- А при чем здесь паспортный стол? - удивился Николай Николаевич.
- Очень даже при чем, - возразил кот. - В сказках про это не сказывается, но хлопот с документами очень много было в те времена. Кушает старичок молодильное яблочко, шамкает ртом безобразным - и не думает, что дети родные признавать его вторую молодость не обязательно захотят.
Похоже было, что рыжий кот еще многое готов про эти дела рассказать, но хозяин слушал его невнимательно.
- Ты, Степан Васильевич, тоже меня пойми, - Николай Николаевич в возбуждении сел на подушку. - Скажем, я готов за идею свою жизнь отдать. А велика ли эта жертва, подумай. Скажут: эка важность. Неустроенный был человек и себя не любил. Со скуки на это дело решился. От такой пустяковой жертвы и на идею мою падает какой-то нездоровый свет. А вот будь я устроен, да красив, да любим - кое-кого эта жертва заставила бы задуматься. Много на земле еще большой черной работы, целые горы навалены, а берутся за нее только такие, как я, неудачники-одиночки. Остальным всё свершений хочется Я по одноклассникам своим сужу: кто меха из природного газа делать подался, кто нейтрино ловить, кто искать кимберлитовые трубки. А работу черную все стороной обходят, только после личного краха на нее идут - без особого, конечно, воодушевления.
- Молодой ты еще, - пробормотал Степан Васильевич, подумав. - Сам с собой споришь, сам себя и оспариваешь. Я устроенных в жизни много видал. Неохотно они жизнью своей жертвуют. Обижаются очень при этом. "С какой, - говорят, - стати? А почему, - говорят, - обязательно мы? Да и вообще, должен ли кто-нибудь? А если должен, то кому именно?" Вот такие рассуждения в ход идут, брат мой Коля.
- Сказанное ко мне не относится, - запальчиво сказал Николай Николаевич и лег.
- Ох, красиво поёшь. - проворчал кот.
Тут в горле у него захрипело, он вспыхнул зелеными глазами - и умолк.
- Ты что, Степан Васильевич, поперхнулся? - спросил Николай Николаевич, привстав.
Кот не ответил. Он долго возился в углу дивана, пристраиваясь, и вздыхал.
Не дождавшись ответа, Николай Николаевич прошлепал босиком к выключателю и погасил свет.
10
Проснулся библиотекарь оттого, что над его ухом мяукнули. На службу было ему к одиннадцати, часы показывали десять.
- Брысь! - пробурчал он спросонок, когда над лицом его склонилась кошачья морда с пышными генеральскими бакенбардами.
Степан Васильевич не обиделся.
- Брысь так брысь, - добродушно сказал он, - этим нас удивить невозможно. И не такое слыхивали. Я спросить хотел: может, тебе пора? Мы вчера не сговорились, когда вставать.
- Пора, Степан Васильевич, - с чувством отозвался библиотекарь.
Он уже забыл, когда о нем в последний раз заботились.
- Остеречь тебя хочу, - сказал кот, когда Николай Николаевич, прыгая на одной ноге, стал натягивать брюки. - Ты не говорил бы никому, что я у тебя живу.
- Что так? - огорчился Николай Николаевич.
Никому особенно, но напарнице своей Анечке он как раз собирался намекнуть о коте. Человек она была безобидный и должна была Стёпе понравиться.
- Да уж так, - скучным голосом ответил кот и тяжело вспрыгнул на свой диван. - В цирк меня заберут, вот и вся недолга. Очень во мне нуждаются в цирке. Видел я там одного говорящего кота. Прохиндей, каких мало. "Папа" говорит, "мама"… Ну я ему показал "маму". Навсегда дара речи лишился.
- Ты и драться умеешь?
- Драться - это зачем, - степенно ответил кот и лег животом на подушку. - Указал я ему, как надо вести себя, раз животное. Молодой еще, непонятливый.
- А сам-то в цирке выступал?
- Было, - нехотя сказал кот. - Даром нигде не кормят.
- Ну, это ты зря, - недовольно возразил Николай Николаевич.
Он всё принимал как личный намек.
- Зря не зря - там видно будет, - уклончиво сказал Степан Васильевич.
