15
Только сказать успел – будто хихиканье послышалось откуда-то. Нахмурился Никола: теперь за свои слова ответ держать надо. Впрочем, он того и хотел. Не было в голове пока никакого плана, но мелькнула мысль, что видимый враг не так опасен, как скрытый. В бою важно в глаза супостату смотреть, чтобы проскочившую слабину не упустить. Ведь и нечистый не без червоточины. Нужно только найти её…
А тут вдруг записка прямо из воздуха материализовалась, да на пол упала. Подбежал кузнец, поднял, а там корявыми буквами написано:
"Приходи к большому дубу за Матрёниным концом". И подпись: "Сигизмунд".
– Вот, значит, как тебя звать… – потёр подбородок Никола. Теперь он знал о чёрте немножечко больше. Неважно, что не мог этим сейчас воспользоваться.
Подошёл к Оксане, а в голове слова Кикиморы крутятся про то, что остановится его жена, выполнив то, что задумала, и распоряжений ждать будет. Потому как автомат она бездушный.
– Золотце мое, – говорит. – Я тебе напишу, что по дому сделать надо. Почитай, пожалуйста, и не забудь коз подоить, кур накормить да огород полить. Хорошо?
– Хорошо, – ответила девушка. Она ни разу не улыбнулась после сна волшебного. Неторопливо делала что-то – лишь бы руки занять, а цели особой не имела.
Взял кузнец карандаш, огляделся в поисках клочка бумажки, да не увидел вокруг ни одного, кроме записки чертовой. Перевернул её и по пунктам всё разложил. Получилось ни много, ни мало, почти целая страничка.
– Вот, Оксанушка, список. Если долго не вернусь, спать ложись, не жди меня. – Потом спохватился, что только работу одну жене навязывает, а ни отдыха, ни обеда не запланировал – и внёс поправки. Посидел ещё, задумавшись, не забыл ли чего, крякнул, поднялся и направился к двери. На входе оглянулся – может, видит это всё в последний раз – бросился к жене, обнял и поцеловал её жарко-жарко (та только на мгновение суету свою обыденную приостановила) и больше уже не задерживался.
Наступал чудесный вечер, с юга дул слабый ветерок, напоённый ароматом вечерних трав. Появилась первая звезда, а закат красновато-жёлтые мазки на редких облачках малевать начал. Небо на западе оставалось ещё прозрачным да светлым, восток же сумраком насупился – к ночи готовился. Таким вечером хорошо на речку идти, дневные заботы смывать. Малые детишки возле берега плещутся, чуть постарше – за ними присматривают, а взрослые глубже заплывают, шушукаются да хихикают. А то прыснет женский голосок – и далеко по воде слышно. Народ это время года любит, потому как к природе ближе всего становится – почитай, полуголым ходит. А для девок с парнями вообще красота – щипайся да щупайся, при купании не возбраняется.
Но не чувствовал Никола в окружающем никакого очарования. Напряжённый шёл, будто лом проглотил да выронить страшился, чужие взгляды на себе ощущал. Слухи, что ли, разлетелись, и из каждого окна любопытные да досужие глаза провожают, или соглядатаи нечистой силы посты организовали – передают его друг другу? Всё одно неприятно. Но такое неудобство стерпеть несложно, не в нём суть. Важнее на главном сосредоточиться. Кулаки кузнец сжал, а внутри рядом с отчаянием злость боевая бурлила. И неизвестно, какая из них превозможет.
Понятное дело, видится он со стороны телёнком, за веревочку ведомым. В носу кольцо вставлено, чтобы больно стало, если не в ту сторону пойти задумает. Только снова шальная мыслишка проскочила у Николы про зверя загнанного, которому уже терять нечего – конец один. Проскочила – и спряталась глубоко под отчаянием. До поры до времени.
Никого он не встретил, пока порядками шёл. Может, и хорошо это. Сейчас говорить-то ему не хотелось – только раны бередить да из пустого в порожнее воду переливать. Одно ясно: в деревне никто ему совета дельного дать не может. Если уж Васюк отступился – почитай, безнадёга одна.
