Глава третья
Капитан Смирнов задал работёнку своей опергруппе уже на следующий день: по рации его вызвал комендант, представил местному оперу, чеченцу, а тот, пряча глаза, назвал адрес, где может быть оружие.
- А что вы сами-то, Залимхан? - задал комендант вполне резонный вопрос.
- Да как вам сказать, товарищ подполковник… - Залимхан, толстенький, лысеющий уже человек в мятой какой-то одежде, совсем не похожий на милиционера, возглавляющего уголовный розыск, тискал фуражку короткими подрагивающими руками. - Вы приедете и уедете, а нам тут жить.
- А-а… - лицо коменданта, осунувшееся, с красными невыспавшимися глазами, дёрнулось в невольной гримасе. - Боишься, значит.
Залимхан повел плечом, опустил голову.
- Ну… зачем так говоришь, Иван Алексеевич?! Просто мера предосторожности. Слышал, наверное, в Аргуне… Всю семью нашего коллеги вырезали… Я знал Алихана…
- Читал, - кивнул комендант. - Вон, сводка лежит… А ты как думал, Залимхан? Война идет, не что-нибудь. А на войне, между прочим, погибают!
Чеченец молчал, уткнув взгляд в пол, сидел перед столом коменданта нахохлившийся, с сурово сдвинутыми чёрными бровями, чужой. Нужного разговора как-то не получалось, а ведь делали они одно дело - наводили порядок в городе, втором по величине и значимости населенном пункте Чечни, оба - но каждый по-своему! - желали этого порядка, спокойствия в домах и на улицах, а прежде всего - в душах людей.
- Я понимаю, Иван Алексеевич, - глухо отвечал Залимхан.
Он по-прежнему не поднимал головы, и коменданта это стало раздражать. Чего он башку угнул, этот местный сыщик, почему от прямых вопросов весь словно съёживается?! А ещё офицер, в милиции не первый день. Чувствовал подполковник, по поведению сидящего перед ним человека видел, что тот неискренен, явно ведёт с ним некую игру, что-то не договаривает, хотя адреса людей, у которых есть оружие и боеприпасы, называет.
- Ваха Бероев - это что за человек? - комендант, опустив усатое лицо к бумажке с фамилиями, ткнул острым карандашом в заинтересовавшее его имя.
Залимхан вздохнул.
- Родственник мой. Правда, дальний. Но он - опасный человек, Иван Алексеевич, с Рамзаном дружбу водит. А Рамзан, сами знаете, полевой командир.
- Знаю.
- Ну вот. Не могу я к Вахе сам в дом войти, Иван Алексеевич, поймите меня правильно. Рамзан не простит. А у меня четверо детей.
- Ваха сейчас здесь, в городе?
- Нет. Где-то с Рамзаном. А оружие в его доме есть! Я работаю, Иван Алексеевич. Люди помогают. Не все против вас, федералов, настроены. И что будет важное - всегда доложу. Банда Рамзана где-то недалеко… Такая у меня информация.
- Ладно. - Комендант - высокий, тощий, с чисто выбритым лицом - поднялся. - Я дам команду, адреса проверят.
Помолчал, потянулся к пачке сигарет, закурил, предложил сигарету и Залимхану, но тот отказался.
- Ты всё же определяйся, - сказал комендант сурово. - Твои шатания ни к чему хорошему не приведут. Или ты России друг, или… Понимаешь, о чем я говорю?
Чеченец молчал.
- Ты, Залимхан, со мной не финти, - продолжал подполковник. - Я вас, чеченов, насквозь вижу. Вся эта возня с независимостью - блажь дудаевская и больше ничего. Москва Кавказ никогда не отдаст. И цари русские не дураки были, и мы не пальцем деланы. Тоже мне - сепаратисты! Ха! Столетия, можно сказать, за Кавказ бились, сколько крови тут пролито, солдатских жизней положено, не говоря уже про деньги, а теперь… А теперь - Ичкерию им подавай, свободу!
- Я всё понимаю, Иван Алексеевич, - тихо проговорил Залимхан. - И поведение Джохара не одобряю. У Дудаева крыша поехала, не иначе. Плохо всё это для него кончится.
