Содержание:
ОДИН САМЫЙ ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ ЗА ВОСЕМЬ МЕСЯЦЕВ ДО НАЧАЛА РОКОВЫХ СОБЫТИЙ 1
КОНЕЦ 49
Дмитрий Стрешнев
Мыши
ОДИН САМЫЙ ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ ЗА ВОСЕМЬ МЕСЯЦЕВ ДО НАЧАЛА РОКОВЫХ СОБЫТИЙ
Перед казенным зданием грубой советской постройки блестела лакированными телами стая дорогих автомашин, одна - четырехглазый "Мерс" с номером 777 ок 77 - такой в автоинспекции стоит не меньше половины штуки баксов. Даже без комментариев прессы было ясно, что внутри происходит что-то серьезное.
Внутри по коридору текла черная икра плащей и пальто: сентябрь в этом году был прохладный. Впереди всех шел молодой человек с лицом, одухотворенным революционным безумием, который громко говорил - и вместе с эхом между стенами металось:
- Новая оригинальная концепция интерьера, в пространство которого вольется панорама окружающего мира… Органичное сочетание металла и стекла закольцует пространство эстетикой хай-тека… Легкий слог архитектурного языка… Хрустальные конусы фонтанов…
Это был, ясное дело, то ли дизайнер, то ли архитектор - на лбу у него не написано. Говорил он, не останавливаясь, красиво, словно сыпал стихами на иностранном языке. От пахнущих загадочным иноземным туманом слов безликие стены эпохи развитого социализма на глазах покрывались туберкулезной плесенью, а наполненные бледным светом плафоны смотрелись тоскливее, чем обычно.
Когда дизайнер-архитектор на мгновение задерживался, все прочие тоже послушно останавливались, а потом так же поспешно срывались вслед за ним дальше по длинному коридору. Эхо летело далеко впереди породившего его жизнерадостного голоса и резонировало в гулких покинутых помещениях. Но в одном из этих помещений, загроможденных пустыми клетками и неуклюжими научными приборами, можно было совершенно неожиданно обнаружить двух живых существ: человека и обезьяну. Обезьяна вела себя, как и полагается обезьяне: вертела головой, строила гримасы и совала в рот всё, до чего могла дотянуться. Короче, обезьянничала. Человек - обладатель безобидного лица технического интеллигента, немного подправленного воинственным седым ежиком, - меланхолично листал бумаги, испорченные дрянным почерком и каракулями формул, а некоторые разглядывал, держа далеко от глаз на вытянутой руке, что свидетельствовало о проблемах со зрением. Время от времени он тянул за поводок, одергивая чересчур распоясавшуюся обезьяну.
На первый взгляд картина напоминала идиллические кадры из старого кинофильма о счастливой, наполненной творчеством судьбе научных работников. Но вялый размагниченный взгляд и нарочито изломанная поза, в которой находился сидящий на стуле, ясно говорили: что-то здесь не так. Нет, решительно нет! Приятеля обезьяны я никак бы не назвал счастливым.
Неизвестно, сколько уже сидел так означенный человек, бесцельно перебирая бумаги, и неизвестно, сколько он бы еще просидел, маясь этим занятием, если бы не открылась дверь и не вошел еще один такой же невзрачный представитель научного племени. Судя по тому, что его тело покрывала всего лишь клетчатая рубашка, на улицу он не выходил, а бродил где-то внутри, по коридорам. Ясное дело, шпионил. Сразу с порога он сказал, кривя в интеллигентской усмешечке тонкие губы и показывая непонятно куда сощуренными зеленоватыми глазами:
- Всё. Хана генетике. Там уже ходят эти, с мобильниками… Правильные слухи были, что дирекция всё приватизировала и продала под офисы и ресторан… - его глаза задержались на обезьяне, и он тут же пошутил:- Не хочешь узнать, есть у них макаки-резус в меню? Торганем!..
- Науке не может настать хана, - отозвался меланхолический человек и сильно дернул за ремешок обезьяну, пытавшуюся схватить лежащие на краю стола очки.
- Не знаю, не знаю, - возразил другой с веселой злостью. - Мне тут рассказали про одного директора банка, которого сняли за то, что не выдал кредит нужным людям, как велели. А он всего-то заикнулся: мол, надо решение правления… Пятнадцать миллионов рублей! Где уж тут денег на науку взять!..
Расплывчатое эхо голосов вдруг вынырнуло совсем близко.
- Вот они, идут! Уже здесь… Между прочим, вчера меня шпана на улице обозвала ботаником. Такое, значит, у них теперь прозвище для таких, как мы.
- Неважно, - сказал сидящий и отобрал у обезьяны очки, которые она всё-таки схватила (обезьяна сделала гадкое лицо и обиженно запричитала).-Неважно: ботаник, Архимед, Имхотеп… Всё равно любая цивилизация живет под знаком "пи", и никто никогда не сможет отменить соотношение, по которому размах рук нашего тела на три процента превышает его рост…
- Да хватит, перестань! - перебил его вошедший. - Такие психи, как мы, уже не в моде… Кстати, чего я, собственно, здесь торчу? Ничего хорошего ждать явно не приходится.
Он надел вполне еще приличный плащ, хотя и здорово не ладящий с неформальным профилем времени, и сказал с допустимой завистью:
- У тебя хоть машина есть. Будешь частным извозом заниматься. Агаланов языки знает, а Кловер вообще еврей. Все вы как-нибудь устроитесь. А мне куда?.. Ну, пока, встретимся на свалке истории!
