4
Темпоральная машина, как блестящий металлический цветок, засверкала на стометровой высоте, совершая переход от полета во времени к полету в пространстве, и бесшумно опустилась на белую летную площадку. Ее ждали профессор - руководитель темпоральных полетов, и инженер - специалист по техобслуживанию машин. Как только она приземлилась, люк автоматически открылся, но из него никто не показался.
- Циана, ты почему не выходишь? - крикнул профессор. - Циана!
Вернувшаяся из учебного полета студентка, словно самоубийца, прыгнула головой вперед, но в последний момент ловко извернулась и ступила на ноги, обутые в элегантные сапожки. Затем из люка высунулись и свесились совсем другие сапоги - длинные, грубые, грязные. Студентка с виноватым видом показала на них пальцем.
- Он помог мне починить машину, все произошло совершенно случайно.
Профессор открыл было рот, чтобы сделать ей выговор, но вовремя вспомнил, что прежние случаи стерты в памяти незадачливой студентки, заварившей эту кашу, и, скорее с досадой, чем с укоризной, сказал:
- Не говори глупостей, девочка, этим ты только усугубляешь свое положение! Ну ладно. Эй, вы там, слезайте! - все так же раздосадованно крикнул он Кириллу Моневу.
Досадно было и все то, что должно было последовать дальше, потому что на памяти профессора, кстати говоря, не корригировавшейся, все происходило в третий раз. Уже дважды инженер по техобслуживанию темпоральной техники возвращал назад своего коллегу из двадцатого века, но машина давала какой-то сбой и высаживала его накануне, в четверг, а не в воскресенье. Да, теперь все предстояло совершить в третий раз - слово за словом, жест за жестом! Пра-прародитель будет снова протестовать, требуя, чтобы ему вернули студентку, его придется долго увещевать. Ничего не поделаешь, нужно ведь как-то корригировать его память… Даже идиотская засечка в движении институтского поезда будет той же, что и в предыдущие два раза, а профессор темпоральных полетов будет все так же бессилен перед путаницей времен.
Когда они вошли в одну из кабинок институтского метро, чтобы направиться в психолабораторию, инженер из прошлого уже смирился со своей участью и заглядывал куда только мог с профессиональным интересом, хотя профессор снова напомнил ему, что это бесполезно, - все равно через некоторое время он все забудет. На беду поезд остановился где-то между третьей и четвертой остановкой. Тут же стало нестерпимо душно, потому что климатическая установка тоже перестала работать. Однако контролирующий движение робот не замедлил отреагировать, и в скрытых динамиках послышался его голос: "Просим пассажиров извинить за непредвиденную остановку. Поезд находится не на станции…" - как будто пассажиры сами не знали этого.
Как обычно, ремонтные роботы быстро устранили неисправность, но зато с контролирующим роботом случилась какая-то, засечка, и этот говорящий идиот заладил: "Просим пассажиров извинить за непредвиденную остановку", хотя поезд уже мчался с бешеной скоростью. Пока аварийные роботы засекли сбой, у пассажиров вспухли головы от механического голоса, умолявшего извинить за непредвиденную остановку.
Только на инженера и это досадное происшествие ничуть не подействовало, или, точнее, подействовало каким-то трудно объяснимым образом: он злорадно ухмылялся, а под конец выразил желание помочиться, только почему-то непременно на их технику. При этом он употребил какое-то странное, не известное профессору выражение. Этого, конечно, никак нельзя было позволить, потому что было бы вмешательством в современность. Профессору очень хотелось понять механизм такого странного желания, но он не позволил себе расспрашивать инженера - это тоже было бы недозволенным сбором информации. Итак, он удовлетворился своей гипотезой о том, что, вероятно, частые поломки примитивной техники в том далеком двадцатом веке действовали на людей того времени мочегонно.
На этот раз профессор темпоральных полетов лично присутствовал на предстартовой проверке машины, собственноручно запрограммировал полет и лично переправил уснувшего инженера в прошлое. В пространственном отношении они снова безошибочно приземлились на берегу злополучного омута, но и на этот раз в предыдущий четверг. А в следующее воскресенье Циана, студентка третьего курса, в четвертый раз привезла им этого досадного типа, который, хоть и не был ни в чем виноват, становился им все более антипатичным.
Упорство - одно из самых ценных качеств человека, во всяком случае, человеческий прогресс в большой мере обязан именно этому качеству, и в будущем его значение будет только возрастать. Вот почему профессор понял, что невозможно замять скандал, вызванный легкомыслием студентки, только когда Кирилл Монев в одиннадцатый раз спрыгнул в своих грязных рыбацких сапожищах на белую взлетную площадку. Хоть бы вымыл их, что ли, а то приходится после него мыть весь полигон, но как было ему это внушить, если в психолаборатории стирали в его памяти все, что связано с полетом!