- Кончится тем, что подерёмся да и помиримся потом. - Комендант, походив по комнате, малость размявшись, снова сел за стол, придавил в пепельнице дымящийся ещё окурок. - А про Дудаева и говорить не хочу - не простят ему, конечно… И я лично в драке этой с вами смысла не вижу. Ничего не изменится, только обида друг на друга останется. А жить-то нам и дальше вместе придется, на одной земле, в одной стране.
- Не мы, чеченцы, войну начинали, Иван Алексеевич!
- Да, не мы с тобой лично, - со вздохом согласился комендант. - Но чубы-то наши трещат, не у панов!
- Вот! И я о том же! - Залимхан вскинул на коменданта повеселевшие глаза - наконец-то его стали понимать! - Потому и прошу, Иван Алексеевич: пусть ваши ребята пошерстят эти адреса. Оружие там есть, это надёжная информация, верная. А мы ещё со своей агентурой поработаем, польза будет.
Комендант покивал, задумчиво глядя в окно - серый день там тлел, не торопясь, падали пожухлые листья с тополя, несильный ветер шевелил его ветви, где-то поблизости тявкала собачонка.
- Значит, Рамзан, говоришь, где-то здесь, недалеко?
- Да. Он между Аргуном и Гудермесом, далеко не уходит. Мои люди так мне докладывали, Иван Алексеевич.
- Ладно, иди, Залимхан. Мы поработаем. Я опергруппу пошлю по этим адресам. Вот, капитан Смирнов этим и займется.
С этими словами комендант сунул список в небольшой сейф, стоящий сбоку от стола, на тумбочке, и повернул ключ.
* * *
К добротному, из красного кирпича дому Вахи Бероева опергруппа капитана Смирнова подъехала на собственном транспорте - задрипанном, латанном-перелатанном "УАЗе". Машину эту передавали с рук на руки меняющие друг друга оперативники разных областей России, Смирнов со своей группой - шестые по счету. Водитель на колымагу не полагался, и потому на "УАЗе" рулили все, кто умел. И, соответственно, ремонтировали. Передние колёса были от какого-то трактора, что ли, задние, лысые, может, от "форда", движок, правда, стоял "родной", зато баранка, рулевое колесо, - от "Волги" двадцать первой модели, белое и с никелированным кольцом звукового сигнала, что предавало салону, обшитому старыми суконными одеялами, вполне достойный вид. Эта "антилопа" и возила оперативников довольно исправно, Лёша Рыжков, лейтенант, изъявивший желание рулить, повозился с машиной, кое-что подкрутил в системе зажигания и карбюраторе, сменил масло в двигателе и коробке передач, и "УАЗ" задышал увереннее и бегать стал резвее. Теперь они впятером, с Линдой на заднем сидении, и раскатывали по Гудермесу, не выпуская из рук автоматов и по-хозяйски поглядывая в мутные окошки, на проплывающие мимо улицы, разномастные дома, автобусные остановки, магазины и ларьки…
Дом Бероева нашли без особого труда - в руках у капитана Смирнова была карта Гудермеса, и он лишь командовал Рыжкову:
- Направо… Теперь сверни в переулок, да, здесь. Приехали. Лёша, ты - в машине, остальные - за мной. Олег, тебе с Линдой - простор действий. Вперёд!
Олег кивнул, сразу за железными мощными воротами отпустил Линду с поводка, велел ей: "Ищи!"
Дом - просторный, из нескольких недурно обставленных комнат в коврах, с современной мебелью, с многочисленными домочадцами - но только женщины и дети.
- Хозяин, Ваха, где? - для проформы спросил Смирнов у сурово поджавшей губы старухи, но та лишь приоткрыла рот:
- Нету.
- Так, мать, детей уведи. И самим вам тут делать нечего. Обыск будем делать.
- Какой обыск? Чего искать будешь? Где прокурор?!
- Прокурор на месте сидит, не волнуйся, он всё знает. А искать будем оружие.
- Какое оружие?! Откуда оно у нас!? - заверещала старуха, но Смирнов вежливо выпроводил её вслед за остальными.
Женщины и дети, испуганно поглядывая на чёрную собаку, молчаливо тыкающую нос во все углы и щели, попятились вон из комнаты, а опергруппа занялась своим делом.
