Он разворачивается и идёт прочь от остановки. Высокий, худой, в дешёвой куртке. У него странная походка - как будто волочит обе ноги позади себя. Я непроизвольно делаю несколько шагов следом. Вот он поворачивает голову, взглядывая налево, и я вижу его профиль.
- Сергусь!
Мужчина оборачивается. Я хочу крикнуть ещё раз, но смущаюсь и просто молча смотрю на него. Поколебавшись, он идёт назад. Если смотреть внимательно, видно, что он ступает, как все люди: одной ногой, другой ногой. Но стоит чуть отвести глаза, и снова кажется, что ноги волочатся следом.
- Лилянка?
- Я видел, конечно, зимой по телевизору, в газетах. Но думал, что полная тёзка. Фамилия распространённая, да и имя не самое редкое. Нам же Пеко сказал, что ты умерла.
- Как?
- Машиной сбило. Мы тебя уже отпоминали… А куда ты идёшь сейчас?
Сергусю нет и тридцати, я помню. Но его лицо начало идти морщинами, лоб продолжают залысины. Наверное, выпивает.
- К матери. Письмо несу от родственников из Кёнигсберга - они сейчас в гуманитарном лагере. Она ведь всё там же, да?
- Да. А почему не телефоном?
- Да я же не знаю номера. А домашнего просто не помню. Сергусь, ты никому не говори, что я жива, ладно? Пусть уж так будет.
- Ладно.
Некоторое время мы молча идём по слякоти настолько тоскливой, что странно не видеть в ней жёлтых осенних листьев.
- Ну, а ты как? - вспоминаю я о правилах хорошего тона.
- Нормально. Как все… Работаю вот в конторе на фабрике. Жениться собираюсь…
- На ком?
- Да ты не знаешь. Вот… Пришли почти.
Мы стоим у моего бывшего подъезда. Дверь наконец-то заменили. Всё то время, что я жила здесь, в подъезд вела обшарпанная зелёная дверь с дырой возле ручки. Это в неё всадил топор в приступе белой горячки Пишта Ковач, да так потом и не починил.
- Я, наверное, пойду, - соображает, наконец, Сергусь.
- Ага. Спасибо за кофе и… что проводил. Пока.
- Пока.
Он идёт дальше по улице, в сторону своего дома, а я берусь за ручку и, помедлив, тяну на себя. Подъезд вздыхает мне в лицо подвальной сыростью. Я вступаю в его настороженную полутьму. В этом доме нет фойе, только маленькие лестничные клетки, на которые сразу выходят двери апартманов. Лифт такой крохотный, что способен спровоцировать приступ клаустрофобии. Он скрежещет и подрагивает, и я с опаской посматриваю под ноги: однажды пол начал отходить от стен с одной стороны, как раз тогда, когда мы ехали с Пеко. Отверстие увеличивалось у нас на глазах, и мы прижимались к двери, заворожённо глядя на мелькающие в дыре стенки шахты. Но сейчас, кажется, ничего такого не ожидается.
На последнем этаже стоит незнакомый молодой мужик в майке и спортивных штанах и курит, стряхивая пепел в банку из-под оливок. Смотрит на меня настороженно.
- Здрасьте, - хмуро говорю я и подхожу к лесенке. Ажурная, из чёрного чугуна, очень изящная и очень… узенькая. Не больше метра в ширину, перила только с одной стороны. Подумать только, когда-то я бегала по ней, сломя голову (и как только, правда, не сломала?). Четыре года назад, да? А как будто в прошлой жизни. Я поднимаюсь - от шагов чугунные ступени слегка подрагивают - и толкаю дверь на чердак.
У плиты стоит невысокая полная женщина. Она сосредоточенно жарит голубцы. Я здороваюсь, и мать поднимает на меня глаза. На её лице не проступает ни тени какого-либо чувства.
- Проходи в комнату, - кидает она мне.