Профессор запросил для Института новую темпоральную машину, для чего пришлось давать неприятные объяснения и вытерпеть обследование специальной комиссии, которая должна была лично установить, что машина дает сбой в настройке. Комиссия дождалась, чтобы Циана и Кирилл прибыли в двенадцатый раз, и только тогда дала разрешение на новую машину. Она ничем не отличалась от первой и, естественно, также вернула инженера в четверг, а в воскресенье доставила его обратно. И только когда третья машина в семнадцатый раз проделала то же самое, комиссия пришла к заключению, что не в машине дело. Иногда, хоть и очень редко, в самом времени наступают деформации - ученые называют их "порогами" или "зевами", которые вызывают большой разброс в движении машин во времени. Явление еще недостаточно изученное, следовательно, современные темпоральные машины не имеют возможности корригировать эти деформации, которые, вполне возможно, они сами и вызывают - точно так же, как сверхскоростные самолеты деформировали перед собой воздушное пространство.
Пришлось ученому совету Института древней истории собраться специально для того, чтобы решить, как восстановить нормальное положение вещей. И - сколь это ни противоречит законам и сколь ни вредно для психического состояния человека прошлого - за отсутствием иного выхода пришлось вернуть инженера, ничего не стирая в его памяти, взяв с него клятвенное обещание не ходить по воскресеньям на реку. Корригировать же только память студентки.
Однако перед этим нужно было снова объяснить инженеру, что как раз Институт истории не может позволить себе такую путаницу в истории, которая наступит, если дать ему в жены студентку из двадцать четвертого века. Они увидели, что им придется до конца раскрыть, почему ему не следует ходить на реку по воскресеньям. Однако Кирилл Монев, раздосадованный отказом, встал в позу и заявил им, что они не имеют права вмешиваться в дела их века, что не у них будут отнимать дни отпуска за прогулы и что он будет ходить на рыбалку, когда пожелает. Узнав же истинную причину, он ехидно заулыбался, как это делал семнадцать раз в институтском метро, и в восемнадцатый раз заявил - на этот раз перед всем институтским советом! - о своем странном желании помочиться на их темпоральные машины, которые только мешают людям жить. По-видимому, гипотеза профессора о мочегонном эффекте поломок находила свое подтверждение.
Ученый совет также не понял сущности его необычайно странного желания, но, в конце концов, людям двадцать четвертого века простительно не понимать каких-либо желаний своих далеких предшественников. Только молодой инженер, специалист по техобслуживанию темпоральных машин, почувствовал себя уязвленным и сказал Кириллу, стараясь не выдать своей ревности:
- Коллега, насколько нам известно, именно в ваше время был открыт так называемый закон Мэрфи, который гласит: все, что может испортиться, - портится.
Однако в ответ инженер из прошлого снова ехидно улыбнулся:
- А вы принимаете этот закон всерьез?..
Они не получили разрешения на продолжение спора ввиду того, что память инженера корригироваться не будет, а значит, дальнейший обмен какой бы то ни было информацией тем более недопустим. Не теряя надежды, они засунули своего далекого предка обратно в машину, заклиная его еще и еще раз не ходить в скором времени на реку. А тот хихикал, как сумасшедший, и кричал:
- А как же сом? Ладно, нашу память вы стерли, но ведь беднягу сома вы совсем с ума свели! Семнадцать раз, подумать только! Ну разве это не вмешательство, скажите на милость! Разве не вмешательство…
Эти прощальные минуты впоследствии стали для инженера Кирилла Монева единственным утешением, потому что ему пришлось выстрадать свою встречу с будущим, не имея возможности поделиться мукой, - ведь любой его современник, услыхав такое, немедленно позвонил бы в "Скорую"! А страдания инженера начались немедленно. Три дня он колебался, стоит ли соблюдать уговор и не ходить в воскресенье на рыбалку. А что произойдет, если он попытается силой задержать студентку с ее машиной?..
Однако в последний момент под напором любопытства слово джентльмена отошло на задний план, и Кирилл прибыл в свое любимое местечко, когда Циана уже обернулась к реке с маленьким компасом в руке. Он хотел было броситься к девушке с раскрытыми объятиями, как вдруг остановился, вспомнив, что его образ стерт в ее памяти, что она его не узнает и совсем не обрадуется его появлению. Пока он раздумывал, стоит ли что-либо предпринимать или вообще больше не вмешиваться в эту путаницу с историей, как из-за кустов рядом с его омутом показался другой рыбак.
