- Никакой тамъ змѣи нѣтъ. Тамъ поютъ и играютъ. Тамъ шансонетенъ и оперштюке… Тамъ танцы… Тамъ хорошій кухня и можно хорошій ужинъ получить, - продолжалъ швейцаръ.
- Чтобы змѣи наѣсться? Давеча живую преподнесли, a теперь хотите жареную… Спасибо!
- Уговорите ее, монсье, вашу супругу… Мѣсто очень веселое… Красивыя женщины есть, - шепнулъ швейцаръ.
- Нѣтъ, ужъ теперь закусила удила, такъ ее не только уговорить, a и въ ступѣ не утолочь, - отвѣчалъ Николай Ивановичъ. - Веди домой и заказывай ужинъ для насъ.
Черезъ четверть часа они были дома. Глафира Семеновна съ сердцемъ сбросила съ себя ватерпруфъ, шляпку, сѣла въ уголъ и надулась. Николай Ивановичъ взглянулъ на нее и покачалъ головой. Швейцаръ подалъ ему карту кушаній и отошелъ къ сторонѣ. Николай Ивановичъ повертѣлъ ее въ рукахъ и сказалъ:
- Я, братъ, по-нѣмецки ежели написано, то гляжу въ книгу и вижу фигу, такъ ужъ лучше ты заказывай. Глаша! Ты чего-бы хотѣла поѣсть? - обратился онъ къ женѣ.
- Ничего. У меня голова болитъ.
- Нельзя-же, милый другъ, не ѣвши. Завтра рано утромъ поѣдемъ въ Парижъ, такъ ужъ не успѣемъ до отправленія поѣсть. Въ которомъ часу, Францъ, идетъ поѣздъ въ Парижъ?
- Въ восемь часовъ утра. Вамъ придется на Кельнъ ѣхать и тамъ будетъ пересадка въ другіе вагоны. Въ Кельнъ пріѣдете вечеромъ и только въ Кельнѣ можете покушать, a до Кельна поѣздъ нигдѣ не останавливается больше двухъ-трехъ минутъ.
- Ну, вотъ видишь, Глаша; стало быть, тебѣ необходимо поклевать съ вечера, - уговаривалъ Николай Ивановичъ жену. - Скажи, чего ты хочешь - вотъ Францъ и закажетъ.
- Спасибо. Не желаю змѣй ѣсть по его заказу.
- Ахъ, мадамъ, мадамъ! И какъ это вы эту змѣю забыть не можете! - началъ швейцаръ. - Развѣ я хотѣлъ сдѣлать вамъ непріятное? Я не хотѣлъ. A что змѣя, такъ это акваріумъ. Акваріумъ не можетъ быть безъ крокодилъ и змѣя, рыбы и амфибіенъ.
- Врете вы, можетъ. У насъ въ Петербургѣ есть Акваріумъ безъ крокодила и безъ змѣи. Даже и рыбы-то нѣтъ. Плаваетъ какой-то карась съ обгрызаннымъ хвостомъ, да двѣ корюшки - вотъ и все.
- Ну, это не настоящій акваріумъ.
- Врете. Самый настоящій. Вашъ-же нѣмецъ тамъ оркестромъ дирижируетъ.
- Поѣшь что-нибудь. Полно козыриться-то, - сказалъ Николай Ивановичъ.
- Да вѣдь гадостью какой-нибудь нѣмецкой кормятъ. Вотъ ежели-бы щи были.
- Есть щи, Францъ?
- Нѣтъ, щей здѣсь не бываетъ. Щи - это то въ Россіи.,
- Ну, тогда нельзя-ли дутый пирогъ съ рисомъ и съ яйцами и съ подливкой? Здѣсь я, по крайней мѣрѣ, буду видѣть, что я ѣмъ.
- Пирогъ, мадамъ, русскій кушанье. Здѣсь въ Берлинъ это нельзя.
- Все нельзя, ничего нельзя. Ну, такъ что-же y васъ можно?
- Хочешь, Глаша, сосиски съ кислой капустой? Сосисокъ и я поѣлъ-бы… A ужъ въ Берлинѣ сосиски должно быть хорошія - нѣмецкая ѣда.
- A почемъ вы знаете, чѣмъ онѣ здѣсь начинены? Можетъ быть собачиной.
- Я, мадамъ, могу вамъ сдѣлать предложеніе маіонезъ изъ рыба.
- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ. Ничего рубленаго. Вмѣсто рыбы змѣю подсунете.
- Опять змѣю? Нѣтъ, мадамъ, здѣсь змѣя не ѣдятъ.
- Ну, такъ угря подсунете. Та-же змѣя.
- Она и стерлядь не ѣстъ. Говоритъ, что змѣя, - сказалъ Николай Ивановичъ и спросилъ швейцара:- Ну, можно хоть селянку-то на сковородѣ сдѣлать?
- И селянки я ѣсть не стану, - откликнулась жена. - Что они тутъ въ селянку наворотятъ? Почемъ я знаю! Можетъ быть, мышь какую-нибудь. Въ крошеномъ-то незамѣтно.
- Ну, поросенка заливного подъ сметаннымъ хрѣномъ. Можно, Францъ?
- Селянка и поросенокъ, монсье, опять русскій кушанье, - далъ отвѣтъ швейцаръ.
- Тьфу ты пропасть! Опять нельзя! Даже поросенка нельзя! Вѣдь поросенокъ-то свинина, a вы здѣсь, нѣмцы, на свининѣ и свиныхъ колбасахъ и сосискахъ даже помѣшались. Прозвище вамъ даже дано - нѣмецкая колбаса.
- Вѣрно. Я знаю. Я жилъ въ Россіи. Но поросенки здѣсь не кушаютъ. То-есть кушаютъ, но очень мало.
- Отчего?
- Экономи. Поросенокъ можетъ вырости въ большая свинья. Свинья большая кушаютъ.
- Глаша! Слышишь? Опять экономія! - воскликнулъ Николай Ивановичъ. - Ну, нѣмцы! Слышишь, Францъ, зачѣмъ вы умираете-то? Вамъ и умирать не надо изъ экономіи. Вѣдь хоронить-то денегъ стоитъ.
Швейцаръ улыбнулся.
- Можно, по крайней мѣрѣ, у васъ хоть ветчины съ горошкомъ достать? - спросила, наконецъ, Глафира Семеновна швейцара.
- Это можно, мадамъ. Ветчина съ горохомъ и съ картофель и съ русскій зауэрколь, съ кислая капуста.
- Ну, такъ вотъ ветчины. Ветчины и бульонъ. Бульонъ можно.
- Можно, мадамъ.
- Да вали еще двѣ порціи телячьихъ котлетъ да бифштексъ, - прибавилъ Николай Ивановичъ. Надѣюсь, что это можно?
- Можно, можно, но только бараній котлетъ, а не телячій. Телячій нѣтъ въ карта.
- Тоже экономи? - спросилъ Николай Ивановичъ.
- Экономи, - улыбнулся швейцаръ.
- Ахъ, черти, черти жадные! Ну, вали бараньи котлеты. Цыпленкомъ нельзя-ли, кромѣ того, позабавиться?
- Можно, монсье.
- Такъ пару цыплятъ. Да пива, пива побольше. Нельзя-ли въ какой-нибудь большой кувшинъ его налить?
- Можно, можно, - кивалъ головой швейцаръ и спросилъ:- Все?
- Чего-же еще больше? И этого довольно. Или нѣтъ. Закажи, братъ, мнѣ порцію сосисокъ нѣмецкихъ. Хоть онѣ, можетъ быть, у васъ и собачиной копченой набиты, а все-таки хочется попробовать… Жена ѣсть не будетъ, а я съѣмъ. Нельзя быть въ Нѣметчинѣ и нѣмецкихъ сосисокъ не попробовать. Вотъ жаль, что у васъ тутъ простой русской водки нѣтъ.
- Кюмель есть, - отвѣчалъ швейцаръ.
- Сладость нѣмецкая. Какая это водка! Ну, да ужъ вели подать, дѣлать нечего.
Ужинъ былъ заказанъ. Черезъ часъ его подали въ номеръ. Николай Ивановичъ былъ голоденъ и принялся его ѣсть такъ, что у него только за ушами трещало, а потомъ навалился на пиво. Ѣла съ большимъ аппетитомъ и Глафира Семеновна.
Часа черезъ два Николай Ивановичъ, изрядно пьяный, лежалъ на постели и бормоталъ:
- Слава Богу, завтра въ Парижъ. Ужасти, какъ надоѣла Нѣметчина.