- Что же ты делал на арене цирка? - спросил Николай Николаевич, желая уйти от неприятной темы.
- Фокусы различные показывал, - промолвил кот и отвернулся. - До пяти считал… Грехи наши тяжкие.
- Ну и как, срывал аплодисменты?
Кот ничего не ответил.
Николаю Николаевичу стало стыдно за свою глупую шутку.
Одевшись, он заправил кофеварку, сварил себе кофе, сел за стол.
- Я бы тоже кофейку выпил, - сухо заметил кот, внимательно наблюдавший с подушки за его действиями.
- Ох, извини, - спохватился Николай Николаевич.
Он поспешно достал чистое блюдце, отплеснул туда полстакана, отнес на диван.
Кот покашлял, подвинулся к блюдцу, лакнул.
- Вот, небось, думаешь, привалило хлопот? - проговорил он, откинувшись на бок.
- Знаешь что, Степан Васильевич, - с чувством ответил Николай Николаевич. - Или давай закроем эту тему, или… Я один, понимаешь? Один. Никого у меня, кроме тебя, нету.
Кот неторопливо лакнул еще раз и, поставив уши торчком, задумался.
11
На работе Николая Николаевича ждали крупные неприятности.
Для начала его перебрасывали на абонемент. Анечка первая сказала ему об этом и сама, добрая душа, чуть не заплакала: на абонементе и книги не те, и читатель скуднее. Там проблемы с невозвратчиками, а у Николая Николаевича доброе сердце, это всем было известно. Его буквально бросали под пули, дьявольски тонкий расчет.
- Убирают понемногу, - сгорбясь, Николай Николаевич сел за контрольный стол.
Анечка глядела на него сострадающе. Была она маленькая, чернявая, один глаз у нее немного косил, а когда она волновалась, косил сильнее.
Николаю Николаевичу было тяжело на нее смотреть, и он презирал себя за это, так как знал, что Анечка из-за него мучается.
Здесь было больше чем сострадание, здесь было наворочено столько комплексов, что мороз драл по коже.
И предыстория имелась. Когда-то Калерия Ивановна на полном серьезе вознамерилась их поженить. Надо было видеть, как Анечка стыдилась Николая Николаевича, то и дело, закрыв лицо руками, она убегала в туалет, потому что Калерия Ивановна начинала в глаза расхваливать ее перед Николаем Николаевичем: и тихая она, и домовитая, а главное, душа у нее хорошая, неиспорченная душа. А если, мол, и есть у нее один дефект, то у самой Калерии Ивановны их десятки, и если Калерия Ивановна все-таки не вышла замуж, то совсем не по причине этих дефектов, а скорее наоборот.
Николай Николаевич мог себе представить, как переживает Анечка, потому что ему самому ото всех этих разговоров стало сниться, что ему предлагают жить со слоновой черепахой: мол, и тихая она, и домовитая, а главное, душа у нее, у черепахи, добрая, просто ангельская душа.
Остановить Калерию Ивановну было так же трудно, как, скажем, прекратить январские холода, а в этом деле особенно, потому что знала она (да и скрыть этого Анечка не умела) одну важную про Анечку вещь. Как-то раз Николай Николаевич сам имел случай видеть, как Анечка целовала футляр от его очков.
Много слез было пролито Анечкой, много снов пересмотрено Николаем Николаевичем, прежде чем Калерия Ивановна от своего намерения отказалась.
Но уж если раньше не любила она одного Николая Николаевича, то теперь невзлюбила и Анечку, обращаясь с ней как с падчерицей, а временами и хуже того.
12
- И зачем ты вообще с ней связался? - сказала Анечка. - "Доступ, доступ", и всё споришь, споришь… Я, конечно, не могу судить, но, по-моему, она не очень хорошая женщина. Даже если хочет добра, всё равно у нее по-злому выходит. А тебе она добра не хочет.
- А ты мне хочешь добра?
- Хочу, - тихо ответила Анечка и потупилась.
- Ну так и не отпевай меня, - сердито сказал Николай Николаевич. - Я ее ненавижу и буду с ней бороться всю жизнь. Уволит - у крыльца стоять буду, чтобы стыдно ей было на работу ходить.
