- Я уже понял, - со вздохом сказал я, поднимаясь навстречу вошедшему. - Рад видеть вас живым и невредимым, дядя!
Мы с Великим князем обнялись, он был бледен и взволнован.
- Игнатьев, - на этом имени я немного запнулся, - докладывал мне, что на вас тоже было совершено покушение, но, слава богу, все обошлось.
- Мне тоже отрадно видеть тебя, мой дорогой Николай, в добром здравии. Я слышал о твоем горе и хочу, чтобы ты знал, - Константин приложил руку к сердцу, - я скорблю об этой утрате вместе с тобой. - Он выдержал минутную паузу и взволнованно продолжил: - Но до меня дошли некоторые слухи о твоих намерениях и делах… Правда ли, что ты дал отставку Николаю Павловичу? - отстранившись от меня, спросил Константин Николаевич.
- Да, это так, - не стал отпираться я, усаживаясь в кресло.
- До меня дошли сведения, что послужило поводом для вашей размолвки, - демонстрируя хорошую информированность, сказал Великий князь, садясь напротив. - Ты не прав.
- В чем я не прав? - начал заводиться я. - В том, что участники кружка Блудова - заговорщики и по ним виселица плачет? Или в том, что мой собственный начальник разведки больше заботится о собственных родственниках, чем государственных нуждах?
- Любой из нас тревожится о своих родственниках, - покачал головой Великий князь. - Это естественно. Сейчас многие опасаются твоего гнева, но вот увидишь, через пару недель все будут просить тебя о помиловании для ныне арестованных.
- Уже, - буркнул я. - Адлерберг ходатайствовал за своего шурина.
- Вот видишь, - улыбнулся Великий князь, - однако не думаю, что Николай Павлович был бы в числе таких просителей.
- Возможно, - угрюмо согласился я.
Игнатьев действительно ни словом не обмолвился о том, что его родич угодил в тенета Блудова. Сведения об этом я получил из уст придворных сплетников и в свете последних событий они скорее походили на навет. Более того, судя по бумагам, которые я просмотрел уже после нашего разговора, зять графа, Зуров, посещал собрания клуба лишь пару раз, и то в качестве гостя таких персон, отказаться от приглашения которых было просто невозможно.
- Касаясь же вопроса о заговорщиках… Николай, ты сам мне говорил, что российские императоры лишь называются самодержцами, а на деле есть многое, что им не подвластно, - тем временем издалека начал дядя. - Пределы нашей власти часто вынуждают нас искать компромисс даже в таких весьма очевидных вещах. Вспомни 1825 год. Тогда мой отец, твой дед, попал в схожую ситуацию. Почему же он, по-твоему, поступил с декабристами, вина которых была куда более очевидна, чем у твоих блудовцев, так мягко? Казнил единиц, остальных сослав в Сибирь? А ведь намеревался казнить всех! Неужели ты думаешь, что у деда не хватило твердости или желания сделать это?
- Нет, конечно! - сказал я и задумался.
Действительно, Николай I ассоциировался у меня как раз с жестким, авторитарным стилем правления. Уж кого-кого, а его я бы заподозрил в мягкотелости в последнюю очередь. Однако с декабристами, которые с оружием в руках выступили против него, он обошелся не слишком сурово: из 54 заговорщиков, приговоренных судом к смертной казни, приговор был приведен к исполнению лишь пятерым, остальные были приговорены к каторжным работам или отправлены в ссылку.
- Это была уступка, - ответил на мой невысказанный вопрос Константин. - Необходимый компромисс, который позволил твоему деду укрепить изрядно шатающийся под ним трон. Царь не может лишь карать, он должен и миловать, иначе он разделит печальную учесть Ивана IV - оттолкнет от себя всех, кто его поддерживает.
Я надолго задумался. Действительно, если проводить такую параллель… В мое время начался постепенный процесс реабилитации Грозного, многие почитатели которого упирали на те достижения державы в годы его правления, судебную реформу, борьбу с родовой аристократией. Однако при всех достоинствах Грозного, все его защитники как-то обходили стороной личность самого Ивана Васильевича. А она была далеко не самой приятной: достаточно вспомнить любимые царские забавы, самыми безобидными из которых были травля людей медведями и жестокие публичные казни. Царя боялись, боялись жутко, до усрачки. Боялись его нечеловеческой и, самое главное, непредсказуемой жестокости. Кара могла настигнуть любого, неважно, насколько он был верен или знатен, были ли для наказания причины или нет.
Сделав так много для государства, Грозный почти ничего не оставил после себя. В отличие от того же Петра I, который отнюдь не был мягок нравом, однако дал России целую плеяду верных и талантливых сподвижников, продолживших его дело и после смерти самого царя: Меншикова, Шафирова, Брюса. А вот после Ивана IV не осталось ничего - только Смута. Почему так? Может быть, потому, что прав Константин: царю, умеющему только карать, некому оставить свое Дело после себя?..
