Глава десятая, древнегреческая
С Морозявкиным же приключилась вот какая история. Он конечно до Олимпии доплыл и почти что без приключений, но с огнем было все не так-то просто. Начинать благороднейшее дело с банального воровства не хотелось, но однако же и встать на дорогу честной жизни представлялось не вполне возможным. Тут приходилось как-то выбирать и лавировать, лавировать так чтобы все-таки в конце концов вылавировать и не быть пойманным и побитым.
На корабле Вольдемар вел себя вполне пристойно и ощущал вольготно, удерживаясь от мелких краж дабы не быть выкинутым за борт на корм акулам. К тому же морское путешествие, холодок за воротом, соленые волны и ветер настраивали на лирический манер, разбиваемый правда зычными криками моряков "ядрить твою на рею". Морозявкин уже предвкушал встречу с Грецией и приятные каникулы в этой удивительной стране, где было, как сказывали, решительно все.
В его мечтах, навеянных морской качкой, гречанки должны были почему-то его на руках носить, он задремав уже размечтался было до греческого царя, да пребольно стукнулся башкой прямо о острый угол палубного ящика когда корабль повернул на другой галс.
Греция встретила месье Вольдемара довольно прохладно во всех отношениях. Вместо ожидаемого салата по-гречески, местного горько-кислого вина с дымным привкусом и прекрасных дев по ходу попадались только какие-то праздношатающиеся бродяги, словом говоря современным языком тут был перманентный кризис. Кроме того здесь в эту историческую эпоху над всем владычествовала Османская империя, угнетавшая традиционно свободолюбивых греков непрерывными требованиями бакшиша и угрозами повесить патриарха если что. Высадившись на берегу Ионического моря как раз недалеко от Олимпии, цели своего путешествия, Морозявкин откупился от стражей границы несколькими червонцами, причем турки смотрели на остаток денег жадными замаслившимися глазами и унести мешок удалось с большим трудом.
"Вот же ж вороватые твари, шагу не ступить", – подумал он с негодованием, чувствуя что мешок полегчал и отложить на пенсион много не получится. Однако в походе, как он надеялся, должны были появиться и другие возможности разбогатеть. "Мне уж шанс только дай, а я так вцеплюсь что и не оторвешь", – рассуждал Морозявкин оптимистично, крутя головой как орел, во все стороны.
Россия оперативно разрешила грекам плавать под своим флагом, так что жители Эллады развернулись с торговлишкой по полной программе. Местные купчики очень хотели создать какое-нибудь более-менее правовое государство, защищавшее их жизнь и имущество, не гнушаясь и поддержкой разбойников – клефтов, так что народные волнения проходили все время и султанской Турции приходилось нелегко. Французская революция тоже конечно взбаламутила население. Страну как в лихорадке сотрясали антитурецкие восстания, и это мешало любоваться погодой и природой, развалинами храмов и историческими достопримечательностями. За рубежом образовывались всякие тайные общества вроде Филики́ этери́я, то есть "общества друзей" туземного народа, желавшего освободить его из рабства.
При этом считалось что в России заговорщиков поддерживают на самом высоком уровне и к восстанию против турецкого владычества отнесутся с пониманием, хотя разумеется царю и цели "Священного союза" надо было уважать. Поэтому единоверцы пользовались тут расположением и поддержкой, чем и решил воспользоваться Морозявкин, прямо как международный авантюрист. Заговор поднимал голову.
– Порядочки у нас те еще! – жаловались Вольдемару местные греки-патриоты. – Всю нашу славную Элладу турки на пашалыки нарезали…
– На шашлыки ятаганом порезали? Ясненько…
– А нас обзывают "райам" – стадо!
– Ну понятно – где шашлык, там и овцы.
– Даже цвет в который одеваться, домики красить – и то за нас решают. Совсем нас турецкие паши достали, только на единоверную Россию и надежда!