Анечка искоса посмотрела на Николая Николаевича, и во взгляде ее была такая потрясенность, такое обожание, что Николай Николаевич совсем ободрился.
- Да что, в конце концов, - он покраснел и вскочил из-за стола, - управы на нее, что ли, нету? Люди кругом! Если хочешь знать, я выйду сейчас в зал и обращусь прямо к читателю! Не для себя живем!
- Нет! - испугалась Анечка. - Не надо, пожалуйста! Ну прошу тебя, не надо!
Николай Николаевич посмотрел на нее и пожал плечами. Всем известно было, что Анечка до смерти боялась читателей. Она пряталась от них как могла и, если бы это было возможно, вообще не показывалась бы им на глаза. Поэтому и на контроль ее не сажали. Пробовали сначала, но она, как только входил читатель, в панике убегала за стенды. Вся работа ее заключалась в том, что она молча уносила и расставляла книги.
- Боишься! - насмешливо сказал Николай Николаевич. - Страшнее кошки зверя нет. А я возьму и пойду. Прямо сейчас!
Боже, как встрепенулась Анечка, как она кинулась к дверям в своем синем рабочем халатике!
- Не ходи! - жалобно вскрикнула она. - Не пущу! Да там и нет сейчас никого! Не ходи!
У нее было такое бледное лицо, что Николай Николаевич озадаченно остановился.
- Ну что ты так волнуешься? - примирительно сказал он. - Не в клетку же с тиграми иду.
- Хуже! - с горячностью проговорила Анечка, раскинув руки поперек дверей. - Ты не в себе сейчас, не понимаешь, что делаешь. Поймешь - будет стыдно.
- Это еще почему?
- Обсмеют они тебя. Обсмеют и не станут слушать.
- Да не могут они обсмеять! В конце концов, у нас общее дело!
- Какое общее! Думаешь, ты им нужен? Книги им нужны, а не ты и не твои принципы!
- Мне тоже книги нужны.
- Да не так они тебе нужны, как им. Для тебя книги - жизнь, а для них инструмент, как отвертка. Ты берешь в руки томик - у тебя лицо шелковое становится, губы - как у ребенка. А они уголки у страниц отрывают для зубочистки. "Общее дело"…
Николай Николаевич был растерян. Впервые он слышал от Анечки так много слов сразу, и каких слов!
- Ну, знаешь ли… - пробормотал он обиженно выпяченными губами.
- Что "знаешь", что "знаешь"? - вскрикнула Анечка, всё еще перекрывая руками двери в зал.
Вошли двое школьников в форме и посмотрели на них как на ненормальных.
- Не ожидал я от тебя это услышать, - сказал Николай Николаевич, выдав им учебник Пёрышкина и отпустив с миром. В руках у них были портфели, и неизвестно, сколько Пёрышкиных там лежало, изрисованных вдоль и поперек, но и те, что им выдал Николай Николаевич, были немногим лучше. - Ну, Калерия Ивановна куда ни шло, но от тебя…
- А что Калерия Ивановна? - тусклым голосом сказала, отвернувшись к стенду с газетами, Анечка. - Такой же ненужный человек…
- Да не говори ты этого слова! - закричал Николай Николаевич. - Зачем говорить слова, которые ничего не значат?
- Это слово значит многое, Коля. И ты прекрасно знаешь, что оно значит.
- Понятия не имею… - буркнул Николай Николаевич и побагровел. Но тут же, испугавшись, что Анечка начнет объяснять, сам заговорил поспешно: - Знаю я, почему ты не хочешь, чтобы я выходил в зал.
Анечка растерянно обернулась.
- Почему? - спросила она тихо, и Николай Николаевич понял: не это.
Но уже не в силах остановиться от смущения, забубнил:
- Знаю. Знаю.
Анечка послушала, подивилась, снова повернулась к нему спиной.
И тут, глядя на эту худую, жалкую спинку со странно покатыми плечиками и проступающими сквозь халат лопатками, Николай Николаевич понял: ему не уйти. Он почувствовал на губах солоноватый вкус ее серых, запачканных чернилами ладоней. "Нет! - закричало в нем. - Нет!" Это было так страшно, что должно было что-то случиться.