- Хорошо, - признал я в итоге правоту дяди, - и что же мне делать?
- Решение ты должен принять сам, - мягко сказал Великий князь - но, думаю, ты сам знаешь, что должен сделать. Игнатьев беззаветно верен тебе, умен и решителен, а это в нынешние времена дорогого стоит.
- Да, - кивнул я головой, - сейчас же пошлю гонца к нему домой, пусть приедет… Или, может быть, лучше мне самому к нему отправиться?
- Нет нужды, - покачал головой Константин. - Насколько мне известно, граф все еще во дворце, передает дела Хвостову.
- Тогда пойдемте к нему, - вставая, сказал я. - Вы не против немного прогуляться, дядя?
До кабинета Игнатьева мы дошли минут за десять. Он располагался в противоположном от моего крыле дворца, на втором этаже. На мое счастье, хозяин кабинета все еще был на месте, раскладывая вещи на обширном столе, обитом зеленым сукном. Увидев нас, граф настороженно замер, не зная, как относиться к неожиданным гостям.
- Николай Павлович, прошу вас простить мне те слова в ваш адрес, - склонив голову, извинился я. - Мне нет оправданий, во мне говорили злость и гнев. Собственные ошибки я возложил на вас, единственного человека, который изначально предлагал мне верный путь действий. Сможете ли вы простить обиду и снова принять на себя прежние обязанности?
Подняв голову, я заметил, как Игнатьев пристально смотрит на меня.
- Нет, Ваше Величество, - ответил мой наперсник, немного помолчав. - Я много думал, и ваши упреки кажутся мне более чем состоятельными. Какими бы ни были обстоятельства, вы были правы в том, что мои усилия были недостаточны, чтобы оградить вашу семью от несчастий, выпавших на ее долю в эти дни. Я более не чувствую себя достойным оберегать покой Вашего Императорского Величества, прошу меня простить.
Ответ графа меня буквально убил. Я хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на сушу. Отпускать Игнатьева мне не хотелось, но что сказать, я тоже не знал. Судорожно оглянувшись, я бросил отчаянный взгляд на стоящего поодаль Великого князя.
- Николай Павлович, никогда не берите на себя чужие грехи, - словно почувствовал мою невысказанную просьбу, выступил в мою поддержку Константин. - Не вы подняли оружие на государя, не вы ответственны за его охрану.
- Верно, - подхватил я. - Ваша работа - уведомить и предупредить об опасности - была выполнена безукоризненно. То, что я не прислушался к предупреждениям, - моя, и лишь моя вина. Николай, - обратился я к Игнатьеву по имени, - прости меня, пожалуйста! Я действительно перед тобой виноват! Ну хочешь, я на колени перед тобой встану?! - демонстративно готовясь бухнуться на пол, сказал я.
- Вот этого не надо, Ваше Величество! Это лишнее, сир! - синхронно выпалили Игнатьев и Константин Николаевич, подхватывая меня под руки и не давая упасть.
- Есть вещи, которые государю невместны! - сурово отчитал меня Великий князь. - И это - одна из них!
- Больше и не буду, - отряхнувшись, высвободился я из их рук. - Но я все еще жду ответа… - сказал я и посмотрел на графа.
- Хорошо, - вздохнув, ответил он, - если Вашему Величеству будет так угодно, я приму свой прежний пост. Можете располагать моей персоной.
- Спасибо, Николай Павлович, - искренне поблагодарил я его, - без вас я как без рук. Трудный был сегодня день… - сказал я, усаживаясь на свободный стул.
- Действительно, - согласился Игнатьев, доставая платок и вытирая пот с лица, устраиваясь рядом.
- Нужно выпить, - резюмировал общую мысль Великий князь.
Глава 5
ВСЕ ЗА СЧЕТ ПОЛЬШИ
Передохнув и в который раз за день наполнив бокалы коньяком, мы, после долгой и непростой дискуссии, пришли к тому, что основную тяжесть наказания все-таки должен понести организатор заговора князь Гагарин и его ближайшие пособники. Этот контингент было решено казнить публично, сопроводив эту меру конфискацией личной собственности, а также лишением заговорщиков и их родственников всех жалованных и сословных привилегий. Наказание было жестоким, но адресным: оно касалось лишь тех, кто непосредственно стоял за попыткой покушения на мою семью.