– Поможем чем сможем – я обещаю! Я с царем весьма близко знаком, можно сказать на дружеской ноге, донесу до него все ваши жалобы. Приструним вашу блистательную Порту на раз! А кстати, отцы, нельзя ли у вас тут огоньком разжиться?
Но узнав какой именно огонек нужен Морозявкину, греки, уже тогда первейшие в Средиземноморье торгаши, заломили такую цену что украсть было бы много легче, вот только Морозявкин поопасился что паши с него кожу живьем сдерут.
"Проклятые палачи, над греками измываются – пожалуй и до меня доберутся", – рассуждая так он решил пока не лезть на рожон а не спеша и с опаской добраться к цели путешествия, а там на месте и поглядеть что к чему.
Вкусив местных прелестей в самом так сказать плотском их воплощении в виде баклажанной мусаки и хумуса, сыра фета и даров моря, Вольдемар как опытный кулинар нашел что в них слишком много оливкового масла, лимона и перца, и вообще все это похоже на кухню южной Франции, где ему приходилось бывать в дни студенческой молодости. Впрочем для обжор тут был настоящий рай, но так как в этом году солнце светило нежарко то к проблемам добавился еще и неурожай. Выросли цены, соответственно Грецию уже нельзя было назвать дешевым курортом и проще стало прокатиться в Карсблад или на Кавказ. Рассматривая природные красоты Морозявкин привык ни в чем себе не отказывать, ни в пище ни в приличных постоялых дворах, справедливо рассудив что от экспедиционных денег не убавится а он как посланник должен высоко держать марку и российский флаг.
"От казны-то не убудет, она бездонная", – полагал он, не первый и не последний замеченный в такого рода рассуждениях. Не вступая ни в какие переговоры с представителями османских властей дабы не дискредитировать державу Морозявкин как всякий нормальный герой стал кружить и петлять, идя в обход но при этом неумолимо выходя на цель.
По дороге к священной роще Алтис у подножия горы Кроньо Вольдемар успел посмотреть все местные достопримечательности, включая сосны и кипарисы. Марсово поле с беговыми дорожками, галереи и колоннады. Ни базилика ранних христиан, ни квадратная палестра, предназначенная для борцов – ничто не укрылось от его пытливого взгляда. Тут были знаменитые гипподром и стадион, а неподалеку от храма Зевса располагался пресловутый храм Геры, дорической архитектуры, рядом находились сокровищницы с несметными сокровищами, на которые оставалось только облизнуться.
– А сейчас у вас тут играют во что-нибудь? – интересовался Морозявкин у местных, сверяясь с русско-греческим разговорником. Однако греки молчали как партизаны на допросе, из чего был сделан вывод что им теперь не до игр.
Хотя древние письмена повествовали в основном о спортивных подвигах мужчин, к состязаниям допускали и девушек, для которых предоставляли стадион, но бегать давали только на укороченную дистанцию. За женский пол похлопотала Гипподамия, жена Пелопса, завоевателя Пелопоннеса, то есть южной Греции. За победу дамам выдавали кусок жертвенной коровы и маслиновый венок, самым продвинутым даже ставили статуи. Вольдемар конечно был бы не прочь посмотреть женские бега или там борьбу в грязи но ничего такого в этом году не предусматривалось, поэтому оставалось надеяться лишь на красочное представление, устраиваемое жрицами.
"Еще можно сходить турецкой ночью на танец живота, коий евнухи танцуют, посмотреть сиртаки, на базаре прибарахлиться", – рассуждал он составляя программу действий. Однако вспомнив что это все же не каникулы, Вольдемар решил пока не покупать ни древних ваз, ни связок бус и прочего барахла дабы двигаться налегке.
Наконец добравшись ближе к делу, Морозявкин выдвинулся на разведку, однако обнаружил что жрицы вовсе не собираются зажигать огонь даже ради него, российского официального посланника. Все они усердно молились и вообще занимались своими делами, и сколько месье Вольдемар не объяснял про свою великую миссию и не напоминал про древнее параболическое зерцало, которое должно было поджечь его сконструированный Левшой факел тульской работы, все было как об стенку горох.