Внешний, поверхностный осмотр ничего не дал - ни в шкафах, ни в ящиках "стенки", ни в подвале, под полом, обещанного Залимханом оружия не оказалось, и капитан, чертыхнувшись в его адрес, поскучнел и собрался было давать команду "Отбой!" Но Линда, в очередной раз побегав по комнатам, села вдруг у дивана в спальне и выразительно смотрела на быстро подошедшего к ней хозяина: "Здесь!"
Олег с Шевцовым подняли сидение - под ним ничего интересного: какое-то старое тряпьё, картонная коробка, из-под женских сапог, свёрнутая тонкая веревка, детская игрушка, фонарь без батареек…
- Что-то твоя псина не того… - сказал разочарованно Шевцов. - Пусто.
Но Линда не уходила, сидела на месте. Глаза собаки прямо настаивали, требовали: "Здесь! Ищите!"
Диван перевернули, поставили набок. Под днищем, на специальных скобах, завёрнутый в женский старый халат покоился автомат, "Калашников". Без патронов.
- Хозяйка, сюда иди! - зычно позвал Смирнов, и старуха тотчас явилась, замахала руками:
- Ничего не знаю! Никакого оружия у нас в доме не было. Это вы сами его туда положили!
- Как сами?! А халат мы где взяли?
- Не знаю. Он тут висел, это Лейлы халат! Или Розы.
Позвали и Лейлу, невестку старухи, и Розу, дочь, те тоже мотали головой - не знаем, мол, откуда взялся под диваном автомат, не видели ничего…
Заново, с ещё большей тщательностью, обыскали дом и сараи во дворе, гараж с довольно свежей "Нивой", но ничего больше не нашли.
Подписывать акт об изъятии автомата женщины отказались.
Впрочем, Смирнов особо и не настаивал. Ясно было, что "калаш" принес домой Ваха. Уехали с добычей.
Линда стала в этот день героем. Все четверо оперов по-новому смотрели теперь на четвероногого сыщика, поочередно поглаживали её, а сам Смирнов - уже дома, в общежитии - открыл банку тушёнки и вывалил её в собачью миску со словами:"Ешь, Линда, заслужила."
Лёха Рыжков, лежа на койке, наблюдая как Линда уплетала тушёнку, протянул удивленное:
- Надо же! Нашла! А то бы мы ни с чем вернулись.
И подмигнул Олегу - молодец, дескать, наставник!
Глава четвёртая
"Калаш" в доме Вахи Бероева был только началом успешной работы Линды и Олега, за неделю они с подачи Залимхана, да и по собственной инициативе опергруппы, в порядке "зачистки", нашли ещё пару автоматов, ручные гранаты и несколько тротиловых шашек. О том, что Залимхан давал нужные адреса, знал только комендант; подполковник на клочке бумаги писал Смирнову название улицы и номер дома, говорил: "Проверь, Алексей. Пусть ваша Линда нюхнёт там. Глядишь, опять чего найдёте".
Комендант уже был наслышан о кинологе и его собаке, одобрительно высказывался об их работе и каждый раз при этом ронял:
- Молодцы!
Опергруппа работала, дел всё прибавлялось, оружие и боеприпасы регулярно теперь изымались практически во всех спецоперациях, но - странное дело! - в домах, где производились обыски, как правило, не оказывалось мужчин. Женщины лишь разводили руками да бросали на приезжих русских милиционеров недовольные, косые взгляды.
Капитан Смирнов говорил на эту тему с комендантом, Иван Алексеевич внимательно слушал оперативника, его аргументы, среди которых был и такой: Залимхан, давая адреса, тут же предупреждал о предстоящей операции и хозяев автоматов, мол, грядёт такого-то числа "зачистка", имей это в виду, и мужчины на какое-то время исчезали.
- Ну, может, ты, Алексей, и прав, - думал вслух подполковник. - Тогда помозгуй с ребятами, чего тут можно сделать. У вас, у сыщиков, мозги особые. Какую-нибудь проверку Залимхану организуйте, дезу ему запустите… Не знаю, сам соображай. Я ему, честно говоря, не особенно верю. Чеченец, что с него возьмёшь? Но польза всё-таки есть - оружие вы находите.