Тут всё по-другому. Вместо старинных зелёных обоев - какие-то кремовые, крапчатые. Пол ровно покрашен. Лежака больше нет, только диван; гардероб отодвинут к стене. В центре комнаты теперь стоит стол. Я кладу на него конверт с письмом и подхожу к окну. Отсыревшие рамы поддаются с трудом. Осторожно перенося грязные сапоги, я перелезаю через подоконник и иду к краю крыши. Он по прежнему похож на край света. Оглядываюсь: вокруг только пустые крыши. Ни одного человека. Один ветер. Я испытываю краткий и острый приступ счастья.
Иногда, в детстве, мне снилось, что я подхожу к краю крыши, раскидываю руки и прыгаю - вперёд. Меня подхватывает упругий поток, идущий снизу, и переносит на соседнюю крышу. Я отталкиваюсь от неё и лечу дальше. Дальше и дальше, туда, где крыши сливаются с небом.
К высокой серебряной башне…
- Голубцы будешь? - спрашивает за спиной мать. Я вздрагиваю и оборачиваюсь.
- Нет. Спасибо.
Я забираюсь обратно. Конверт вскрыт, письмо лежит рядом.
- Вспомнили, - голос матери полон сарказма. - Когда я в Кёнигсберге жила, знать не желали. Тебя видел кто-нибудь?
- Из знакомых - нет. Да и… Я в капюшоне хожу, лица не видно. Поджав губы, мать кивает.
- И не надо. Я всем говорю, что просто однофамилица.
Я не спрашиваю о причинах. Мне всё равно, скажет она правду или солжёт.
Она провожает меня до двери и громко, приветливо - для мужика в майке - говорит:
- До свидания! Спасибо, что занесли!
Он всё ещё курит. Наверное, решил разом полпачки скурить.
Домой я возвращаюсь уже практически без сил. Хорошо, что моя смена в гумлаге кончилась - теперь я две недели могу отдыхать. Даже танцевать не пойду - какая радость от танца в этой серой грязи? Отосплюсь, Святая Мать, как же я отосплюсь! Я открываю дверь и застываю на пороге. Похоже, от недосыпа у меня начались галлюцинации: по хатке плывёт запах шкварок, да такой, что в животе начинает бурлить и стонать. С кухни шкворчит. Довольно странно, если учесть, что я живу одна. Осторожно ступая, я подхожу к кухне и заглядываю. Картина чем-то перекликается с той, что я наблюдала меньше часа назад: у моей плиты, держа одной рукой ручку сковородки, а другой - лопаточку, стоит мужчина. На нём повязан мой фартук, а левую кисть защищает моя прихватка. Мне даже не надо видеть его лица, чтобы узнать: тёмные волосы нежданного гостя заплетены в толстую короткую косицу, а я за всю жизнь видела только одного мужчину с такой причёской. И последний раз это было два месяца назад.
- Батори, почему вы в моём апартмане? - с вялой злостью вопрошаю я.
- Готовлю вам ужин. Вон тарелка с драниками стоит, берите. Сметана в холодильнике, - Батори ловко перекидывает свежепожареные картофельные лепёшки на стопку их собратьев и бросает на сковородку кусочки сала.
- Если вы думаете, что я на вас женюсь только потому, что вы хорошо готовите, то вы просчитались.
Я перекладываю несколько драников на тарелочку и поливаю их сметаной. Я действительно голодна, настолько, что мне не хватает сил злиться на вторжение.
- Зря вы так торопитесь с отказом! Я ведь ещё и отличный портной. Могу сшить любой сложности танцевальную юбку.
- Это где вы так выучились?
- В тюрьме.
Не похоже, чтобы он шутил. Я пытаюсь прикинуть, когда появились тюрьмы с трудовым воспитанием. Никак не выходит, чтобы тогда, когда его ещё можно было удержать в заключении. Странно. Хотя - чего нормального ожидать от упыря, который именует себя "Отважным Рыцарем"? Как с верблюдом из анекдота - скажите, что у него не странное?
- Вам от меня уже что-то надо? - спрашиваю я, наевшись и потягивая отлично заваренный чай.
