от глаз, тщательно протер линзы, подышал, еще раз протер ослепительно белым носовым платком, снова поднес к глазам.
- Августин… Августин, Августин… Один Бог знает, что там происходит в этом местечке. Что это, Вальтер? Посмотри по карте.
- Хутор Белохатки, герр майор.
- Какое забавное название - Белохатки! Страна чудес!
- Тихо-то как, - сказал Треттау. - Спокойно. Ни стрельбы, ни взрывов. Хотел бы я знать, repp майор: с кем так долго сражались наши войска? Там, по-моему, нет никого.
- И ничего, - подхватил Генрих. - Минных полей тоже нет, я уточнял. Судя по карте, прямо за холмиком - низина, начинается болото. Там ни войска, ни технику не спрячешь.
Дитрих хмурился. Что-то не связывалось у него, что-то не складывалось. Его подчиненные были абсолютно правы - с кем все-таки воевал здесь Топпенау? Что значит вся эта канитель? Сколько он ни всматривался, сколько ни пытался углядеть замаскированные противотанковые орудия - ничего не выходило. А местечко-то ведь крохотное, и если солдат противника не видно, то это может означать только одно из двух - либо они невидимки, либо их здесь и в помине нет. Дитрих по опыту знал, что любое воинское соединение занимает хоть сколько-то места на поверхности земли. А тут ни окопов, ни брустверов, ни дотов - словом, ничего, кроме нескольких ветхих, покосившихся от времени домишек, над которыми даже дымка не видно. Ситуация начинала его раздражать.
- Интересно, - заговорил он спустя минуту, - мы вышли на исходную позицию, а где поддержка? Где стремительно атакующая Вторая бригада, которая должна поливать противника шквальным огнем, чтобы он голову поднять не мог? Свяжитесь-ка и спросите, что они думают по этому поводу! Долго мы тут будем торчать, как мишень для начинающих?
- Сию секунду, герр майор!
Карл фон Топпенау, получив последнее донесение, немного успокоился. Похоже, что хутор Белохатки был оставлен солдатами противника, и теперь ничто не могло помешать наступлению. 2-я танковая бригада бодро двигалась по направлению к мосту, а пресловутый экспериментальный танк уже пересек реку на два километра ниже по течению, воспользовавшись наведенной только что переправой. Надо отдать ему должное - скорость у "Белого дракона" была просто ошеломляющей.
Похоже, что все складывалось как нельзя лучше. Если позволить майору с его танком захватить опустевшую высоту 6, то это, с одной стороны, будет своеобразным реверансом в сторону командования, с другой - позволит представить экипаж танка к наградам и тут же избавиться от него, отправив обратно. С наилучшими характеристиками, разумеется. Остается только надеяться, что и сами танкисты не горят желанием задержаться на фронте подольше и согласятся с доводами генерала. Ему без них будет спокойнее, да и им - как ни кинь - почет и прямая выгода.
Генерал только сейчас заметил, что его бритая голова вся в испарине, несмотря на то что в помещении довольно холодно. Он промокнул пот платком, вызвал адъютанта и приказал ему следить за всеми переговорами, которые будет вести по рации майор фон Морунген, однако же ни во что не вмешиваться. Бывает ведь, что связь внезапно прерывается и какое-то время не восстанавливается, поэтому если что-то непредвиденное и непоправимое все же может случиться, то как раз в этот печальный момент - когда рация не работала.
Со своей стороны, командир 2-й танковой бригады - некто капитан Пауль Херлингхауз - был от души рад происходящему. На эту должность он был назначен всего два дня назад, вместо убитого майора Эгеля, и как раз сейчас ожидал соответствующего повышения в звании. Однако на момент описываемых нами событий он все еще оставался капитаном, что давало ему возможность официально подчиняться приказам старшего по званию - в данном случае майора фон Морунгена, которого, кстати, он знал очень давно, еще в Берлине, и даже какое-то время водил с ним дружбу, пока судьба не разнесла их в разные стороны. Что касается форсированной атаки, то о ней Херлингхауз мечтал уже давно и, невзирая на строгую дисциплину, которой полагалось бы царить в германской армии, полностью поддержал предложенную Дитрихом авантюру. Он очень рассчитывал на полнейший успех задуманной операции, и потому представившееся его глазам зрелище застигло Пауля Херлингхауза врасплох…
- "Латник - четыреста пять"! "Латник - четыреста пять"! Вызывает "Белый дракон"!?