Имущество родственников гагаринцев мы в итоге лишили не трогать, хотя я и настаивал до последнего на этой мере: уж больно большой куш сулила расправа над ними. Все дело было в том, что кроме собственно Гагарина, входящего, кстати, в первую сотню богачей России, в списке заговорщиков значились представители таких родов, как Строгановы, Голицыны, Юсуповы и многие другие богатейшие фамилии империи. Но и Игнатьев, и дядя были категорически против этой меры, и мне пришлось уступить. Впрочем, даже при получившемся раскладе казна должна была разом пополниться деньгами не меньше чем на 60 миллионов рублей.
Чтобы показать изрядно запутанной слухами о репрессиях аристократии, что мы считаем князя и его подельников "паршивой овцой", было решено перед судом и казнью лишить его дворянского звания. Демонстрируя, таким образом, что казним не представителей дворянства, а преступников, пошедших на измену.
На остальных же участников клуба Блудова был наложен арест. Часть из них, не сведущая об истинном назначении салона графа, мы решили в ближайшие дни отпустить по домам, судьбу же тех, кто явно разделял идеи Дмитрия Николаевича о необходимости политического противостояния государю, должен был решить суд.
Поставив наконец последнюю точку в проекте указа, подготовленного совместными усилиями, я с облегчением отбросил в сторону опостылевшее перо и начал разминать затекшую руку.
- Ну наконец-то! - с облегчением выдохнул я, откидываясь на спинку кресла. - На этом все?
- Мы еще не обсудили вопрос, что делать с польскими мятежниками, - заметил Игнатьев, присыпая указ песочком, чтобы снять лишние чернила.
- Чего тут обсуждать? - удивился я. - Казнить, и побыстрее!
- Я скорее имел в виду всю ситуацию в Польше, нежели судьбы тех, кто напал на Ваше Величество, - уточнил граф.
- Не знаю, честно говоря, мне польский вопрос уже осточертел, - устало буркнул я. - Вообще не понимаю, почему мы там так долго возимся? По вашим же отчетам, граф, основная масса поляков - это крестьяне, которые относятся к нам положительно, а восстание - дело рук немногочисленных магнатов и шляхты.
- Понимаешь, Николай, польский вопрос куда сложнее, чем может показаться на первый взгляд, - ответил за Игнатьева Великий князь, - он отягощен взаимными обидами и открытыми ранами в памяти двух наших народов. Будучи в Польше, я не раз замечал, что поляки видят себя жертвой русского насилия. Ослабление, а затем и полное уничтожение Речи Посполитой перечеркнуло все их мечты о могуществе и притязания на титул великой державы, и виновником сего деяния они видят нас.
- Почему именно нас? - удивленно спросил я. - Ведь разделы мы осуществляли совместно с Пруссией и Австрией?
- Потому что мы говорим о "наших" поляках, о землях, отошедших к России, - мягко, как несмышленышу, улыбнулся мне дядя. - Разделы являются источником унижения для нынешней шляхты, наследницы тех, кто оказался не в состоянии поддержать существование собственного государства. Но крайне сложно признать себя или своих предков виновными в чем-то унизительном, постыдном, гораздо проще обвинить во всем другого. Так и шляхта обвиняет во всем Россию, назначая ее своим мучителем и палачом, а себя преподнося как невинную жертву. При этом она имеет обыкновение возводить войны, разбои и другие насилия своих пращуров в разряд эпических подвигов и экзальтировать ими и себя и других; видеть в иезуитских интригах и гонористых притязаниях мудрость и патриотизм, а в казненных преступниках - польских мучеников. Им хочется, чтобы время и события в Польше шли назад, а не вперед; чтобы для них настали вновь Средние века, с их liberum veto, конфедерациями, заездами, niepodlegtoscia rownoscia на словах и тиранией панской спеси на деле…
Увы, но такой подход, скрадывающий ноющую историческую боль панства, ведет ко многим неприятным последствиям. В частности, прошедшее и настоящее представляется в Польше в обратном виде. Поляки отожествляют себя с ушедшими поколениями до такой степени, что обиды умерших воспринимаются ими как свои собственные. Они замкнулись в себе, отгородились от мира многочисленными мифами, в которых себя видят державой времен Батория, а русских не иначе как варварами Грозного. Они истово верят: Россия - источник всех бед, что она отняла у них их судьбу и место в кругу великих держав, полагающиеся им по праву. Что именно польские земли сделали Россию империей.
- Вообще-то земли, отошедшие нам по первым разделам, - исконно русские, захваченные Польшей в моменты нашей слабости, - возразил я.
- Кроме того, империей Россию сделали скорее уж земли татарские и сибирские, - флегматично добавил Игнатьев.
- Не важно, - отмахнулся Великий князь, - польскому взгляду видится одно: что Россия заняла место, Богом предназначенное Польше. Это именно вера, подогреваемая дедовскими рассказами, проповедями в костелах, и есть уголь, питающий пламя восстания.