– Зеркало, бабоньки, дамочки, сеньорки! Ну куда ж вы глядитесь когда красоту наводите, – пояснял он и жестикулировал направо и налево, как бы изображая процесс самолюбования и бритья.
– А при солнце оттуда появляется горячий огонек! Факел поджигает. Ну вроде как ваш Архимед сжег римские корабли при штурме Сиракуз! – пояснял Вольдемар непонятливым жрицам, но те прикидывались совсем тупыми и не желали вспоминать то что было всего-то несколько веков назад.
– Не дадите добром – украду как Прометей! – погрозился Морозявкин, но возмущенные жрицы пригрозили сжечь его самого, а еще донести на него туркам. Идея же соблазнить и завербовать себе в помощницы какую-нибудь юную и доверчивую жрицу тоже как говорится не покатила – может быть он уже потерял свое обаяние, а может был типажом не в греческом вкусе.
– Ходят тут всякие, а потом дорические колонны пропадают! – ворчали неблагодарные жрицы, не желавшие ни денег, ни подарков ни готовности Морозявкина все возместить натурой. – Гуляй отседова, прощай – андыо!
– Я между прочим человек благородный, даром что посланник, и никогда рук своих воровством не пятнал – ну разве что само падало! – заявлял Вольдемар, но его открытость и готовность к диалогу тут явно были лишними. Ближе ворот никак не пускали, и даже какие-то местные стражи, крепкие парни с мечами и копьями, старались оттеснить его подальше с территории храма.
– Я обладаю дипломатическим иммунитетом! – кричал Морозявкин, но теперь только издали, потому что стражники потрясая оружием уже вопили чтобы он подходил к храмовой территории не ближе чем на полет стрелы, иначе стрела таки полетит и будет очень больно, особенно в живот, священнослужительницы также не были склонны проявлять божественное милосердие. Даже какие-то гуси и куры, жившие на природе неподалеку, презрительно гоготали и кудахтали, явно издеваясь.
Не впадая в отчаяние, Морозявкин пораскинул умом и сообразил, что для получения настоящего греческого божественного огня а не дешевой самоделки необходимо поджечь весь древний город. Коварный план созрел весьма быстро, так как он понимал что ай-Лимпиада вот-вот начнется, и цейтнот заставлял действовать без промедления. Угнетенные греческие трудящиеся прямо-таки жаждали быть освобожденными, и главное было только начать, чтоб процесс пошел куда надо.
Изучив карту местности и соображая на сколько его могут загрести за это по совокупности преступных деяний, секретный посланник приступил к делу:
– Ну что, ребята, сколько ж можно терпеть? Али совсем в вас гордости нету? Всюду жулики и воры, хапуги и мздоимцы и вообще кровавые угнетатели! Греческая свобода попрана османами! Беспредел пашей, казнят поэтов, троном патриарха и тем торгуют, вот до чего докатились! Доколе? – начал Вольдемар агитацию на местной центральной площади, прямо у храма Зевса.
Толпа бедных и несчастных греков, медленно подтягивавшаяся к месту где он толкал речь, вначале выжидательно молчала, но по мере того как Морозявкин наступил на все больные мозоли по очереди начала все громче роптать и возмущаться.
– И верно! Правильно! Без бакшиша ничего не делается! Не потерпим! – заговорили они и начали подбирать с земли тяжелые предметы – палки и камни.
– Хотите извлечь себя из-под ига порабощения – избавьтесь от робости и неверности! Вы, товарищи, только начните, а Россия вас не забудет – наша эскадра уже на подходе. У них в Афинах всякие столичные филомузы, а здесь вы – истинные патриоты! Зажжем, братцы! – умело разжигал Вольдемар цветную революцию.