Дитрих еще раз осмотрел окружающее пространство в бинокль. Лес. Покрытая льдом река.
Сверкающий на солнце снег, похожий на горы сахарной ваты. Возвышенность. Покосившиеся маленькие избушки. И дом - довольно-таки большой, надо сказать, настоящий дом по сравнению с остальными строениями. Конечно, и он был смехотворно мал и примитивно построен, но разница все же очевидна. К тому же именно этот дом стоял довольно далеко от всех прочих, на самой границе с лесом - на отшибе.
- Клаус! - скомандовал Морунген.
- Да, герр майор.
- Двигайся потихоньку к тому домику, который стоит отдельно от других.
- Слушаюсь.
- "Латник - четыреста пять"! "Латник - четыреста пять"! - продолжал бубнить Вальтер. - Вызывает "Белый дракон"!
Он поморщился, когда в наушниках раздалось жуткое шипение - рация иногда вела себя немногим приличнее потревоженной гадюки, - и доложил:
- Есть связь.
- Соедини, - скомандовал Морунген. - "Латник - четыреста пять"! Как слышите?
- Ужасно, - произнес голос, до невозможности искаженный помехами. - Ну, как там у вас, Дитрих?
- Довольно тихо. Пару взрывов - и благодать. Наверное, саперы развлекались. А у вас что? Рождественские каникулы начались или забыли, как пользоваться компасом? Мы тут уже успели по второй кружке пива выпить за взятие Белохаток, а вы еще сзади топчетесь.
- Ну уж не знаю, Дитрих, что ты там успел выпить, только мы тут хлебаем воду из реки. Единственный на пятьдесят километров в округе мост и тот взорвали под самым носом. СС сели на хвост подрывникам из засады, а мы ждем, пока наведут переправу. Лед слишком тонкий для "Тигров". "Пантеры" бы здесь прошли, но нам без переправы никак.
- Так что ты мне компании в ближайшие полчаса не составишь?
- Извини, Дитрих, но придется пока тебе одному в Белохатках пиво пить. Этих придурков из карательного где-то по лесу носит, хлебом не корми - дай только партизан погонять! А если их там нет, так и еще лучше… Да и пехота хороша - уже битый час в дороге позади буксует. Сам знаешь, в населенный пункт с неприкрытой задницей соваться - того и гляди, попадемся. Может, тебе стоит временно отступить?
- Не от кого! Лучше пожелай мне удачи!
- Удачи тебе…
- Взаимно.
Отключившись от внешней связи, Морунген ненадолго задумался. Судя по всему, серьезной опасности нет. Ведь, подорвав мост, защитники Белохаток не вступили в сражение, не стали стрелять по танкам, сгрудившимся на противоположном берегу реки, а это уже больше попахивает вредительством, нежели настоящими боевыми действиями. Может, так даже лучше - пусть пошевелятся. Майор рассчитывал на то, что супертанк не подведет его в этой ситуации. Даже оставшись один на один с русскими (в чем, надо признаться, он все сильнее сомневался - русскими-то здесь и не пахло), он мог сам позаботиться о себе. И Дитрих принял решение, которое в исторических трудах принято называть судьбоносным.
- Клаус, - решительно приказал он, - поднимаемся прямо к этому дому. Всем приготовиться на случай внезапной атаки! Ганс, держать прямую наводку, у пулемета - не спать!
- Слушаюсь, герр майор!
Внутренне слегка сжавшись, - кто их знает, этих русских с их загадочной душой? - Дитрих ждал, что в любую секунду может начаться пальба, но нет - Белохатки были пусты и безжизненны.
Танк на средней скорости двигался к подножию холма, радуя своих создателей легкостью хода, звонким гудением мощнейшего двигателя - короче, всем, чем и полагается приличному танку радовать танкистов.
Расстояние до намеченного дома все сокращалось. Наконец Клаус подал голос:
- Господин майор, до указанной вами цели не более двухсот метров. Какие будут указания?
- Клаус, что надо сделать, если укрыться негде, на улице зима, холодно и вокруг полно партизан? - тоном школьного учителя спросил майор, надеясь, что шутка прозвучит остроумно.
- Полагаю, вы хотите въехать в дом на окраине, аккуратно развалив одну из стен, и затаиться внутри. Вы называете этот прием "Дохлый немец", господин майор, - невозмутимо отвечал водитель.