Показался впереди дом старухи Матрёны, и стало у кузнеца сосать под ложечкой, будто страхом окутывать. Но не оттого, что встреча с чёртом всё ближе делалась. Никола даже удивился: ведь не из робкого он десятка, чего смущаться-то? Может, волшебство бесовское работать начинает?
Как бы там ни было, продолжил путь, а за последним домом – глянь, какое диво! – полегчало ему малость. Не стал кузнец разбираться в тонкостях – отчего да почему, отметил только это обстоятельство. Сейчас у него задача вполне конкретная имеется.
До леса метров триста осталось, а дуб уже видно прекрасно. Почти на самом краю стоит, возвышается над собратьями. Крона раскидистая и мощная, будто великан на отдых расположился. Под ним даже подлеска нет, а образовалась полянка, желудями прошлогодними засыпанная.
Подошёл Никола ближе, огляделся. Не заметно никого поблизости. То ли затаился враг, то ли не торопится на переговоры… Поднял кузнец с земли палочку небольшую да промеж пальцев переломил. Хрустнула та жалобно, и в этот момент голос раздался неприятный:
– Вовремя пришёл, без опозданий…
Повертел Никола головой, а чёрт наверху сидит, на ветке. Толстую выбрал да высокую. Сам на корточках, хвост свисает. Только не допрыгнуть до него при всём желании. Одежда на нём клоунская – не то штаны, не то юбка. Рубашка тоже с отворотами огромными. Похоже, писк последней моды, а выглядит дурак дураком.
– Не было говорено срока-то, – ответил кузнец, будто буркнул. Впрочем, недовольство своё выказывать сейчас время не пришло.
– Не было, верно. Только судьба детушек тебя тревожит, спокойно спать не даёт.
– Да уж не до сна, – согласился Никола. – Забыл, когда в последний раз глаза закрывал.
– Это хорошо! – Чёрт потёр руки, ухмыляясь.
– Зачем на дерево-то залез? Так добрые люди не разговаривают.
– Запомнил, как ты в прошлый раз беседу вел! – снова хмыкнул нечистый. – Подумал, здесь безопаснее будет.
– Почто детей украл?
– А! – лицо чёрта сразу сделалось злым. – Или ты забыл, как обошёлся тогда со мной?
– На чужой каравай рот не разевай! – отозвался кузнец. – Жил бы спокойно, не досталось бы на орехи.
– Какой же это каравай ты называешь чужим?
– Жену мою. Или права ты на неё какие имел, когда подхалимничал да в ухажёры навязывался?
– Не была она тогда твоей женой, кузнец!
– А если и не была, то тебе лучше моего известно, какая её судьба ждала. – Никола, вступая в препирательство, цель имел одну – выиграть время да оглядеться на месте. Знал он, что в споре не силён, и на эту карту не ставил.
– Знать про судьбу нам не положено. Вертеть ею – другое дело, тут запретов нет. Молода и красива была Оксана. Но ведь баба есть баба. Сказать по совести, моё право на неё от твоего ничем не отличалось. Даже больше – совратить чёрту такую девку доблестно. Ты вот что получил, влюбив её в себя? Домишко жалкий да мальцов парочку. А я бы власть поимел огромную. Чувствуешь разницу? Сейчас не сам бы бегал, а помощников заставлял. Не воровал детишек, а только планы строил, как напакостить…
– И не рисковал своей шеей, – понятливо кивнул Никола. – Хороши у вас порядки…
– Всё от души зависит, кузнец. – Чёрт двусмысленно подмигнул ему. – Одна другой рознь.
Понял Никола, куда собеседник клонит, не стал противиться встречному ветру, а повернул парус да расправил его.
– За моей, знать, пришёл? – спросил напрямую, а сам от досады так двинул по дереву, что будь на месте кулака молот, наверно, пробил бы дыру насквозь. Только в этот раз не получилось, лишь кулак до крови расколотил.