- Находим, - соглашался Смирнов. - Но они не очень от этого страдают. Автоматов у них горы.
- И автоматов полно, и боевики где-то поблизости бегают, - в тон оперативнику рассуждал комендант. - Рамзан Гадуев в федеральном розыске, так же, как и Басаев. Да их у меня, вон, целый список - подполковник кивнул на сейф. - И Ваха этот, Бероев. Он же родня Залимхану и рассчитывать, что тот выдаст Ваху… сам понимаешь. Значит, ловушку ему надо устроить. Дом его вы теперь знаете, покараулить может быть, посидеть где-нибудь поблизости. Боевик он, этот Ваха, что тут непонятного?!
- Я подумаю, Иван Алексеевич.
- Подумай, Алексей… А изъятое оружие - это в любом случае хорошо. Это спасенные жизни наших ребят, да. Хотя оружие само по себе не стреляет. Боевиков надо искать.
- Стараемся, товарищ подполковник. Залимхан дал мне кое-какую информацию.
- Старайся, Алексей, старайся, - занято сказал комендант и потянулся к затрезвонившему телефону - звонили из Грозного, из ГУОШа.
* * *
О быте командированных в Гудермес милиционеров особой заботы на огороженной и заминированной территории педучилища никто не проявлял. Сорок пять суток - срок не такой уж и большой, считало начальство, молодые здоровые мужчины вполне могут и сами о себе позаботиться, обойтись, в частности, без столовой, какая в данный момент в здании не функционировала (да и раньше, говорят, здесь был только буфет). Словом, забота о пропитании стала делом рук самих омоновцев и оперов с собакой, хотя, ради справедливости, скажем, что и тем и другим выдали продукты, да и командировочные они получали. Кашеварить же приходилось самостоятельно.
Капитану Смирнову, как начальнику, с кухней возиться, разумеется, было не положено. Лёша Рыжков взялся за "УАЗ", "антилопу", посвящал машине всё свободное время, иначе та не стала, бы ездить. Оставались уральцы Шорохов и Шевцов, ну, и Александров Олег со своей Линдой. Но от собаки на кухне какая может быть польза? Разве опробовать варево…
Короче, кашеварили они по очереди. Кто-то из прежних жильцов их комнаты-класса оставил "Шмель" - старенький и капризный бензиновый примус, им автомобилисты любили пользоваться. Вот на этом "Шмеле", пока он благополучно потом не взорвался, Олег в числе других поваров-самоучек и кашеварил: тушенку разогревал, макароны варил… Муторное, конечно, это дело в таких примитивных условиях, особенно с мытьём посуды морока была, никого по доброй воле не допросишься тарелку за собой помыть, но кое-как наладилось и это, да и из посуды у них в комнате оказывались в обороте алюминиевые миски да кружки.
Линда, если она была не на улице, в будке, а в комнате, с интересом наблюдала за хозяином, который возился с обедом или ужином. Олег, видя внимательный её взгляд, посмеивался, иногда брызгал водой в её сторону, а чаще подбрасывал что-нибудь из еды. Особенно она была благодарна ему за кусочки шашлыка - это всё-таки мясо!
Неожиданным помощником доморощенных кашеваров стала некая Марьям, жившая поблизости от милицейской "крепости" - худенькая, невзрачного вида женщина, взявшая на себя роль буфетчицы. Правда, буфет, как таковой, комендант открывать ей не разрешил, но три-четыре раза в неделю Марьям со своей тележкой приезжала к воротам КПП, её знали, пропускали вовнутрь, и она торговала, всем, что привозила или что ей заказывали. Была она общительной, разговорчивой женщиной, рассказывала о себе охотно: мужа нет, дудаевцы убили его за непослушание и отказ воевать в их рядах, детей трое, все маленькие, в школу ещё не ходят, да и какая теперь школа!? Вон, и из педучилища милицейскую базу сделали… Денег никаких от государства она не получает, только от торговли и есть небольшой навар - едва-едва концы с концами сводит.