Граждане отозвались зычным греческим криком и начали крушить все подряд. Для начала они пробежались по стадиону, ломая колоннаду, окончательно развалили базилику, разрушили храм Зевса, подожгли храм Геры и успокоились только в южных термах. Правда все эти сооружения и так были уже не в лучшем виде, так что оставалось лишь удивляться что их вообще можно было разбить и поджечь, еще более приведя в негодность, но восставшим грекам под чутким руководством Морозявкина это удалось.
– На штурм! Не посрамим родной земли! – вопили угнетенные и метали зажженную паклю куда попало, словно на Рим напали варвары.
Пожар прошелся по городу волной, были жертвы и разрушения, но цель оказалась достигнутой. Правда подобно пелопонесскому восстанию, случившемуся еще в прошлом веке, революция быстро захлебнулась и была жестоко подавлена турками. Как и сподвижник Екатерины II граф Алексей Орлов-Чесменский полвека назад, Морозявкин сейчас явно переоценил силы повстанцев – плохо вооруженные греки неспособны были противостоять отрядам турецких янычар а кроме того слишком увлеклись празднованием временной победы, разбивая бочки с вином и в отдельных случаях склоняя непорочных и уже немолодых жриц к сожительству с победившим народом. Российская же армия конечно и не думала приходить на помощь.
Собственно говоря император решился все же помочь греческому восстанию, но многими годами позже, не в силах равнодушно наблюдать турецкую жестокость. Он даже удалил из Константинополя русского посланника и выдвинул войско к турецкой границе, но вскоре волией божию помре в Таганроге, во временной резиденции для проезжающих царей, на улице называемой по странному совпадению Греческой, так что помощи греки так и не получили а поэт Пушкин скаламбурил про сей прискорбный случай: "Всю жизнь провел в дороге, а умер в Таганроге".
Дабы оправдать применяемые средства Вольдемар, будучи весьма начитанным по верхам, впоследствии цитировал того же графа Орлова, писавшего после неудачи восстания: "Здешние народы льстивы, обманчивы, непостоянны, дерзки, трусливы, лакомы к деньгам и добыче, так что ничто удержать не может их к сему стремлению".
Таким образом Морозявкин повторил подвиг не столько Прометея сколько Герострата, и зажег ай-лимпийский факел от пожара храма Геры. Однако же чувствуя что переборщил и желая как-то искупить свою вину, он даже спас из огня самую юную и симпатичную жрицу, жгучую брюнетку с черными глазами, чувственными губами и точеной фигуркой, которая увидев что храм сгорел и она никому тут более не нужна привязалась к нему настолько что поплыла аж до самой Тавриды, став хранительницей огня и раздувая факел когда Морозявкин засыпал.
"О да, дорогая, дуй жарче", – бормотал он во сне, но жрицу даже и упрашивать не приходилось, так что факел не мог ни угаснуть ни упасть, настолько у нее был умелый и чувственный рот и так хорошо подвешен язык в оном.
Морозявкину снились разумеется приятные сны о том, как он возвращается домой с победой, со щитом – то есть с олимпийским пламенем, и с некоторым богатством, так как он во время народных волнений позаимствовал кое-что из храмовой сокровищницы, но хвастать этим конечно не собирался из опасения быть обвиненным в мародерстве вкупе с поджигательством. Тем не менее в глубине души он мечтал именно о таком исходе – храмовые сокровища были штукой посильнее чем просто презренный металл в виде монет или бумажных ассигнаций.
Само же имя Вольдемара в Греции предали анафеме наряду с именем Герострата – турки жестоко подавили восстание, и греки, так и не дождавшись тогда российской помощи очень оскорбились. На всех площадях глашатые приказывали забыть о варваре Морозявкине, стереть его имя из памяти и не считать произошедшее подвигом, равным подвигу Прометея или Геракла. Правда жителя Эфеса Герострата, в отличие от Вольдемара, за сожжение храма Артемиды еще и казнили, потому что ежели каждый базарный торгаш возьмется подпаливать храм то святынь и вправду не напасешься. Но ничто не было забыто – историк Феопомп проболтался, Страбон и прочие подхватили и вот уже имя долетело до потомков.