- Напротив. Это вам от меня что-то надо, и поэтому я здесь, - Батори сидит на табуретке с другой стороны стола, прислонившись спиной к стене. Вид у него самый наглый: руки в карманах и улыбка во все зубы.
- И что мне от вас так срочно оказалось нужно?
- Отдых. Послезавтра мы с вами едем в Сегед, на родину великого цыганского скрипача и композитора…
- … Бихари?
- Стыдно, Лили. Бихари из Надьябоня. Сегед - родина Данко. Я думаю, вам, как цыганке, будет интересно.
- Мне, как цыганке, будет интересно хорошенько выспаться.
- Поэтому мы и едем послезавтра, а не сегодня ночью. А на месте, кстати, я забронировал номер с огромной мягчайшей кроватью.
- А моё целомудрие?!
- Будет лежать с вами на этой кровати. У меня другой номер. Дело даже не в Данко, Лили. Вас просто достал этот город. Он у вас ассоциируется с беготнёй по делам и придурками, которые вас время от времени узнают и начинают орать про маму из Пруссии и папу-цыгана. Там вас не знает никто. Тихое, славное местечко, а также единственный город, где поставлен памятник цыганскому музыканту.
- Когда я высплюсь, я обязательно с вами горячо поспорю, - вздыхаю я. - Сейчас у меня нет сил даже сапоги снять, и вы этим пользуетесь.
- Вы так и ляжете в сапогах?
- Вообще-то я надеялась, что вы кинетесь галантно их стаскивать.
- Лили, нет. Я лучше потом постираю ваши простыни.
Я встаю и тут же падаю обратно. Ноги просто отказываются держать.
- Ужасно. Я не в состоянии даже идти. Батори, я обещаю поехать в этот ваш Сегед, если вы меня сейчас отнесёте в кровать.
- Договорились.
Он подхватывает меня играючи, как котёнка. Недолгий полёт по воздуху, и я уже лежу в постели. Одеяло словно само наползает на мои плечи. Последнее, что я чувствую, проваливаясь в сон - тёплая ладонь на моей макушке.
На перроне вампир встречает меня не один: на его правой руке практически висит, прижимаясь, девица не старше двадцати лет.
- Лили, это Язмин. Язмин, это Лили, - лучезарно улыбаясь, на немецком представляет нас друг другу Батори. Его баритон похож на мурлыканье, и я узнаю эту интонацию: с такой он меня "клеил" возле клуба.
- Очень приятно, твой отец мне рассказывал о тебе много хорошего, - щебечет девица. На мой взгляд, у неё слишком короткая юбка, слишком длинные сапоги и слишком красные ногти.
- Мой отец? - я кидаю взгляд на Батори. - Очень любезно с его стороны. Скажите, а из какой вы семьи? Надеюсь, дворянской? Вы же понимаете, я не могу стать падчерицей простолюдинки.
Язмин неуверенно хихикает, улыбка вампира становится ещё шире.
- Лили, эдеш, вот ваши билеты. Я взял два, чтобы никто вас не тревожил. Мы с Язмин едем в соседнем купе.
- Да, апука.
Как, интересно, он собирается выдавать меня за свою дочь перед венгеркой, если я по-венгерски двадцать слов знаю?
Стоит поезду отойти от перрона, как упырь появляется в дверном проёме.
- Лили, мы с Язмин хотим заглянуть в ресторан. Не составите нам компанию?
- Ага. А можно вопрос: это какие спагетти, которые питание или которые отношения?
- Лилиана, вы лезете не в своё дело, - отрезает Батори.
- На правах близкого родственника.
- Жду вас в ресторане.
Вампир исчезает за дверью.
Минут пятнадцать я дуюсь: всё-таки я действительно надеялась, что это будет мой отдых, а потом понимаю, что проблема не стоит и выеденного яйца. В конце концов, я же собиралась отсыпаться - Язмин мне в этом точно не помешает, а со своей легендой Батори может мне оказывать достаточно внимания в минуты моего бодрствования.