- То есть получается, - осторожно сделал я вывод, - что мы воюем с польским народом?
- Отнюдь, - усмехнулся Константин, - мы воюем именно со шляхтой и теми, кто считает себя наследниками таковой. В польском обществе раздел между шляхтой и холопами даже глубже, чем между русским дворянством и крестьянством. Если шляхта выше всего превозносит мифы I Речи Посполитой и восстание Костюшко, то польские холопы могут думать лишь о хлебе насущном. Панские мечты для них означают лишь еще большую нищету и бесправность. Ты выбрал верный курс, мой мальчик, - обратился он ко мне. - Если русское правление даст польским крестьянам то, чего они больше всего жаждут, - землю и волю, то не будет у тебя более надежного союзника против польской шляхты.
- Ваше Высочество, - вступил в разговор Игнатьев, - вы прекрасно изложили ситуацию в Царстве Польском, но не озвучили меры, которые считаете разумными в нашей ситуации.
- Да, да, - присоединился я к нему, - дядя, должен же быть способ окончательно примирить поляков с русским правлением?
Великий князь надолго задумался. Мы с графом напряженно ждали его ответа.
- Наши враги - шляхта и ксендзы, - нарушил наконец молчание Константин, - они непримиримы и никогда не признают нашу власть. Найдем способ избавиться от них - замирим Польшу навсегда. Однако как это сделать…
- А может быть, опустим польское дворянство до положения крестьян? - высказался я. - Шляхта и ее гонор растворятся в массе польских холопов, которых, как вы сами сказали, мы сможем привести на свою сторону.
- Не годится, - покачал головой Игнатьев, - тогда мятежные настроения уйдут глубже, вниз, в крестьянство польское.
- Да, идея не годится, - подтвердил Константин, кивая, - но зерно истины в ней есть, - задумчиво заметил он.
- А что, если отменить для польской шляхты дворянские привилегии? - снова высказался я. Идея "раздворянить" поляков мне понравилась своей простотой, не хотелось так просто от нее отказываться. - Мы оставим шляхту как сословие, и она не будет смешиваться с крестьянством, однако мы уберем знак равенства между русским дворянином и польским паном. Дворянином будет лишь тот, кто ныне находится на русской службе в чине, позволяющем претендовать на это звание. А если совместить эту идею с идеей конфискаций, - понесся я дальше, спеша ухватить вертящуюся в голове мысль за хвост, - отказав шляхте в дворянстве, мы тем самым лишаем ее права распоряжаться землей и холопами, которые должны отойти под нашу руку. Что скажете?
Мои собеседники обменялись взглядами.
- Это может сработать, - выдал свое заключение Игнатьев, - мы не избавимся от шляхты, но сделаем ее бессильной. Кроме того, получим юридический повод изымать их поместья и освобождать крестьян, не вызывая сильного раздражения среди нашего дворянства, опасающегося, что решение польского вопроса будет использовано как прецедент для борьбы с ним. При этом, отдав даже небольшую часть конфискованной земли польским крестьянам, мы получим их расположение.
- Эта мера должна вызвать новые волнения в Польше, изрядно увеличив число мятежников, но, учитывая нынешнее положение дел и наши войска в Царстве Польском, думаю, мы сможем их погасить, - согласился Великий князь и подытожил: - Остаются ксендзы.
- Да, с кседзами вопрос сложнее, - кивнул, помрачнев, граф. - Основная масса польского духовенства вполне осознанно проводит агитацию и вербовку местного населения для отрядов бунтовщиков. На данный момент мы используем все формальные поводы для арестов: возбуждение к мятежу через соответствующие молитвы и организация панихид по убитым мятежникам; участие в формировании мятежных отрядов; хранение прокламаций и бумаг антиправительственного содержания; подделка документов и организация побегов; убийство военнослужащих или представителей власти; самовольный выезд за границу без разрешения властей; поддержка мятежных отрядов денежными средствами; агитация за переход военнослужащих к мятежникам; непосредственное участие в деятельности повстанческих отрядов. Но, даже при всем нашем желании, мы не можем посылать войска в каждую деревню, и в польском захолустье ксендзы чувствуют себя более чем вольготно. Подспудный страх перед церковным проклятием, сидящий в поляках, сводит на нет всю нашу деятельность.
Массовый переход польских холопов в православие - это единственный путь перебороть нынешнюю ситуацию. В данном контексте могу отметить курирующего эту работу чиновника для особых поручений при генерал-губернаторе Минской губернии Алексея Петровича Стороженко. Ему удалось организовать переход целых селений в православие через ксендзов, изъявлявших готовность обратиться в православных священников в собственном приходе.
- И каковы успехи? - заинтересовался я.