– Нисколько не боюсь и тебе очень советую… и воду пить! – поясняла смелая и передовая Лиза отсталой и темной горничной.
Минеральные источники Крыма считались очень целебными и всеисцеляющими. Собственно тут даже и простая вода становилась золотой, если текла в священном месте. Слепые греки начинали видеть только промыв там глаза, то есть задача болящего сводилась к тому чтоб найти подходящий родник или источник, уже обожествленный или просто очень хороший и целебный, и припасть к нему. Колодезная же вода была у крымских греков не в почете, застойная она шла только на поливку огородов.
Мамзель Лесистратова улучила свободную минутку и устроила себе маленькое путешествие к термальным водам и лечебным грязям. Считалось что тут можно омолодиться как минимум на десяток годков, и кожа лица станет розовой как пятка младенца стоит лишь натереть ее грязевой жижей. При всеобщей прохладе здесь еще сохранялся оазис тепла, и можно было поплавать в свое удовольствие. Казалось даже птички тут не боязливо жались к глуши ветвей от холода а вольготно пели, впитывая поднимавшийся от воды пар.
Оставив прислугу смотреть за конями и разоблачившись в кустиках она не без удовольствия погрузила стройное тело в озерные воды и стала плавать и нырять, надеясь что ее никто не видит (а может и наоборот, полагая что видит), так как купальный костюм в те годы еще не получил должного распространения, а купание в сорочке Лиза считала еще более безнравственным чем полное обнажение.
Когда она проплыла уже много саженей и решила вместо лягушачьего брасса испробовать дельфиний баттерфляй в воде обнаружилось еще одно тело, плывущее по-собачьи. Ужасно испугавшись за свою невинность, потерянную впрочем еще в девичьем возрасте, Лиза поспешила к берегу, но тут тело забулькало нечеловеческим голосом:
– Сударыня-барыня, стойте! Я тону, тону! За вами не угонюся!
Лесистратова прищурилась, заслоняясь рукой от солнца и мелких брызг:
– Кто такой? Имя, род, задание?
– Послали меня! Сказать что едут, уже едут! Огненная река! По морю течет, с гор! – завопило тело посланного к ней, размахивая руками для убедительности.
– Да что ты несешь, с гор и с моря? На берег плыви! Пошел! – рассердилась Лиза на бестолкового гонца.
Эта перепалка к сожалению не дала возможности Лизе докупаться а графу Г. посмотреть на нее из-за кустов. Собственно он как раз хотел предложить Лесистратовой составить ей компанию в закрытии купального сезона но как-то слегка застеснялся, а она ускакала очень быстро и пришлось догонять. С удовольствием понаблюдав за ней с берега граф Михайло теперь не растерявшись решил сыграть в героя:
– Сударыня, этот негодяй пристает к вам? Я вас спасу! – завопил Михайло нечеловеческим голосом, обнажая свою знаменитую на весь Петербург шпагу в два аршина длиной.
– Как, граф, и вы здесь? – взвизгнула Лиза, прикрываясь одеждой и стараясь спрятаться в глубь кустарника. – Еще не хватало!
– Ах, мадемуазель, мог ли я вас оставить? Вы же видите – надвигается стихийное бедствие! – молвил граф покривив душой, ибо еще пять минут назад никакого бедствия и в помине не было.
Между тем казалось словно бог Посейдон разгневался на будущих ай-лимпийцев и наслал бурю, ураган и потоп. Как-то так совпало, что в это время Морозявкин как раз поспешал к берегам Тавриды, везя с собой прихваченный огонек. Волны пенились, корабль, временно позаимствованный у православных братьев-греков рассекал носом воды, огибая уже оконечность таврического полуострова, словом все шло к финалу путешествия, как вдруг в налетевшем порыве ветра и бури какая-то неудачная молния стукнула прямо в грот-мачту. Суденышко запылало как свечка, капитан-грек в ужасе поспешил к берегу пока еще не все сгорело, сухой лес из редчайших хвойных пород тоже мигом занялся, и вот уже через четверть часа пылало все вокруг.