Циана подождала, пока он подойдет поближе. Они о чем-то поговорили, потом она исчезла с ним в вербняке. В Кирилле Моневе взыграли ревность и злоба. Он использовал возможность и с мстительным чувством зарисовал во всех деталях темпоральную машину в блокноте, который специально прихватил с собой. Потом еще долго потел в тайнике, пока, наконец, из кустов не появилась парочка с видом молодоженов, направляющихся в спальню. Они поднялись в машину и улетели.
- Черте вами! - сказал им вслед Кирилл, почувствовав, однако, что он несправедлив.
Природа - а оказалось, что вместе с нею и время - не терпит пустоты, да оно и на реке так: кто первый придет, тот и поймает!
Он пошел проверить, что с удочками коллеги и не согласится ли сом в восемнадцатый раз заглотить крючок. Однако под вербой он увидел разостланный старый плащ, а на нем самую обыкновенную сумку-однодневку и два нейлоновых мешочка с грибами. Молодой мужчина, которого Циана увезла с собой вместо него, оказался грибником.
- Несчастный! - вздохнул Кирилл Монев, сам не зная, почему он жалеет своего преемника: за то, что тот был грибником, или за будущее, в котором он сейчас находился. Интересно, как на него таращатся сейчас профессор или тот инженер, который, кажется, влюблен в Циану?!..
Он взял грибы в подарок хозяйке (если грибника вернут из будущего в предыдущий четверг, они еще не успеют вырасти!) и окончательно вернулся в нормальное измерение времени и пространства: нынешним вечером в давно распахнутые для него объятия хозяйки (а почему бы и нет, раз и в далеком будущем женщины останутся такими же легкомысленными и ветреными!), а с понедельника - в свой институт.
Но тоска остается тоской, а желание желанием, и ни несчастье грибника, ни счастье в объятиях хозяйки не могли утолить его тоски и желаний. Время от времени ему продолжала являться во сне машина времени, а из люка высовывалась голова громадного сома. Сом глотал воздух широкими губами и вроде бы человеческим голосом что-то говорил ему, а он все равно ничего не понимал…
После таких снов инженер-конструктор Кирилл Монев целый день уныло рисовал какие-то странные кофейники. Когда однажды его спросили, что это такое, он задумчиво ответил: это темпоральная машина. И тут же разъяренно крикнул:
- Да что здесь такого? Вы целыми днями рисуете человечков, потому что никто не покупает ваших изобретений, а мне нельзя конструировать машину времени?
Коллеги согласились с ним, но Кирилл Монев долго не мог успокоиться:
- Эх, как мы теряем здесь время, черт побери! Как теряем время!..
Глава вторая
НЕ УЗНАВАЙ СВОЕГО БУДУЩЕГО
Сразу было видно, что этот мужчина не из ее века. Одежда на нем была грубая, обувь тоже грубая и грязная. На левой щеке розовел большой шрам. В начале двадцать четвертого века вряд ли найдется человек с такой внешностью. Да и природа вокруг, суровая и запущенная, соответствовала его виду. Трава на поляне, где приземлилась ее машина, была усеяна ржавыми консервными банками, обрывками бумаги, старыми пластиковыми пакетами, немного поодаль валялась старая черная автопокрышка.
Ее попытка установить по приборам, где и когда она привременилась, оказалась безуспешной, и Циана решила обратиться к этому человеку. Несмотря на страшный шрам, лицо мужчины светилось умом и добротой. Правила обязывали ее избежать этой встречи, но студентка предпочитала творческий подход, а не бездумное подчинение. Раз машина дает такой большой, причем не регистрируемый аппаратурой, разброс во времени, необходимо прежде всего определить, какое отклонение она дала, чтобы соответствующим образом корригировать программу. Иначе на обратном пути можно оказаться бог знает где.
- С прибытием! - сказал мужчина на неожиданно хорошем болгарском, и Циана вздохнула, рассеялись ее напряжение и страх: она находилась у себя на родине, хоть и в ее далеком прошлом. - Откуда вы? Вам нужна помощь?
Вероятно, он наблюдал за ее приземлением. Наверное, он смелый человек, раз так бесстрашно подошел, хотя он явно ожидал чего-то другого. От разочарования он чуть было не начал заикаться, когда на его вопрос:
- Разве вы не инопланетянка? - она уклончиво ответила:
- Можно сказать и так. Скорее из другой цивилизации, но в общем-то человеческой, болгарской.
Что бы она ему ни открыла, все равно в эти древние времена никто ему не поверит, так что любая информация, которую он получит, не может быть использована для опасного вмешательства.
- Значит, это… это не летающая тарелка?
- Разве она похожа на тарелку?
- Нет, но… судя по тому, как она приземлилась…
- Это вы по своей технике судите… Извините, какой сейчас год? - спросила Циана и чуть не присвистнула: она попала в двадцатый век, строго запрещенный для посещений.