XVII
Утромъ Николая Ивановича и Глафиру Семеновну разбудили рано, еще только свѣтъ брезжился. Тотчасъ-же появился кофе, тотчасъ-же швейцаръ Францъ принесъ счетъ за пребываніе въ гостинницѣ и сказалъ Николаю Ивановичу:
- Ежели, ваше превосходительство, хотите къ первому поѣзду попасть, то торопитесь: безъ семи минутъ въ восемь отходитъ.
- Скорѣй, Глаша, скорѣй!.. - засуетился Николай Ивановичъ и принялся расплачиваться. - Ой, ой, какой счетъ-то наворотили! - воскликнулъ онъ, увидавъ въ итогѣ счета цифру 38.
- Да вѣдь это, господинъ, тридцать восемь марокъ, а не рублей, - замѣтилъ швейцаръ.
- Еще-бы за одну-то ночь тридцать восемь рублей! Пьянствомъ и буянствомъ не занимались, вина не пили, сидѣли только на пивѣ, да вашей нѣмецкой стряпни поѣли. Бифштексъ-то, братъ, былъ навѣрное изъ лошадки. Имъ можно было гвозди въ стѣну вколачивать.
- Что вы, господинъ… У насъ кухня хорошая, провизія первый сортъ.
- Какой-бы сортъ ни былъ, а 33 полтинника за ѣду и за пиво ужасъ какъ дорого. Вѣдь комната-то всего пять полтинъ стоитъ.
- Нѣтъ, монсье, за кушанье меньше. Тутъ въ тридцати восьми маркахъ пять марокъ за комнату, двѣ марки за сервизъ…
- Какъ, и за сервизъ у васъ берутъ.
- Вездѣ берутъ.
- Глаша! Смотри-ка, за сервизъ, на которомъ мы ѣли, взяли. Ну, нѣмцы!
- Это значитъ-за прислугу, - пояснилъ швейцаръ и продолжалъ:- Четыре марки за меня, что я вчера вечеромъ вашимъ проводникомъ былъ, это значитъ одиннадцать марокъ, марку за свѣчи, марку за лишнюю кровать для вашей супруга…
- Какъ за лишнюю? Да развѣ моя супруга лишняя? Глаша! Слышишь? Тебя за лишнюю считаютъ! - воскликнулъ Николай Ивановичъ.
- Позвольте, господинъ, позвольте. Комната считается всегда съ одной кроватью, а ежели вторая кровать, то и лишняя марка. И такъ, вотъ вамъ тринадцать марокъ! Да за омнибусъ со станціи и на станцію четыре марки - семнадцать, стало быть, за супэ всего двадцать одинъ маркъ, - сосчиталъ швейцаръ.
- Фю-ф-фю! - просвисталъ Николай Ивановичъ. - Тридцать восемь полтинъ за одну ночь. Глаша! Вѣдь этакъ тысячи-то рублей далеко не хватитъ, на которую мы хотѣли въ Парижъ выставку съѣздить и обратно домой пріѣхать.
- Да ужъ разсчитывайся, разсчитывайся! Чего тутъ торговаться-то! Все равно не уступятъ. Самъ меня торопилъ, а теперь бобы разводишь, - сказала Глафира Семеновна.
- Дай поругаться-то за свои деньги. Ахъ, вы грабители, грабители! А еще говорятъ, что нѣмецкая жизнь дешовая. Нѣтъ, вѣрно, вы объ вашей "экономи"-то только для себя толкуете. Разбойники вы, Францъ. Ну, на, получай тридцать восемь полтинъ и вези на желѣзную дорогу.
Николай Ивановичъ звякнулъ по столу золотыми монетами.
- Шесть марокъ вы еще мнѣ на чай обѣщали, ваше превосходительство, такъ прикажете тоже получить? - замѣтилъ швейцаръ.
- За что? Вѣдь самъ-же ты говоришь, что за тебя четыре марки въ счетъ поставлено.
- Четыре марки нашъ готель поставилъ, а вы мнѣ обѣщали, чтобъ я васъ въ поѣздъ посадилъ, чтобъ вамъ не перепутаться. Сначала вы три обѣщали, а потомъ опять три.
Николай Ивановичъ вздохнулъ.
- Ну, получай, - сказалъ онъ. - А только, Бога ради, посади насъ въ такой поѣздъ, чтобъ ужъ намъ не путаться и прямо въ Парижъ ѣхать безъ пересадки.