Тут уже ничего не оставалось как вместо предполагаемой торжественной встречи с цветами и оркестром к примеру в Севастополе высадиться в пожарном порядке на ближайшем берегу и поспешить от надвигавшегося огня вглубь территории. Команда моментально эвакуировалась, капитан сошел последним, Морозявкин, как и полагается факелоносцу – первым. На берег были вдобавок отгружены многочисленные трофеи, добытые в греческом походе, которые также приходилось перемещать бегом несмотря на то что там были тяжеленные сундуки. Часть их впоследствии оказалась утрачена, другие спешно присыпали землей, закопав до лучших времен, но так затем и не нашли и археологи потом сильно удивлялись количеству древнегреческих сокровищ в обычном крымском захоронении.
Пожар подступал все ближе, аромат морского бриза сменился жутким запахом гари, горы и леса загорались одни за другими, впереди бежал Морозявкин с горящим факелом в руке, понимая что должен прибыть к месту состязаний раньше пожара дабы его заметили и не решили что огонек к ним прилетел сам собой, по щучьему велению. За ним следовали перепуганная жрица, волосы которой мотались на бегу черной паклей, капитан и вся команда, словом прямо-таки марафонский забег. Птицы и звери, орлы, куропатки и как показалось месье Вольдемару даже львы и слоны тоже бежали вместе с ним.
– Бери правее! Нет, левее! Да куда ж ты жешь прешь, прямо давай! – управлял Морозявкин походом на бегу, но прямо они никак добежать не могли потому что каждый трехминутный привал являлся поворотом. Отсюда и пошла историческая традиция после любого партийного совещания или съезда менять направление движения страны, то есть политику.
Разумеется такой лесной пожар вкупе с бурей не остался незамеченным строителями ай-лимпийских объектов. Передовой казачий дозор донес о бедствии Платову, немедля послали гонцов к императору, стали звать пожарных к урочищам и приготовились тушить самый пожар. Собирали телеги, тянули пожарные рукава, окапывали леса канавами, без дела никто не остался. Даже послали спортсменов-олимпийцев на линию огня, чтоб у них прыть разгорелась, словом Вольдемара и компанию встречали как никогда торжественно.
Однако с мобилизацией казаков вышла заминка – некоторые несознательные казачьи отряды стали торговаться как на рынке и требовать передачи в собственность казацкого войска впридачу к исконно казачьим владениям винокурен, минеральных вод, тучных земель и прочего добра с царского плеча.
– Людей надо как-то заинтересовать! – поясняли они свою позицию. – За государя уж сколько лет жилы рвем, другим все достается, а нам шиш с маслом? Да вернее и преданнее нас у их величества и нет никого!
Им конечно стали объяснять что промедление смерти подобно, но они вполне с этим соглашались и только требовали решить вопрос поскорее.
– Наше войсковое общество тут все уже открыло и построило, а житья русскому человеку как не было так и нет! Вином торгуем, рыбой торгуем, да что с этого доходу? Так людей не удержать, истинный крест.
Для справедливости надобно было отметить что конечно даже и на месте знаменитых впоследствии Ессентуков сначала был только казачий пост, а уже потом к минеральным водам повалил люд со всех сторон и даже добрый доктор Гааз из Москвы прикатил. Популярное же массандровское массовое виноделие в своем цивилизованном графом Воронцовым виде появилось позже, но уже тогда сильно было стремление все тут облагородить на европейский манер.
Таврический губернатор вызывал к себе француза-химика, обнаружившего что Сакское озеро – это не только грязь но и очень полезная от всяких болячек штука, что подтверждало слова знаменитого натуралиста Сумарокова в труде "Путешествие по всему Крыму и Бессарабии в 1799 году". Академик и писатель лично опробовав грязи под руководством опытного татарина резюмировал: "Озеро Сак близ деревни сего же имени достойно, чтобы о нем сообщить. Оно имеет чудесное действие подавать скорое исцеление от многих болезней". Тут же решено было устроить в губернаторском имении суконную фабрику. Словом казаки-первооткрыватели глядя на роскошные особняки понаехавших иногородцев и иностранцев все время чувствовали себя обделенными и возмутились в самое неподходящее время.