Торговала здесь Марьям и раньше, считай, с первого заезда омоновцев из России, покупателями стали теперь и нынешние, череповецкие да саранские милиционеры, продукты у этой затурканной жизнью и войной чеченки покупали и опера капитана Смирнова. Конечно, капитан, как всякий думающий сыщик, навёл о Марьям Кусамовой справки в местной милиции, у того же Залимхана, и тот официально ответил, что "… уголовный розыск Гудермеса к гражданке Кусамовой М. Д., проживающей по ул. Советской в доме №… не имеет никаких претензий."
Познакомился с Марьям и Олег Александров. Выгуливал Линду, а заодно решил и продуктов прикупить. Макароны и тушенка уже поднадоели, а на лотке у женщины были аппетитно выложенные булочки, сладкие пирожки, конфеты… Но главный продукт для командированного милиционера какой? Коньяк, разумеется, спиртное. Очень уж завлекательно выглядела этикетка на бутылке: "ЛЕЗГИНКА". И танцующая пара на ней - эдакий бравый горец и стройная девушка в белом. Как не отведать такого коньяка?! Тем более, что и повод нашелся: на днях у Лёши Рыжкова, нового друга, день рождения.
Разговор с Марьям сложился как-то сам собой - с чеченкой этой говорить было легко и просто, она и слушать умела, и сама спрашивала о житейском: как, мол, устроились у нас, как самочувствие, подходит ли наш климат, надолго ли к нам? Или как все - на полтора месяца?
Любой человек, пусть и офицер милиции, и даже чекист, у которого ушки всегда на макушке, ничего бы в этой женщине и в их бесхитростной беседе не заподозрил. Да и что можно заподозрить в её обычных вопросах?! Марьям ни о чем таком и не спрашивала, вопросы были женские, материнские: кто дома у тебя, Олег, остался? Здоровы ли родители? Переживают, наверное, что сын поехал в Чечню, на войну?
Как не переживать, отвечал Олег, любые родители места себе не находят. И ваши, чеченские матери, и наши, русские…
"Да, да", - кивала Марьям, и глаза её были в слезах.
Ещё она спросила, глянув на сидящую у ног Олега Линду, - мол, красивая какая собака, и глаза у неё умные. Служебная, наверное?
Олег ответил суховато - да, служебная. На этом их разговор кончился. Он взял у женщины булочек свежих, мягких, конфет, ну и "Лезгинку", коньяк.
Марьям сказала ему вслед, что приезжает сюда по утрам, если что нужно - она достанет, были бы деньги. Олег ответил, полуобернувшись, что пока больше ничего не нужно, спасибо.
На том они и расстались.
Линда трусила рядом с Олегом, всё отчего-то принюхивалась к полиэтиленовому пакету с покупками, а он поощрительно поглядывал на неё - пусть запоминает и эти новые запахи, может, пригодится.
От знакомства с Марьям у него осталось какое-то странное чувство - то ли тревоги, то ли лёгкого недоумения. С чего бы это? Она - тихая, забитая с виду женщина… Но она - вспомни! - осторожно и умело расспрашивала его! О том, кто приехал в этот раз в их Гудермес, какой срок командировки, дежурят ли они по ночам, служебная ли у него собака?…
Ничего такого существенного он, разумеется, ей не сказал. Да и разговор старался вести так, чтобы не ляпнуть чего ненужного постороннему человеку, да ещё чеченке. Но она вроде бы и не особо прислушивалась к его ответам, а больше говорила сама - что знакома с ребятами и из Череповецкого, и из Саранского ОМОНа, они тоже берут у неё продукты и вино, что у них скоро смена, приедут другие люди… ещё она по доброй воле (Олег её об этом и не спрашивал) говорила, что любит Россию, русских, Дудаев зря развязал войну, страдают от этого простые мирные жители, такие, как она сама и её соседи…
Такая подкупающая откровенность тронет душу кого хочешь, даже подозрительного, специально обученного недоверию фээсбэшника, а что уж там говорить про рядового милицейского кинолога!
Однако у младшего лейтенанта милиции Александрова ушки тоже были на макушке - Марьям он сказал разве что собака у него действительно служебного назначения. Ну, и отец с матерью волнуются за него там, дома, в Придонске. Что тут секретного?