- Такого поѣзда нѣтъ, монсье. Въ Кёльнѣ вамъ все-таки придется пересаживаться въ французскіе вагоны. Въ Кельнъ вы пріѣдете вечеромъ, два часа будете сидѣть на станціи.
- Ну, значитъ, пиши пропало. Опять перепутаемся! - иронически поклонился Николай Ивановичъ. - Глаша! Слышишь? Въ какомъ-то Кельнѣ придется еще пересаживаться.
- Въ французскіе вагоны, такъ ничего. По-французски я могу разговаривать, французскихъ словъ я больше знаю, чѣмъ нѣмецкихъ. Да, кромѣ того, у меня въ саквояжѣ французскій словарь есть, - сказала Глафира Семеновна.
Въ половинѣ восьмого часа утра супруги поднимались по лѣстницѣ въ желѣзнодорожный вокзалъ на Фридрихсштрассе. Швейцаръ сопровождалъ ихъ.
- Да тутъ-ли, Францъ, туда-ли ты насъ ведешь? - сомнѣвался Николай Ивановичъ. - Это, кажется, та-же самая дорога, по которой мы сюда пріѣхали. Смотри, какъ-бы не перепутаться. Вѣдь намъ нужно въ Парижъ, въ Парижъ.
- Та-же самая дорога, но вы не безпокойтесь, - отвѣчалъ швейцаръ. - Здѣсь, въ Берлинѣ, куда-бы вы ни ѣхали - все по одной дорогѣ и все съ одного вокзалъ.
Николай Ивановичъ толкнулъ жену въ бокъ и прошепталъ:
- Глаша! Слышишь, что онъ говоритъ? Кажется, онъ вретъ.
- Съ какой стати врать-то?
- Просто на смѣхъ путаетъ. Ну, смотри: тотъ-же самый вокзалъ, та-же самая мѣняльная будка, тѣ-же желѣзнодорожныя рожи, что и вчера. Я просто боюсь ѣхать. Вдругъ какъ опять въ Кенигсбергъ покатишь!! Херъ Францъ! ты не шути. Меня проведешь. Это тотъ самый вокзалъ, къ которому мы вчера изъ Кенигсберга пріѣхали! - возвысилъ голосъ Николай Ивановичъ.
- Да, да, господинъ, но въ Берлинѣ можно съ одного и того-же вокзала въ какой угодно городъ ѣхать. Здѣсь дороги кругомъ, вокругъ весь Берлинъ… Сюда всѣ поѣздъ приходятъ и всѣ поѣздъ отходятъ. Въ 7 часовъ 53 минутъ вы сядете въ поѣздъ на Кельнъ.
- Да вѣрно-ли? - опять спросилъ Николай Ивановичъ.
- Ахъ, Боже мой! Да зачѣмъ-же мнѣ врать? - пожалъ плечами швейцаръ.
- Что-то ужъ очень странное ты говоришь. Побожись, что не врешь.
- Ахъ, какой вы, господинъ! Да вѣрьте-же мнѣ, вѣдь каждый день гостей изъ гостинницы отправляю.
- Нѣтъ, ты все-таки побожись.
- Ну, вотъ ей-Богу… А только напрасно вы безпокоитесь! У васъ французскія деньги есть-ли на расходъ? Ночью вы переѣдете нѣмецкую границу, и вамъ сейчасъ французскія деньги понадобятся. Вотъ здѣсь у еврея вы можете размѣнять на франки, - указалъ швейцаръ на мѣняльную лавку.
- Нужно, нужно. Русскую сторублевую бумажку здѣсь размѣняютъ?
- Конечно, размѣняютъ. Давайте. А то въ Кельнѣ, такъ какъ вы не понимаете по-нѣмецки, васъ жиды надуть могутъ. А ужъ меня не надуютъ. Я сейчасъ для васъ и счетъ съ фирма спрошу.
Николай Ивановичъ далъ деньги. Швейцаръ подошелъ къ мѣняльной будкѣ и вернулся съ французскими золотыми и серебряными монетами и со счетомъ. Николай Ивановичъ взглянулъ въ счетъ проговорилъ:
- По тридцати девяти копѣекъ французскіе-то четвертаки купили! Ловко! Вотъ грабежъ-то! Вычистятъ намъ полушубокъ заграницей, ой, ой, какъ вычистятъ! - покрутилъ головой Николай Ивановичъ и прибавилъ:- ну, да ужъ только-бы благополучно до Парижа-то доѣхать, нигдѣ не путаясь.