Увидевши что его донцы-молодцы стали интересоваться кизляркой – кизлярской виноградной водкой, схожей после выдержки в дубовых бочках с французским коньяком – более чем защитой любезного Отечества, Платов сначала хотел было запороть смутьянов до смерти, потому что конечно только шельмы собаческие могли в столь опасный для ай-лимпийских игр момент искать себе выгоды, но потом одумался и сменивши гнев на милость обещал будто бы и знаменитые источники Ессентуков станут казачьими во веки веков если только сейчас же и немедленно они затушат пожар.
– Рады стараться! Мы как штык! Вмиг потушим!
Заручившись казачьей помощью, пожарные практически отбили натиск огня, а мужественные атлеты, бегуны, борцы, стрелки, лыжники, спасаясь от стены пламени, передавали друг другу донесенный Морозявкиным факел и мчались вперед как лани, так что получилось подобие более поздней эстафеты олимпийского огня.
Эта традиция имела как известно грандиозные последствия, после чего уже никакие Олимпийские игры не обходились без бегущей эстафеты. Предание не сохранило имен первых участников того экстремального эстафетного бега глубоко засекреченной ай-Лимпиады, в общие ряды как-то затесалась балерина из Императорского балета, юркие сельские ребятишки, отличилась даже какая-то бабка из села Дураново – бойкая столетняя старушонка сверкая лаптями и вихляясь на ходу во все стороны протащила факел шагом саженей триста пока совсем не рассыпалась, но пламя сберегла.
Однако конечно кто там бежал – Коняев с Рыськиным или там Иванопулос с Попадалусом – теперь разницы нет никакой. Важно лишь то что среди моря огня лесного, природного они сумели сохранить тот самый зажженный от священного храма огонек, которого ждали на месте будущих игр у горы Аю-Даг с таким нетерпением.
– Огонь потушили, казаков усмирили, атлеты с факелом прибежали, ваше величество! – доложил закоптившийся от пожара Платов императору.
– Ну вот и прекрасно. Значит все готово – пора начинать! – объявил государь свою монаршью волю.
Глава двенадцатая, открывающе-олимпийская
А и верно было уже все готово, и гости собрались, и двор весь съехался, и для российских атлетов из соборной команды устроили торжественный молебен с читкой царского манифеста, сгоряча загнав в церковь всех без разбора вероисповедания. Иноземные посланники слетелись как мухи на мед вокруг основного центра ай-Лимпиады – Аю-Дага, в Ялте, Алуште, даже в Севастополе и Керчи, словом по всей Тавриде прямо яблоку негде было упасть и хотя лесной пожар многих напугал, однако же никто не уехал так как жажда зрелищ пересилила да и золотых "хлебов" вокруг было полно. Ни прохлада надвинувшейся вдруг крымской зимы, ни мрачное небо – ничто не могло оторвать их от трибун.
– Боже, неужели дожили? Неужели начинаем? – волновались устроители, не в силах поверить что наконец-то устроили столь торжественное событие. – Сейчас свершится и зажжется!
– Не могу поверить, граф, что сей же час мы увидим все нами напридуманное своими глазами! – волновалась и Лиза. – Пойдемте же на позиции!
– Да, нам уже пора выдвигаться – труба зовет! – подтвердил и граф Г., и они пошли в первые ряды.
Государю ничего не оставалось как махнуть платочком и повелеть приступать. В тот же миг трубачи затрубили ай-лимпийский гимн, в котором можно было узнать "Молитву русского народа" но на международном французском языке, причем с таким чудовищным прононсом что французы затыкали уши, а знаменосцы торжественно подняли флаг ай-Лимпиады, так что белое полотнище с олимпийским мирным голубем затрепетало на ветру. Раздался олимпийский фейерверк – тысячи шутих взлетели в закатное уже небо, засыпая его шипучими огненными звездами.