Обязательно должно было что-то случиться.
13
И случилось: пришла его дивная фея.
Она никогда являлась так рано, было всего только двенадцать часов.
На плечах ее было клетчатое осеннее пальтишко, рыжие густые волосы - в мелких бусинках дождя.
- Извините, - сказала она поспешно, задыхаясь еще от бега по лестнице. - Извините, Николай Николаевич, мне надо с вами поговорить.
Подбородок Николая Николаевича подпрыгнул, губы задрожали.
Помертвев, он присел на край стола.
Шаровая молния за стендом, радуга между книжными полками, синий дождь с потолка - ничто не могло уже удивить Николая Николаевича: фея знала его имя-отчество, но откуда? И, главное, зачем?
Щеки Николая Николаевича загорелись, сквозь стекла рабочих очков они казались круглыми, как райские яблочки. Лицо от восторга приобрело глуповатый и дерзкий вид.
- Да? Я весь внимание, - сказал он как бы с вызовом. - Что вам угодно?
- Не надо так, Николай Николаевич, - проговорила она печально, с видимым удовольствием выговаривая его имя. Одного воспоминания об этом хватило бы ему на всю оставшуюся жизнь. - Вы, конечно, должны меня презирать, я вас очень подвела.
- Почему же? - чужим, каким-то писклявым голосом сказал Николай Николаевич. - Презирать вас я никак не могу.
- Я пришла, чтобы сказать вам: не думайте обо мне плохо. Я не спала всю ночь.
Она отвернулась и шмыгнула носом.
- Простите меня, пожалуйста.
Из комнаты в комнату бесшумно прошла Анечка. Она вся скособочилась от тяжелой стопки книг, которую несла. Косой глаз ее совсем закатился.
- Я на вас не сержусь, - быстро сказал Николай Николаевич. - Тем более что…
Фея ждала. - …тем более что меня всё равно переводят на абонемент. Ведь вы не ходите в абонемент?
Фея молчала. Похоже, она ожидала чего-то другого.
- Значит, мы больше не увидимся, - подвел черту Николай Николаевич.
- Да? - сказала она наконец. - Жаль.
И ушла.
В глубокой задумчивости Николай Николаевич подошел к стеклянной двери, заглянул в зал. Там полно было школьников второй смены, забежавших перед уроками, чтобы что-нибудь друг у друга скатать. Была там престарелая пенсионерка, увлеченно сморкавшаяся над "Новым миром". Было трое-четверо диковатых студентов, засевших с утра: в двадцать два сорок пять их придется чуть ли не под руки выводить из зала, а они, упираясь, будут перелистывать на ходу учебники.
Привычная утренняя публика… Вечером пойдут другие: старшеклассники - готовиться к сочинению (часто целым классом, и это хуже всего, потому что в зале начинается содом - смешки, записочки, чуть ли не хоровые песни), студенты - рассеянно листать монографии… пять-шесть читателей знающих и следящих, с ними Николай Николаевич особенно любил работать.
Что в абонементе? Выдавать засаленные детективы, разрозненного Конан-Дойля, случайную фантастику… Второсортная жизнь.
14
Кот услышал, наверное, как звенели ключи, вышел навстречу из комнаты и сел столбиком на пороге.
- Явился, князюшко мой? - ласково сказал он, и Николай Николаевич удивился еще раз его сипловатому голосу. - Хотел я тут тебе порядок навести, да тряпки не нашел. Как же ты живешь без тряпки?
- Так вот и живу, - усмехнулся Николай Николаевич. - Я, брат Стёпа, и без многого другого живу.
- Что так рано сегодня? - спросил кот, пропустив мимо ушей последнее его замечание.
- Приболел, - угрюмо ответил Николай Николаевич, разуваясь у входа. - Отпросился.
- Ах ты, мать честная, - сокрушенно сказал кот. - Что за лихоманка к тебе привязалась? А я-то хотел тебе дельце одно поручить…
- Что за дельце?