- Да, правильно! Молодец! Как любят говорить красные комиссары: "Хороший немец - это убитый немец". Давай действуй! - Тут голос Дитриха стал строгим, серьезным и зазвенел сталью. - Ганс, башню стволом назад. Генрих, убрать, задраить люки. Вальтер, соедини меня со штабом сразу, как только остановимся. Надо наконец выяснить, собираются они воевать или нет. Всему экипажу приготовиться к столкновению с русской… знаете, как у них говорят? - избушкой на куриных ножках!
- А почему на куриных, а не свиных или телячьих? - изумился Ганс.
- Дикий народ, - рассудительно заметил Клаус.
Вторая вторая глава
Мне снилась действительность. С каким облегчением я проснулся.
С. Е. Лец
Итак, король, как настоящий мужчина - то есть существо твердое духом и несгибаемое перед лицом любой опасности, - пришел в себя довольно быстро. Он резко выпрямился на троне, подозрительно принюхался, обвел подданных взглядом и горько вздохнул; но уже в следующую минуту его мозг заработал на пределе возможностей, и Оттобальт нетерпеливым движением отогнал суетящихся слуг. В его голове зрел смутный и неясный пока, но уже очень коварный план. Король еще не мог с уверенностью сказать, что именно он придумал, дабы защитить и себя, и королевство от страшной угрозы, но точно знал, что начинать следует с изыскания скрытых резервов и назначения человека ответственного за все безобразия - и те, что уже совершились, и те, что еще только грядут. Так учил племянника славный король Хеннерт, а уж он-то знал толк в искусстве правления.
- Сереион! - заорал король тем громовым голосом, от которого некогда тускнело и корчилось небо над гунухскими степями и варвары бежали врассыпную.
Стражники, застывшие у дверей в карауле, поморщились и стали переступать с ноги на ногу. В их железных шлемах металось пойманное эхо; барабанные перепонки могли однажды лопнуть от счастья, которое полагалось испытывать, внимая крикам обожаемого повелителя. Конечно, для того чтобы призвать слуг - особенно тех, что постоянно находились в радиусе трех метров при персоне Оттобальта Уппертальского для разных мелких поручений, - так орать вовсе и не требовалось. Тем более что из нескольких походов были привезены во дворец и золотые тиморские гонги с крохотными серебряными билами, и гроздья нефритовых колокольчиков на шелковых шнурах разного цвета и длины из загадочной страны Ярва-Яани, и даже диковинного вид трещотка, коей полагалось неистово размахивать во все стороны, дабы привлечь внимание пажей и придворных к монаршьей особе, - но Оттобальт, видимо консерватор в душе, этих новомодных штучек не любил и не признавал. Разве что баловался изредка трещоткой - но это скорее из любви к музыке.
- Сереион! - гаркнул король.
Дрыхнувший под столом сытый пес подскочил на четырех лапах, взвизгнул и прыснул вон из залы.
- Забегали наконец, - буркнул его величество в бороду. - Надо битых два часа орать как резаному, чтобы хоть кто-нибудь обратил на тебя внимание. Так ведь? - требовательно спросил он у подоспевшего Сереиона.
- Так, мой король! - рявкнул тот. - А что "так"?
- Олух!
- Не совсем, ваше величество, - осторожно возразил Сереион.
- Совсем! И не путай меня!
- Никак нет, ваше величество! - И Сереион лихо щелкнул каблуками.
- Вот умеешь же, когда хочешь, - моментально расцвел Оттобальт.
Он питал слабость к своим гвардейцам, особенно же к их командиру, служившему ему верой и правдой с первого дня правления.
Сереион - невзирая на распространенное мнение, что чужая душа потемки, - изучил своего короля, если можно так выразиться, вдоль и поперек и знал его душу как свои пять пальцев. Душа у короля была добрая, простая и веселая - нужно было только знать подход. Сереион этот подход знал, но никогда не использовал свое знание в корыстных целях. Начальник королевской гвардии принадлежал к редкой, ныне вымирающей породе бессребреников и хранил верность Оттобальту Уппертальскому потому, что действительно любил своего повелителя. Конечно, его величество был всего лишь человеком, а вовсе не ангелом и отдельные его слабости могли поколебать разум более впечатлительного человека, чем Сереион, однако - и это было главное - король был милосерден и незлопамятен. В основном.
- Сереион, - вкрадчиво начал король, - мне пришла в голову блестящая мысль…
- Да?!
- Ты должен немедленно придумать, как нам справиться с вторжением. Кстати, тебе уже известно о вторжении?