– Сколь прекрасна была идея – открывать ай-Лимпиаду ночью! – шептал граф Г. на ухо Лизе, дабы она лучше слышала.
– Ну это чтобы было ярче видно фейерверк, да и веселие на Руси есть питие – на радостях все так перепьются что выступать уже не смогут. Вон один прыгун, Петька Безухов, еще летом так наклюкался что, вообразите, вместо чтоб прыгнуть в вышину упал в длину и растянулся. Но потом конечно исправился, на горных-то лыжах.
– Неужели? И еще жив пока что?
– Ах, граф, вы мешаете мне слушать, – кокетливо хихикала Лесистратова, указывая на трибуны.
Император произнес перед собравшимися гостями, среди которых были и великие князья и отпрыски королевских фамилий Европы, кратчайшую речь, всего лишь на без малого пол-часа, в которой призвал всех наслаждаться этим удивительным событием, не виданным со времен античности. Честь зажжения ай-лимпийского огня была доверена Лизе Лесистратовой, и она уверенно ткнула принесенным Морозявкиным и Ко факелом в подножие гигантской чаши, которой гореть должно было все игрища. Огонь осветил лица собравшихся на трибунах огромного стадиона. Лесистратова произнесла ай-лимпийский девиз "быстрее, выше, сильнее", при этом опять покраснев как маков цвет, атлеты поклялись бороться честно, а судьи – честно судить сии соревнования, что многих весьма растрогало.
– Да чего уж там, выиграем или проиграем – мне плевать, главное что зрители на трибунах есть! Многие за тридевять земель приехали, а где не хватит – мужиков нагоним али солдат что ли… Игры надобно было устроить любой ценой, и мы за ценой не постояли, – резюмировал Платов.
– Ваше благородие, так мы завсегда рады стараться! – ответствовал находящийся неотлучно при ем есаул.
– Да уж постарайтесь, ребятушки, и чтоб все как штык-молодец!
Есаул с указанием отошел, а действие между тем продолжалось. Зрители притихли, ожидаючи новых фокусов, и не прогадали. На поле выбежали веселый муфлон, дельфинчик и олень, немало позабавившие публику, затем началось то народное творчество, коим так гордились организаторы – поскакали лихие санные тройки с разудалыми гармонистами и нарядными бабами в шалях и монистах, выехали на рысях казаки в бурках и папахах, размахивая шашками, запели итальянские оперные певицы, для сей оказии выписанные из итальянской "Ля Скала" что в Милане за целое состояние, но всех переплюнула наша российская певица Пофигея, названная так в честь древнего славянского языческого бога Пофига, за семь рублей серебром разошедшаяся аж на целых три с половиной голосовых октавы. Словом равнодушных не осталось и вовсе никого.
Зрители восторженно ревели, кричали, мычали и невесть что вытворяли, некоторые иноземцы косились на россиян и особенно на тех кто приперся с детьми, потому что детишки вели себя как негритята из глухой африканской деревни, но понятно было что с родным Катманду лучше не связываться, потому как ничем хорошим это не кончится. Впрочем приняв горячительного в виде глинтвейна иноземцы вполне сравнивались с аборигенами и даже иные и перекрикивали местных. Трещали немецкие шарманки и русские гармошки, завывали шотландские волынки, протяжно дудели какие-то африканские дудки-вувузелы, ужасная какофония временами даже перебивала полковой оркестр.
Затем началось ранее никем еще не виданное диво – торжественное прохождение команд из разных стран. Это представление было придумано на пару графом Г. и Лизой, которые были всецело за, а вот Платов решительно против так как считал что это не военный парад, а гражданским негоже в мирное время всякие монстрации учинять. Тем не менее прохождение учинили, причем знамя российской команды несла Лесистратова, а Платов, шедший сзади по левую руку от нее, поразил всех мрачнейшим видом как будто у него заболел коренной зуб – обидно было ему, боевому генералу, идти сзади какой-то девицы, да еще и при полном параде – генеральско-казачьей хформе с золотыми эполетами и в кивере с пером. От возмущения он крутил нагайкой так что к нему аж боялись подходить прочие члены ай-лимпийского комитета.