Нужно было немедленно улететь, но из страха перед обратным полетом она не могла шелохнуться, а от этого мужчины, хоть и выглядевшего несколько испуганным, исходило ощущение спокойствия и уюта. Он будто угадал ее состояние:
- Я постелил вот там! Очень хорошее местечко, тенистое и прохладное…
- Да, пожалуй, мне нужно немного отдохнуть… Я вам не помешаю?
Солнце палило нещадно, и Циана расстегнула пилотский костюм до самого пояса. Даже эта небольшая нагота повергла мужчину из двадцатого века в смущение, но оно было таким милым, что она решила позабавиться.
- Ох, если у вас это не считается неприличным, я бы искупалась. Вода кажется чистой.
- А что здесь неприличного? Я не буду на вас смотреть.
- Ну, я вам не верю. Вы выглядите любопытным мужчиной и, наверное, не прочь посмотреть, как купается женщина.
Шрам на щеке мужчины побагровел, но он ответил с достоинством:
- Мужчина не будет мужчиной, если он не проявляет любопытства в отношении женщины.
Она села на расстеленный у самой воды старый плащ и обеспокоенно показала на два пластиковых мешка с грибами:
- Зачем вы это собрали?
- Чтобы есть. Хотите, испеку на костре?
- Но ведь они ядовитые!
- Не беспокойтесь, я с детства собираю грибы.
- А у нас уже нет неядовитых. Все грибы давно мутировали и вырабатывают яды.
- Где это - у вас?
- В двадцать четвертом веке.
- Ага, ясно! - сказал он. - Так, значит, это машина времени, да?
Она сама ему подсказала, но тем не менее его догадливость ей была неприятна.
- Понимаю, вам трудно поверить. Впрочем, вам тоже не удалось бы убедить меня попробовать ваших грибов…
- А я было подумал что вы - Мата Хари, - сказал он насмешливо, доставая из сумки термос.
От кофе она тоже отказалась, но настояла, чтобы он рассказал ей, кто такая Мата Хари, и не успокоилась, пока он не выложил ей все, что знал о знаменитой красавице-шпионке времен первой мировой войны.
- А вы почти угадали, ведь мы, историки, - тоже нечто в этом роде, - засмеялась она и добавила: - Значит, вы находите меня красивой?
Он забыл повторить свой комплимент.
- Значит, вы историк?
- О нет, еще не совсем. Я только на третьем курсе. Моя будущая специальность - история древней Европы.
- А я кандидат исторических наук! - похвастался он.
- Чудесно, значит, мы будем коллегами! А когда вы будете кандидатствовать?
Произошла небольшая заминка, так как он решил, что она смеется над ним. Потом ему пришлось объяснить сущность этого труднообъяснимого титула, которого удостаиваются не новички в науке, а как раз наоборот, зрелые ученые. Но девушка и не думала смеяться. Она уже знала, что слишком многое в веках минувших непонятно жителям двадцать четвертого века.
После того как недоразумение было выяснено, кандидат наук стал смелее:
- Вы мне позволите называть вас Матой, или у вас есть свое имя?
- Называйте меня Цианой.
- Красиво звучит! Оно что-нибудь означает?
- Отец у меня химик, и когда он работал с цианитами… Почему вы смеетесь?
- Извините, но… я представил себе, что вашего отца зовут Калий, и тогда вы получитесь Циана Калиевна. Я тут же ощутил запах горького миндаля.
Она смеялась до слез.
- О прекрасная отравительница, не раскроете ли вы мне свою тайну? - сказал он в стиле тех времен, которые они оба изучали.
Она подробно рассказала ему о темпоральной машине, о том, как с ее помощью они посещают те времена, о которых сохранилось мало источников, и еще многое из того, чего он не должен был знать. Однако кандидат наук все равно не поверил ей ни на грош, потому что расценил ее россказни как "красивую мечту историка", хотя при этом галантно извинился: хороший историк должен быть всегда начеку перед лицом очевидных фактов.
Циана отомстила:
- Значит, и я не должна доверять своим чувствам, ибо вы показались мне красивым и приятным мужчиной? Жаль, а я думала пригласить вас на прогулку в машине!
Он снова очень мило смутился, и она спросила себя, а не является ли это общим свойством мужчин двадцатого века или это свойство только историков и грибников. Циана вскочила и начала раздеваться, точно вспарывая свой пилотский костюм.
- В этой реке нет крокодилов?
При виде ее обнаженного тела кандидат наук совсем растерялся.
- Мне отвернуться или отойти подальше?
- Поступайте так, как требуют нравы вашей эпохи, - ответила она и, поеживаясь, вошла в воду.
- Я здесь единственный крокодил, - сказал он, не отворачиваясь и не отходя подальше, видимо, начисто позабыв о правилах приличия, предписываемых нравами его эпохи.
Ее обнаженная грудь показалась над водой.