Увидев меня, Язмин машет рукой из-за своего столика. Упырь чуть кивает мне, как ни в чём не бывало. Перед ним стоит бокал с водой без газа, девица же собирается подкрепиться поосновательней - отбивной и салатом. Несмотря на детский ещё час, запивает она их токайским белым вином. Я сажусь на оставленное мне место напротив Батори и беру в руки меню. За плечом сразу же возникает официантка.
- Чайник зелёного чая и капусту по-баварски.
- Сосиски, колбаски к капусте будете? - любезно подсказывает официантка.
- Да, жареную кровянку, пожалуйста, - я не могу удержаться от того, чтобы слегка подколоть вампира. В ответ на мой взгляд он слегка поднимает бровь. Леший знает, что это у него означает, но зато ясно, что подкол он заметил. Я мысленно высовываю язык.
- А где ты учишься? - непринуждённо обращается ко мне Язмин.
- Я своё отучилась, - невозмутимо отвечаю я. - Мне всё-таки двадцать два года.
- Ой, - девица смущается. - Так ты… вы… старше меня? Мне сначала показалось, что вам лет шестнадцать.
- А вам сколько?
- Девятнадцать. Я на втором курсе в Университете Корвина.
- Ого! А какой факультет? Экономический, социальных наук?
Язмин смущается ещё больше:
- Ландшафтной архитектуры.
- Профессия, требующая творческой натуры и ума, - говорит Батори, улыбаясь. - Именно этим сочетанием Язмин меня и покорила.
- Ммм, понимаю. Моя специальность гораздо скучнее.
- Лили закончила философский факультет Альбертины, - поспешно произносит вампир.
- Альбертины? - неуверенно переспрашивает Язмин.
- Старейший университет Кёнигсберга, - информирую я. - Основан в шестнадцатом веке. Кёнигсберг - один город. В Пруссии.
Язмин краснеет:
- Да, я знаю, столица.
Официантка ставит передо мной тарелку с капустой, чайник и чашку, и я с облегчением возвращаюсь от светской беседы к более привычному занятию. Язмин тоже утыкается в свою тарелку. Кажется, я внушаю ей неловкость.
После ужина мы возвращаемся в купе. Батори мешкает в коридоре и шипит мне:
- Я-то думал, что вы со мной в грубы по личным причинам, а вы, оказывается, просто невоспитаны.
- Что поделать. Я цыганка, - мои уши вспыхивают. Кажется, лицо тоже.
- Не надо. Я отлично знаю, из какой семьи ваша мать. К сожалению, от этой семьи ничего, кроме внешности, она вам не передала.
Я открываю рот, но не нахожу, что ответить, и буквально вскакиваю в своё купе. Да разве же я виновата, что эта Язмин - такая дура?
Спать я ложусь рано, около полуночи. Но вскоре просыпаюсь от инстинктивной тревоги. Некоторое время я просто лежу с открытыми глазами, пытаясь определить, что не так.
В стенку возле моего диванчика ритмично стучат.
Сначала я не могу сообразить, что это может значить, но к стуку вскоре присоединяются тонкие отрывистые стоны.
Поцелуй меня леший, мне только не хватало наслаждаться звуковыми эффектами половой жизни вампиров!
Стук тем временем становится чаще, а стоны - громче. Я прижимаю ладони к ушам, но всё равно слышу. И это я невоспитанная, да? Я, по крайней мере, не ору в два часа ночи. Да ещё как! Можно подумать, что он ей не в то отверстие попал. Тотально не в то - в ноздрю, например. Я лежу, еле сдерживая искушение постучать в ответ. Мне только не хватало, чтобы они там сбились и всё начали сначала. Наконец, Язмин издаёт финальный вопль, и возня стихает.
Надеюсь, в Сегеде у нас не соседние номера.
- Памятник Иштвану Данко или, как его чаще называли, Пиште Данко был установлен в тысяча девятьсот двенадцатом году. Он изваян скульпторшой Марго Эде, - лекторским тоном рассказывает Батори.
Памятник действительно очень похож на фотографии скрипача: худой усатый мужчина с нервным лицом. Он стоит, опираясь на кирпичную стенку локтем, со скрипкой в руке, словно отдыхая после выступления.