Справа же шествовал граф Г. в великолепном малиновом камзоле с белым шейным платком, улыбавшийся всем как на светском рауте, позади одетые в яркую расписную белую с красными цветами ай-лимпийскую форму проходили атлеты – уже знакомые местным борцы, коих оставили в программе для зрелищности, бороться прямо в снегу, бегуны и летуны на лыжах, конькобежцы, саночники и прочая крепостная братия. Форму для них пошил самолучший итальянский кутюрье Борджиа ди Чезаре, который впрочем был известен всей Москве как портняжных дел мастер Тришка Кафтанович.
– Хорошо идут, на рысях! – одобрил есаул. – И знамена развернуты!
Все присутствовавшие женщины, дамы и бабы, словом существа женского пола конечно тут же шепотом а иногда и в голос принялись обсуждать наряды проходящих, сокрушаясь почему нет фестончиков и рюшечек, и что все равно даже без оных получается слишком пестро.
– Ах, милочка, розанчиков надо было поменьше, а полы у кафтанов пустить подлиннее, а то какие-то кургузые, и в новом сезоне так уже и не носят.
Надо сказать что хоть выкройки парижских мод доходили и сюда, в места столь отдаленные, причем иногда с заезжими купцами и ранее чем в столицы, подобное дефиле в здешних краях увидать было трудно и все дамы, приятные и не очень, пользовались случаем. Международная мода наступала, торговки прикидывали сколько можно выручить если пустить все видимое на ярмарку, закупившись оптом с больших кораблей, словом лозунг "все на продажу" был конечно популярен уже тогда.
Прибывшие команды тоже оделись кто во что горазд, а горазды иноземцы были на многое. Англичане шли чуть ли не во фраках и цилиндрах, живописные шотландцы-волынщики блистали юбками и тянули свои волыны, громко играя. Делегация Северо-Американских Соединенных Штатов, временно позабыв на время Олимпиады о своих распрях с англичанами, играла в ковбоев и выбрала широкополые шляпы, рубахи без воротников и штаны из грубой кожи, причем Лизе показалось что они пригонят сюда и табун своих коров с ранчо. Проходили французы, одетые в свободном стиле пейзан на пленэре, итальянцы, болтавшие и размахивающие руками, разряженные как венецианские гондольеры, испанцы, напоминавшие гордых матадоров, со шпагами и мулетами, присутствующие даже со счету сбились.
Японцы в своих цветастых кимоно шли вооруженные до зубов, с мечами и палками, щуря косые глазки и намекая что зарежут всех кто не даст им медалек, хоть это и противуречило высоким спортивным принципам. Представители поднебесной тоже не отставали, передвигаясь какой-то кошачьей походкой и бия себя в грудь со зверским видом, так что граф Г. решил что мы тут пожалуй еще не самые азияты. Даже какие-то африканские далекие и дикие племена, ежившиеся от зимнего холода, в набедренных повязках и шкурах с охапками пальмовых листьев – все мечтали хоть чего-нибудь да выиграть на склонах местных гор.
– Все флаги в гости плыли к нам сюда, по новым по волнам! – скаламбурил граф Михайло, задолго до поэта Пушкина.
– Вуи, месье, уж прикатили так прикатили, недаром мы приглашения слали и призовые сулили! – согласилась и Лесистратова, которая видя что дело кажется выгорело несколько подобрела и даже уже не была столь вспыльчивой по всякому поводу и без такового.
– Двунадесять языков, все языци и язычники, вот ведь как обернулось! А общий котел-то один, как бы не обули нас, – беспокоился о благе государева дела Морозявкин, крутившийся тут же, около господ и иностранцев. Однако Михайло и Лиза уверили его что мы и сами всех обуем, дай нам только разогнаться как следует.