- Конечно, ваше величество. Сегодня утром я подал официальный доклад светлейшему министру Мароне. Мои лазутчики сообщают о том, что варвары-бруссы в больших количествах двигаются по направлению к нашим границам с явным и злостным намерением пересечь их…
- Сереион, - нечеловечески мягким голосом сказал Оттобальт, - засунь своих варваров знаешь куда? В задницу…
- Ваше величество!
- Мое! Именно что мое величество… Отвечай как на духу: тебе известно, что моя драгоценная родственница в больших количествах движется по направлению к столице с явным намерением вторгнуться во дворец и снова осесть тут один Душара знает насколько?!
- Да, мой король, - заметно погрустнел Сереион. - Эта скорбная весть уже распространилась по всему дворцу.
- И что ты предлагаешь своему королю - удавиться?!
- Я этого не говорил…
- Сереион, у меня такое впечатление, что от меня что-то скрывают.
- Не то чтобы скрывают, ваше величество…
- Друг мой, мой верный воин, мой храбрый полководец, - торжественно молвил Оттобальт, - скажи мне все до конца. Эта трусливая крыса, мой министр, побоялся сообщить мне самое страшное - да? Поведай же мне без утайки, что еще случилось в нашем славном Уппертале?
Сереион поднял на короля страдальческие глаза. Если Оттобальт принимался вещать таким торжественным голосом, словно пел сагу, предварительно приняв на грудь кружку-другую (или там пятую) крепкого эля, хитрить и изворачиваться не следовало. Король головы рубил редко, в основном сгоряча и не подумав, и чаще всего жалел о содеянном спустя день или два. Но сама тенденция рубить головы сохранялась.
Как всякий доморощенный философ, имеющий богатый практический опыт, Сереион знал, когда пора остановиться, задуматься о тщете всего сущего и о том, что завещание так и не дописано. Лицо короля изобразило всю гамму человеческих переживаний - от нетерпеливого и тревожного интереса до откровенного негодования. И командир гвардии решился.
- Ваше величество! Приближение кортежа королевы-тети обнаружил ваш верный слуга - храбрый рыцарь Веттен, стоящий во главе полусотни копейщиков. Движимый исключительно преданностью своему королю, Веттен решил, что он сможет отговорить ее величество вдовствующую королеву-тетю от поездки в Дарт, если сообщит ей о грозящей Упперталю войне с бруссами…
- Умница! - расцвел Оттобальт. - Подать его сюда немедленно! Мы его будем награждать! - Но тут король осекся, заметив выражение лица Сереиона. - Или не будем?
- Не знаю, ваше величество, - пожал плечами Сереион. - Дальше же было вот что, видимо, рыцарь Веттен несколько перестарался, расписывая грядущие катастрофы, так что ее величество тетя со всей решимостью и силой духа, свойственной Хеннертам, объявила, что теперь-то уж точно прибудет в Дарт с целью лично руководить обороной столицы и лично наблюдать за действиями военачальников вашего величества, дабы избежать неминуемого поражения. Ибо, как выразилась ее величество тетя, никому ничего доверить нельзя, и особенно - войну с бруссами.
Оттобальт доверчиво смотрел на своего командира гвардейцев и улыбался, видимо еще не осознав масштабов надвигающегося катаклизма.
- И что теперь, Сереион? - спросил он.
- Теперь нам остается только вручить свою судьбу Всевысокому Душаре, полагаясь на то, что он будет милостив к своим детям.
- Ага, - протянул король, не страдавший религиозным рвением. - Как же. Если бы ему было дело до наших страданий, то у этой старой клячи давно была бы чесотка или… понос, например. Чтобы ей было не до поездок. Руководить она будет обороной! И наступлением! А я на что?! Сереион! - завопил он, вытягивая шею.
- Я здесь, ваше величество.
- А-а, ты смотри. И точно - здесь. В общем так, Сереион. Я тебя люблю, и если с тобой что случится, то буду всяко по тебе скорбеть и даже памятник, может, велю поставить на площади - в натуральный рост, бронзовый такой, самый модный. И награжу посмертно. Но если ты сейчас же не придумаешь, что нам делать, я тебе обещаю - казню, казню и не посмотрю на будущие муки совести и прочие сожаления. Понял?
- Как не понять, ваше величество.
- И что?
- Могу сказать только одно - то, что с нами случилось, выходит за рамки разумения обычного человека и попахивает, осмелюсь заметить, мистикой.