Они оба, Николай Николаевич, а по пятам за ним кот, прошли на кухню.
- Так, реестрик один составить.
- Какой реестрик? - удивился Николай Николаевич.
- Да тут… - замялся кот. - На мне материальная часть висит. Я у них вроде завхоза.
- У кого "у них"? - Николай Николаевич сел на стул. - Что ты мелешь, Стёпа?
Кот обиделся.
- Ну, мелю не мелю - не твоего ума дело, - высокомерно ответил он. - Хотел тебя попросить, да закаялся.
- Брось, Степан Васильевич, - примирительно сказал Николай Николаевич. - Я вон рыбки тебе принес.
Покобенившись еще минут пять-шесть для порядка, кот пошел на примирение.
- Надо мне в своем хозяйстве порядок навести, переписать кое-какой инвентарь. Стар становлюсь, путаю много. Посулю кому - ан нету, выдано или утрачено. Ты человек образованный, помоги старику.
- Какое же у тебя, старика, имущество? - спросил Николай Николаевич.
- Конечно, не то, что раньше, утратил многое, но есть еще кое-что, уберег.
- Да где же твое имущество?
- А вот поедим, тогда. У тебя, я чай, от голода кишки спеклись.
- Тебе в угол на полу или за столом будешь есть?
- За столом, коли не брезгуешь.
15
Поужинали на кухне.
Кот ел аккуратно, не чавкая, только сопел да время от времени поправлял лапой сползавшие с тарелки куски.
Табурет был низковат, и Николай Николаевич принес и подложил ему подушку.
За столом вели неторопливую беседу.
- Ну, с работы тебя не выключили пока?
- На абонемент перебросили.
- Это что же, понижение али как?
- Да уж не повышение.
Кот негодовал:
- Что за дело: живыми людьми бросаться? Совсем баба счумилась. Жалобу надо писать.
- Не умею да и не люблю.
- Я те научу. В старое время горазд я был слезные письма писать. Веришь ли, - кот хехекнул, - одному мужику даже письма любовные сочинял: "Мурлышечка ты моя…" Умора!
16
Отужинав, гость и хозяин перешли в комнату.
- Ну, и где твой багаж? - спросил Николай Николаевич, озираясь.
- А вот, или не видишь?
У двери стоял в углу маленький, зеленый, окованный железом сундучок.
- Постой, постой, - озадачился Николай Николаевич. - Я ж тебя на ключ запирал. Как эта вещь сюда попала?
Кот вспрыгнул на сундук, самодовольно по нему прошелся.
- А это, брат ты мой Коля, дело тайное. Фики-мики.
- Что, что? - Николай Николаевич присел на корточки, пощупал руками сундучок.
- Фики-мики, говорю, - пояснил кот. - Чуждое для тебя дело.
Сундучок был небольшой, но крепкий, на гнутых кованых ножках и весь оплетен крест-накрест железными полосами. Зеленая краска на деревянных стенках пообтерлась уже, но в целом это была вещь.
Особенно хороши были узорные решеточки на боках возле круглых ручек.
Николай Николаевич потрогал висячий замок - он не поддавался, как влитой.
- Любуешься? - свесив голову с сундучка, спросил кот.
- Хорош, - восхищенно сказал Николай Николаевич. - А что там внутри?
- Лыка ручня, конопели пучня, кленово полено да соломы беремя, - загадочно проговорил Стёпа.
- Я серьезно.
- А коли серьезно, возьми меня под ташки и отнеси на диван. Притомился я, цельный день на ногах.
Николай Николаевич бережно взял кота под брюхо и перенес на подушку.
Кот прилег на бок, потянулся всеми лапами, скомандовал:
- Бери бумаги лист да садись к столу. Пиши: "Реестрик". Написал? Хорошо. Под номером первым у нас пойдет… - почесал лапой переносицу. - Отмыкай, что ли.
Николай Николаевич с опаской наклонился над замком, потянул на себя кольцо.
- Не замай! - сказал замок таким гулким басом, что Николай Николаевич, отпрянув, вопросительно поглядел на кота.
Кот кивнул поощрительно.
- Балуется. Не слушай ты его…