– Не злись, не поможет! – торжествующе произнёс нечистый. – Правильно рассуждаешь: твоя душа немалого стоит. Может, не получу я за неё повышения, но кредиты погашу, и ещё в прибыли останусь. – Хотел сказать чёрт, что после нескольких лет работы на других он сможет сам ссужать деньгами и потом заставлять неудачников отрабатывать невыплаченные вовремя долги. Но не стал: незачем противника в свои финансовые дела посвящать.
– Как же ты меня заставить-то хочешь? – спросил Никола, сделавшись ещё более угрюмым. – Против воли, я слышал, это не делается?
– Сам согласишься, кузнец, когда узнаешь, какие страдания испытывают твои дети.
Опять сжал кулаки Никола, и злость его, похоже, на первый план выбираться стала.
– Ну-ну, рассказывай! – произнёс он, а угроза в словах недвусмысленная. Почувствовал её чёрт, но думалось ему, что там, наверху, в безопасности он. Не подпрыгнуть человеку так высоко, он же не кузнечик. Собрался поведать о страхах адовых, уже рот открыл пошире, чтобы живописнее звучало, только послышались шаги совсем рядом, и вышла из-за кусточков Оксана.
Она была такой же задумчивой, и лицо, будто маска деревянное – ничего на нём не отражается. Пустота в душе и голове звенящая, не иначе.
– Оксанушка, что ты здесь делаешь? – изумился и испугался за жену кузнец.
– Записку ты мне оставил, – спокойно ответила та, и протянула ему листочек. Взглянул Никола – там список забот и хлопот, которые нужно переделать до вечера. Не понял ничего, переспросил. Вместо ответа перевернула девушка листок, а там слова чёрта накарябаны: "Приходи к большому дубу за Матрёниным концом. Сигизмунд".
Хлопнул себя кузнец от досады, поморщился. Вот недотёпа, не смог догадаться, как получится!
Хихикнул сверху чёрт, заулыбался во весь рот. Приятно ему на дело рук своих посмотреть. По его же задумке Оксана стала такой. Хотя, может, и он не мог просчитать всего. А для Николы появление жены – помеха лишняя. Только душа болеть сильнее станет да руки связываются.
– Послушная стала Оксана! – ухмыльнулся нечистый. Триумф, почитай что, полный. И острить можно без всяких последствий. Вот что значит хорошо составить, и – главное – скрупулезно воплотить, план. Понятно, что собеседнику обидно, будто по голым нервам железным серпом водят. В том и состоит искусство дипломатии, чтобы сразу раздавить морально, психологической опоры лишить. Куклой безвольной обернуть, а самому кукловодом заделаться.
– Давай ближе к делу разговор вести, – буркнул Никола. Кипит у него внутри, давление копится. – Что ты с ней сделал? Никогда не была она такой.
– Ничего, ровным счётом ничего! – осклабился чёрт. – Сама во всём виновата. Никто не просил её вылезать из тела и соваться в преисподнюю. Попала, небось, в самое пекло. Заблудиться там ничего не стоит, а все дороги ведут к жаровням. Её, конечно, уже схватили и посадили. Попала она, думаю, туда, откуда все мучения грешников видны, как на ладони. Это для профилактики, – пояснил он, – чтобы в другой раз неповадно было лезть, куда не положено.
– Что с нею будет?
– Всё зависит от твоего слова, кузнец! Самой ей никогда наверх не выбраться. Ключ надобно иметь. Или, например, моё согласие. Тогда я для неё ворота открою.
– Знать, можешь ты и меня провести? – Мелькнула у Николы мысль, что сподручнее самому за душой Оксаны сходить, раз всё равно договор с чёртом подписывать придётся.
– Тебя – нет, – покачал лысеющей головой нечистый. И по всему было видно, что это обстоятельство очень его удручает. – Это не в моих силах. Ранг у меня маловат. Для этого нужно найти хорошую ведьму или звать кого-нибудь постарше званием… Только придётся делиться с ними, – быстро пояснил он. – А что мне тогда достанется?
– Мать-то моя, я слышал, тоже ведьмою стала?
Чёрт при упоминании Степаниды Ивановны в очередной раз расплылся от удовольствия. Знать, Леший рассказал, чьих рук дело то, что с нею приключилось.
– Она и была ею с самого рождения, только не знала об этом. Ворота открыть для неё – раз плюнуть.