- Обратите внимание, голова прославленного сочинителя чуть наклонена, как будто он вслушивается в очень тихую музыку. Всё дело в том, что это памятник с секретом. В него вмонтирован механизм, который чуть слышно наигрывает одну из песенок Данко. Давайте прислушаемся…
Наверное, Батори добавляет эту фразу для Язмин. Я, со своим "волчьим" слухом, с самого начала слышала эту мелодию: как будто кто-то перебирает струны пальцами. Я даже знаю эту песенку.
- Это "Красотка Лили", - выждав для приличия, говорю я. Язмин кидает на меня недоумевающий взгляд:
- А я ничего не слышу.
- Так бывает, - улыбается Батори. - Музыка очень тиха и со временем становится всё тише. Просто у Лили замечательный слух, она часто раньше всех слышит, когда кто-то подходит к двери. Механизм действительно наигрывает "Красотку Лили". Прогуляемся по набережной?
На набережной я тихонько отстаю от парочки: их воркование - а они беспрестанно воркуют - меня изрядно раздражает. Подойдя к мороженщице, я на ломаном венгерском прошу эскимо с вареньем.
- Вы туристка? - с хорошим произношением спрашивает по-немецки женщина. - Должно быть, из Пруссии или Польши?
- Из Галиции. Моя мама из Пруссии.
- Обязательно присмотритесь к Сегедскому Университету. Это один из самых лучших университетов страны. Ещё можно посмотреть наш собор - он очень красивый, его фотографии печатают во всех путеводителях по Венгрии. Ну и, конечно, взгляните на памятник Данко Пиште. Это был цыганский скрипач, любимец и гордость города. Г оворят, что его памятник немного волшебный. Если мимо него идёт созревшая девственница, до неё доносятся звуки струн. Правда, не помню, чтобы последние лет тридцать их кто-то слышал, - мороженщица лукаво, с тихим удовольствием, смеётся.
- Они играют "Красотку Лили", - сообщаю я, надрывая упаковку эскимо.
- Что?
- Струны. Играют "Красотку Лили".
Женщина смотрит на меня с изумлением, потом снова смеётся:
- Ну и хорошо. Только даже самая весёлая мелодия не стоит простых радостей жизни, я всегда так считала.
- Да, наверное, - вежливо говорю я и иду следом за Батори и Язмин.
Нагулявшись, мы заходим в уютный ресторанчик. Вампир, извинившись, отходит, и мы с Язмин вынуждены сидеть, таращась друг на друга. Она не выдерживает молчания.
- Очень милое место.
- Да. Неплохое.
- Ты когда-нибудь бывала здесь раньше?
- Нет. Я не большой любитель туризма.
- Не то, что твой папа, да?
- Да он мне не папа. Не больше, чем тебе.
- Как? А… кто? - улыбка сползает с лица Язмин.
- Дедушка. Ты разве не заметила, что у нас фамилии разные?
- Да, но… как дедушка? Это сколько же ему лет?
- Если честно, уже за шестьдесят.
- Я даже представить не могла…
- Ещё бы. Он между романами всегда месяц отдыха себе даёт. И весь месяц валяется, облепленный питательными и увлажняющими масками. Ну, и качается ещё. Бодибилдинг вообще главная любовь его жизни. Ну а потом, отдохнув, увлажнившись и подкачавшись, с новыми силами - в бой.
- Да? - Язмин кусает пухлую губку.
- Только ему не проговорись, что знаешь. Он ужасно ранимый. Часа три на меня орать будет.
- Не буду, - обещает девица.
Наступившее молчание немного затягивается, но к столику вскоре подходит Батори, и мы с Язмин синхронно ему улыбаемся. Широко, очень широко.
Вечером Батори стучится в мою дверь. То есть, конечно, я не могу этого знать заранее, но я практически не сомневаюсь. Открываю - это действительно он. И он чертовски зол.
- Что вы сказали Язмин? - едва переступив порог и закрыв за собой дверь, рычит вампир. - Что, съешь меня многорогий, вы ей наплели?