Конечно выражение "слава Герострата" и поныне не расценивается как комплимент, и более того – осуждается как стремление заставить говорить о себе любой ценой, даже путем больших жертв и разрушений. Однако Морозявкин оправдывал свои негодные средства высокой олимпийской целью, подобно многим тиранам, разрушающим целые страны для получения премии за мир.
Аналогичное казусу с Геростратом случилось и с Морозявкиным – разумеется все эти меры к забвению привело лишь к тому что об этом событии мир уже не смог забыть никогда, и так это и дошло до наших дней.
Глава одиннадцатая, огненно-эстафетная
В это время на Таврическом берегу уже ждали в нетерпении и били копытом. Собственно делать было особенно нечего, кроме разве что последних приготовлений – а их накапливался целый воз. Это надо было подправить, то подтянуть – забот хватало. Новенькие доски стадионов начинали вдруг разбегаться в разные стороны, точно рассчитанных денег не доставало на окончание работ, приехавшие с их величеством генералы и вельможи из свиты оставались недовольны если с ними не делились.
Временами начиналась краткосрочная кампания по борьбе с коррупцией, при которой всех трясли как груши, впрочем продолжалось это хотя и страшно но недолго. Строения спортивного предназначения радовали глаз, но не казну, которая убывала подозрительно быстро. До того как все в основном было построено злоупотребления терпели, но увидевши что некоторые стадионы из-за особенностей крымского климата и впрямь не поднимаются выше фундамента решено было наконец-то принять строгие меры.
– А подать сюда Ляпкина-Тяпкина! – раздавался все чаще зычный голос. Иногда это был голос Платова, иногда графа Нессельроде, а временами и самого царя-батюшки.
– И позвольте спросить, во сколько же раз возросла смета? – интересовался государь император с иронией и как бы нехотя, понимая что не царское это дело – влезать в столь низкие дела.
– Ну эээ… в семь раз, ваше величество! – рапортовали ему придворные.
– Скажите? Всего в семь? Кто у нас отвечал за постройку этого стадиона?
– Товарищ министра спортивного просвещения, ваше императорское!
– И где же он сейчас, этот товарищ?
– В Карсблад отъехали-с, на воды… Они заболевши… – поясняли сконфуженные придворные приглушенными голосами, переглядываясь меж собой.
– Ну как приедет с вод, так пускай для контраста попробует сибирского морозца. Надеюсь что жандармская команда этому поспособствует. А теперь – к другим вопросам.
Вельможи уверяли что все проблемы решатся как нельзя лучше, а злодеев-подрядчиков непременно накажут самым строгим образом. Верилось в это с трудом, так что каждый предпочитал не слишком заморачиваясь служебными делами развлекаться, несмотря на прохладу климата. Граф Г., например, любил поохотиться на оленей и на горничных, не изменяя своим привычкам и на морском курорте, Платов конечно предпочитал развлечения на казацкий манер, попроще, хотя на медведя с рогатиной и не ходил. Холодные морские волны бились о берег, над морем как сумасшедшие носились крикливые чайки, которые не могли взять в толк куда же лето подевалось. Все это вместе взятое навевало меланхолию.
Лизе Лесистратовой ужасно надоели хозяйственные проблемы, поэтому в свободное время как становилось чуть теплее она спешила к источнику. Надо сказать что поскольку погода без толковой весны и лета сразу в этом году устремилась к осени, найти что-то теплое и уютное было нелегко. Весьма требовались горячие ключи. Озеро Чокрак в Керчи неподалеку от Азовского моря как раз располагало к приятному отдохновению от земных ай-лимпийских трудов и хлопот. Его вода оставалась теплой благодаря сероводородным ключам, которые моментально излечивали всякие вредные болезни вроде ревматизма, а самое главное – приводили в порядок нервическую систему, расшатавшуюся после исполнения государевой службы.
– Ах барыня, и как вы не боитесь купаться одна? – спрашивала ее любопытная горничная.