– Что же ты, собака поганая, сотворил? Её-то зачем в дело вплёл? – взбеленился Никола.
– Тогда уж выплел! – хихикнул чёрт над каламбуром. – А потому всё, что мать твоя неминуемо встревать стала бы. Сила у неё немалая, натворить бед могла бы.
– Чем её лечить-то прикажешь?
Чёрт задумался на мгновение, решая, стоит ли раскрывать свои карты. Но, видя обескураженное лицо собеседника, понял, что опасности в том не будет. На коленях уже стоит враг его, голову склонил. Остаётся только махнуть топором – и покатится, горемычная, по траве росистой. Потому хмыкнул и признался:
– Это средство для памяти не я готовил. Сказали мне, пройдёт время – и действие само закончится. А на людей оно по-разному влияет. От силы внутренней человека зависит. Одного, может, год в забытьи продержать, второго пару месяцев всего.
Добил он этим кузнеца. Не смогут выжить Алёша с Настенькой в преисподней два месяца. Он и сам без них засохнет. Замахнулся Никола, чтобы ещё раз двинуть по дереву, но рука уже саднила – не стал. Закипевшая было злость его снова понемногу в отчаяние переплавляться стала. В самом деле, нет другого выхода. Обнял жену, посадил на пенёк ближайший, и повернулся к собеседнику:
– Припёр ты меня к стене. Называй свою цену, Сигизмунд!
16
Квартальный отчёт подходил к завершению. Среди баб отдела созрел бунт. Степанида Ивановна категорически отказалась общаться с шефом лично, возомнив себя угнетённой пролетаркой, над которой издевается проклятый буржуин. В лучшем случае через подруг она отправляла заявки прислать ещё бумаги, карандашей, скрепок, и иногда выдвигала политические требования типа шестичасового рабочего дня, спецпайка для сверхурочников и молока за вредность. Лишь Зинаида оставалась верна обеим сторонам, и это спасало Лешего от многих проблем. Он даже подумывать стал, не оставить ли потом, когда женщина вернётся в чувство, Зинаиду у себя, но потом хлопал по собственному лбу рукой и говорил:
– Какой же я дурень! Ведь это всё она!
Запутаться в личном составе было немудрено. У каждой сотрудницы имелся свой характер, своя семья, свои заботы и проблемы. Помнить это для мужика, живущего в лесу, представлялось затруднительным. Леший и забывал половину, а потом, получив очередную угрозу от одной, увернувшись от степлера, брошенного другой, вечерами находил утешения в объятьях третьей. Зинаида оказалась сговорчивой и заботливой. Мужа у неё не было, тот сбежал к любовнице пару лет назад, поэтому страсть как хотелось женщине создать для кого-нибудь семейный уют.
Привыкать уже начал Леший к такой тройной жизни. А потом вся эта канитель разом закончилась. Пришла к нему Степанида Ивановна под вечер с огромной стопкой бумаг, бросила их на землю так, что разлетелись они чуть не на пять метров, и сказала с ненавистью в голосе:
– Вот ваш отчёт, подавитесь!
Спохватился было Леший, что записки-то, подаренной чёртом, давно не видел – потерял, наверно. А без неё не знает, что и ответить. Но тут женщина стала ещё пуще ругаться, грозиться, что уволится назавтра, так что старик в сердцах махнул рукой – да и сказал:
– Лучше была бы ты не бухгалтером, Степанида, а официанткой! Кричала б поменьше…
Остановилась та, задумалась, потом ушла в берлогу (а разговор-то на воздухе проходил), и стала там греметь посудой.
– Гм… Подействовало, что ли? – пожал плечами Леший.
Действительно, подействовало. Через полчасика пригласила его женщина обедать, а сама оделась так соблазнительно, что старику вначале её съесть захотелось. В фигуральном смысле, конечно. Блузочка с открытым декольте, воротничок и рукава кружевами вышиты, короткая юбочка нейтрально-соблазнительного чёрного цвета и чулки тоже тёмные (где только взяла их, пройдоха, неужели в сундуке?). Но взглянул на стол – и обмер. Чего там только не было! И котлеты, и голубцы, и заяц, фаршированный морковкой, и рыбы всякой навалом. Наверно, воспользовалась Степанида своим колдовским даром, не иначе.