Успокоился, впрочемъ, онъ только тогда, когда ему подали квитанцію за сданный багажъ и въ этой квитанціи онъ прочелъ слово "Paris". Квитанцію эту онъ тотчасъ-же показалъ женѣ и сказалъ:
- Ну, слава Богу, багажъ до Парижа взяли, стало быть, и намъ по этой-же дорогѣ до Парижа доѣхать можно. Фу, какъ гора съ плечъ! - вздыхалъ онъ, наталкиваясь на снующихъ по платформѣ пассажировъ, ожидающихъ своихъ поѣздовъ.
А поѣзда такъ и подбѣгали къ платформѣ и справа, и слѣва, останавливались на минуту, выпускали однихъ пассажировъ, принимали другихъ и мчались далѣе. Поѣзда подкатывали къ платформѣ одинъ за другимъ.
- Да куда это столько поѣздовъ-то у васъ мчится? - спросилъ Николай Ивановичъ швейцара.
- Во всѣ нѣмецкіе города и заграницу. До четырехсотъ поѣздовъ каждый день проходятъ мимо этого вокзала.
- До четырехсотъ? Ну, это ты врешь, Францъ!
- Прочтите гдѣ-нибудь описаніе.
- Глаша! Слышишь? Четыреста поѣздовъ… Да вѣдь это адъ какой-то. Какъ-же тутъ начальникъ станціи?.. Вѣдь ему тогда околѣть надо.
- Здѣсь много начальники станцій и дежурятъ по часамъ.
- Ну, нѣмцы! Мы дивимся, что они обезьяну выдумали… Да такая желѣзная дорога, по которой четыреста поѣздовъ въ день проходятъ, хитрѣе выдумки обезьяны! - воскликнулъ Николай Ивановичъ. - Скоро-ли, однако, нашъ-то поѣздъ придетъ?
- Ровно въ 7 часовъ и 53 минуты. Вотъ глядите на часы. Три минуты осталось.
Подлетѣлъ поѣздъ.
- Этотъ? - быстро спросилъ швейцара Николай Ивановичъ.
- Нѣтъ, нѣтъ. Это въ другое мѣсто. Видите, всего еще только пятьдесятъ одна минута. Вашъ поѣздъ теперь черезъ двѣ минуты.
Свистокъ и подлетѣвшій поѣздъ уже помчался, но вслѣдъ за нимъ загромыхалъ колесами еще поѣздъ.
- Вотъ вашъ поѣздъ, - заговорилъ швейцаръ. - Садитесь скорѣй. Не зѣвайте. Счастливаго пути.
Черезъ минуту супруги уже мчались въ поѣздѣ.
XVIII
- Нѣтъ, совсѣмъ не рука намъ, русскимъ, эта самая нѣмецкая жизнь! - говорилъ Николай Ивановичъ женѣ, сидя въ мчавшемся вагонѣ. - Тутъ годъ живи, да и то не привыкнешь къ ихъ порядкамъ. Замѣтила ты, какъ поѣздъ-то отправился? Вѣдь ни одного звонка не было. Только-что успѣли влѣзть въ вагонъ, кондукторъ свистнулъ - и покатили на всѣхъ рысяхъ. Право, не будь при насъ этого самаго Франца, мы-бы опять перепутались и попали не въ тотъ поѣздъ. За двѣ-то минуты до нашего поѣзда подлетѣлъ поѣздъ, такъ я и то хотѣлъ въ него вкарабкаться, ежели-бы меня Францъ за рукавъ не удержалъ. А поѣздъ-то тотъ шелъ въ Вѣну. Ну, кому въ голову придетъ, что по однимъ и тѣмъ-же рельсамъ въ 7 часовъ и 51 минута можно ѣхать въ Вѣну, а черезъ двѣ минуты въ другомъ поѣздѣ въ Кельнъ! А ужъ спѣшка-то какая! Вотъ кому ежели съ родственниками проститься передъ отходомъ поѣзда, да ежели провожаютъ тебя пять-шесть родственниковъ… Тутъ и одного чмокнуть не успѣешь.
- Ну, это-то пустяки, - отвѣчала Глафира Семеновна. - Начмокайся заранѣе, да и дожидайся поѣзда.