Разбежались глаза у Лешего, сел он и набил пузо от души. В гордом одиночестве. Потому как на приглашение присоединиться Степанида ответила грубовато: "Не положено нам"…
Давно не доводилось ему такой вкуснятины едать. Попросил бы добавки, только стол и без того ломился от блюд. А когда отвалился, точно клещ напившийся, подошла к нему женщина снова, покачивая бёдрами и сверкая ногами, теперь уже оголёнными намного выше колен. Положила локти на стол – а бюст её под полурасстёгнутой рубахой сам собой перед глазами Лешего раскачивается, будто в руки просится. Только вместо развития этой темы пропела Степанида ласковым голосом:
– С вас килограмм золота, любезный.
Икнул старик от неожиданности, едва не попросилось у него содержимое желудка обратно.
– За что? – Только и смог сказать, и в течение пяти минут ему расписали в подробности, откуда что доставлялось и какая у товара закупочная цена. Бухгалтер из Степаниды, похоже, весь так и не испарился.
Делать нечего, полез Леший в комод, достал оттуда мешок с золотыми самородками, отсыпал хорошую пригоршню и спрашивает:
– Достаточно будет?
– За обед достаточно. А чаевые? – И женщина протянула руки, – не одну, а сразу обе: чтобы больше вместилось. Чертыхаясь и ругаясь, на чём свет стоит, заполнил старик подставленные ладони, и думал уже убрать мешок-то, только в нём ещё оставалось что-то, и Степанида это заметила.
– Посетители пошли жмоты… Кстати, интимные услуги оплачиваются по отдельному тарифу.
– Сколько? – вконец упавшим голосом спросил Леший. Вместо ответа отобрала женщина у него остатки золота вместе с мешочком, аккуратно пересыпала туда свой заработок, завязала, спрятала под подушкой и вернулась к столу.
– Ну, что, касатик, приуныл? Вздрогнем, что ли? – И схватила старика за грудки. Прижав к себе, чмокнула так, что с потолка песок посыпался, подняла со скамьи и поволокла в угол, к лежанке.
Конечно, сервис того стоил. Куда там Зинаиде с её британской чопорностью да привычкой лежать, как бревно! Официантки – народ горячий, недаром что на полставки поварами числятся. Возле плиты жару наберутся, а потом его куда-то выплескивать надо. Инициативу сами из рук вырывают.
Через час одуревший Леший решил выйти и посмотреть на небо звёздное, может, выкурить трубку, хотя давно уже бросил… А Степанида, воспользовавшись случаем, полезла под подушку и стала золото своё перебирать, как Кощей Бессмертный, да просчитывать, куда вложить его можно и сколько с этого дивидендов получится. Похоже, она всё-таки не до конца из одной роли вышла, зато во второй – будто всю жизнь жила.
Сел старик прямо на землю, прислонился к дереву, голову на грудь опустил и задумался. Невесёлые мысли, безрадостные. С тех пор, как побывал у него чёрт, всё будто кубарем летит. Был хозяином в своём доме, а теперь точно постоялец. Выселили его, почитай, из берлоги-то. Всё какие-то театры разыгрываются. Озлобиться бы, показать силу немалую, да нельзя: сам виноват, что бабу колдовством удерживать стал. Подумал бы прежде, с кем связывается. Не простая она деревенская, которых у него прежде с десяток было, если не больше. Те, горемычные, поначалу жили в мире, который он им внушал, а потом привыкали и уже уходить никуда не хотели. Здесь же другой случай. Степанида Ивановна ведьма первоклассная, с ней и шутки шутить нельзя, и неволить опасно. Угораздило же его пойти на поводу у чёрта! По доброй воле-то она могла неделю прожить. А тут три дня – и уже самому впору гнать её. Только куда же прогонишь охмурённую? Пропасть может. А оставлять всё в том виде, как есть, уже душа противиться. И виноват, к тому же…