- Не тотъ фасонъ, Глаша, совсѣмъ не тотъ фасонъ. Съ провожающимъ родственникомъ пріятно войти въ вагонъ - "вотъ, молъ, гдѣ я сяду", потомъ честь-честью расцѣловаться, сбѣгать въ буфетъ, опрокинуть на скорую руку по рюмочкѣ, опять вернуться, опять расцѣловаться. Отчего-же это все у насъ дѣлается, а у нихъ спѣшатъ, словно будто всѣ пассажиры воры или разбойники и спасаются отъ погони! И куда, спрашивается, спѣшить? Вѣдь ужъ рано-ли, поздно-ли будемъ на томъ мѣстѣ, куда ѣдемъ. Знаешь что? Я думаю, что это нѣмцы изъ экономіи, чтобы лишняго куска не съѣсть и лишней кружки пива въ дорогѣ не выпить…
- Да, конечно-же, - согласилась супруга.
- А жъ пиво у нихъ соблазнительно. Только и хорошаго есть во всей Нѣметчинѣ, что пиво. Пиво - что твой бархатъ.
Николай Ивановичъ бормоталъ, порицая нѣмецкіе порядки, а Глафира Семеновна, вынувъ изъ саквояжа русско-французскій словарь, отыскивала разныя французскія слова, которыя, по ея соображенію, должны будутъ понадобиться при въѣздѣ на французскую территорію.
До Кельна доѣхали безъ особенныхъ приключеній, прибивъ на кельнскую станцію часовъ въ 9 вечера. Изъ Кельна въ Парижъ поѣздъ долженъ идти въ полночь. Оставалось много свободнаго времени, и вотъ Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна направились въ буфетъ. Столовая комната была переполнена проѣзжающими. Кто ждалъ поѣзда въ Парижъ, кто въ Берлинъ, кто въ Майнцъ, кто въ Мюнхенъ. Нѣмецкая рѣчь чередовалась съ французской, цѣдилъ сквозь зубы англичанинъ по-англійски и вдругъ послышалась русская рѣчь. Николай Ивановичъ вздрогнулъ и обернулся. Обернулась и Глафира Семеновна. За столомъ передъ бутылкой рейнвейна сидѣлъ, откинувшись на спинку стула, жирный широколицый человѣкъ, съ жиденькой бородкой, и гладилъ себя пухлой рукой съ брилліантовымъ перстнемъ на указательномъ пальцѣ по жирному чреву, на которомъ колыхалась массивная золотая часовая цѣпь съ цѣлой кучей учредительскихъ жетоновъ. Одѣтъ жирный человѣкъ былъ въ сѣрую пиджачную пару купеческаго покроя и имѣлъ на головѣ шляпу котелкомъ. Противъ жирнаго человѣка черезъ столъ помѣщался сѣдой рослый усачъ въ пенснэ, съ сигарой въ зубахъ, въ сильно потертомъ пальто-крылаткѣ и въ мягкой поярковой шляпѣ съ широкими полями. Жирный человѣкъ и усачъ разговаривали по-русски.
- Русскіе… - прошепталъ женѣ на ухо Николай Ивановичъ. - Сядемъ за ихъ столъ. Можно познакомиться и кой-о-чемъ поразспросить.
Супруги тотчасъ усѣлись за столъ.
- Кельнеръ! Цвей бифштексъ и цвей биръ! - скомандовалъ Николай Ивановичъ прислугѣ и, обратясь къ жирному человѣку, спросилъ, приподнимая шляпу:- Кажется, тоже русскіе? Изволите въ Парижъ на выставку ѣхать?
- Нѣтъ, ужъ съ выставки, чтобъ ей ни дна, ни покрышки! - отвѣчалъ жирный человѣкъ, не перемѣняя своего положенія. - Теперь обратно въ свои московскія палестины спѣшимъ.
- Вотъ удивительно, что вы такъ честите выставку! Всѣ, которые оттуда возвратились, намъ очень и очень хвалили ее. Говорятъ, уму помраченье.
- Грабежъ-съ… Грабежъ на большой дорогѣ за все, а жизнь - собачья. Конечно, вездѣ цивилизація, но по цивилизаціи и грабятъ. Четвертаковъ-то этихъ самыхъ сорокакопѣечныхъ мы вытаскивали, вытаскивали изъ-за голенища, да инда надсадились.
- Неужели такая дороговизна? - удивился Николай Ивановичъ.
- Ну, не такъ, чтобъ ужъ очень, - вставилъ свое слово усачъ, вынимая изо рта сигару. - Понятное дѣло, въ Парижѣ во время выставки все дороже, но…