- Скорее, просто на свалке… - пробормотал сидящий, не подозревая, насколько он был близок в этот момент к истине.
Уже взявшись за дверную ручку, уходящий сказал напоследок быстрым шепотом:
- Подлецы всегда в выигрыше!
В вырезе двери, которую он затем открыл, неожиданно оказалась толпа, покорно внимающая возвышенно-страстному голосу:
- Лестницы должны стать светоносным элементом интерьера! При этом вектор будет направлен от демонстративного техницизма к образной грациозности форм!.. Наиболее радикально в этом смысле прозвучит холл первого этажа…
Взгляд пророка контуров нового мира случайно залетел в комнату и обреченно заметался в ловушке из незатейливых прямых углов. Спасаясь от этого зрелища, дизайнер-архитектор бросился дальше по коридору, увлекая за собой слушателей. Но увлек не всех. Отделившийся от прочих крепкий мужчина в сером костюме задержался и встал в косяке распахнутой двери. Это был директор института Прыгунов.
- Иван Алексеевич, Арнольд Андреевич, вы что тут сидите? - спросил он с откровенным подозрением в голосе. - Всем же сказали, что сегодня можно не приходить.
- Я на минутку, личные вещи забрать, - пробормотал тот, что собирался уйти (это его звали Иваном Алексеевичем), и поспешно протиснулся мимо серого костюма наружу.
- Ну а вы, господин Цаплин? - спросил Прыгунов, ступив внутрь помещения, но на всякий случай остановившись на благоразумном расстоянии от обезьяны. - Вы разве не читали приказ?
- Приказ о погублении науки, - криво усмехнулся названный Цаплиным.
- Не паникуйте. Вашу лабораторию временно переведут в другое помещение, только и всего.
- Вы меня обманываете. В газете ясно написали: "Институт идет с молотка". Это погубит отечественную генетику…
- А! - махнул рукой серый и вздохнул даже как будто с сожалением. - Все и без того уже за бугром.
- Не врите. Агаланов здесь, и даже Кловер еще здесь…
В двери появилось новое лицо. Это был один из тех, "с мобильниками", согласно социальной характеристике Ивана Алексеевича.
- Леньчик, я тебя потерял, ты где?
- Так… Дела были. Иду, - сказал Прыгунов.
Но тот уже увидел обезьяну.
- Какая зверюшка!
И пошутил, подойдя к столу и с развязным любопытством наклонясь над животным:
- Не плюшевая?
Внезапно обезьяна заорала так пронзительно, что любопытствующий вздрогнул и отшатнулся.
- Она что, психованная?
Обезьяна и в самом деле отчего-то очень расстроилась: прыгнула на руки к человеку, который держал ее поводок, и о котором мы уже знаем, что его зовут Арнольдом Андреевичем Цаплиным, и оттуда продолжала орать, озираясь и скаля зубы.
- Что это она? - повторил "мобильник", неприятно задетый таким поведением тупого животного.
- Очевидно, рефлекс профессора Инге-Вечтомова, - сказал ученый.
- Как это?
- Этой барышне привита чувствительность к чужим эмоциям, - объяснил Цаплин, поглаживая обезьяну по спине, отчего та понемногу начала успокаиваться. - Так называемые генетические подвижные элементы… Впрочем, надо бы проще… Животное реагирует на постороннее биополе. Особенно болезненно воспринимает ненависть… дурные намерения…
"Мобильник" натужно засмеялся.
- Фуфло какое-то, товарищ ученый.
- Это наука, - тускло сказал тот, что с обезьяной.
- Значит, фуфло наука ваша.
Приятель обезьяны не отозвался и продолжал молча горбиться на стуле.
- Ладно, Леньчик, пошли, - сказал тот, что обозвал науку фуфлом, вернув своему голосу прежнюю сочную звучность.
Прыгунов поспешно направился следом, скороговоркой пообещав:
- Не волнуйтесь, Арнольд Андреевич, всё будет в порядке.
Цаплин услышал, как уже за дверью здоровый, жизнерадостный голос того, что с мобильником, сказал:
- Чего ты расшаркался перед этими мышами? Давай бегом отсюда, двинем скорей в "Империю", а то меня от этой тоски уже тошнит!..
- Расшаркался… - почти беззвучно повторил тот, что остался в комнате снова вдвоем с обезьяной, - перед… мышами…
Самое удивительное, что в этот момент он действительно увидел мышь. Не благородную лабораторную белую мышку, а настоящую дикую, серую. Она кралась вдоль плинтуса, делая временами короткие перебежки.
1
Восемь месяцев спустя двое совершенно не связанных с описанными выше событиями братков: Александр Ялов по кличке Мотня и Матвей Чекунков по кличке Чекан - и не просто братков, а крутых (и попробуй кто-нибудь им в этом возразить!) - ехали на иномарке неразличимой принадлежности, но, разумеется, черного устрашающего цвета. Мотня и Чекан были бойцами бригады Коляна. Не того Коляна Груздя, которого менты замели в погонах полковника на тачке с депутатскими номерами, а Коляна Самары, который засушил уши Косого и носил с собой вроде амулетов.
Они возвращались с "разъяснительной работы": ездили выбивать должок с зажравшегося подпольного водочного фабриканта, и теперь обретались в хорошем настроении, гордые собой. Недолгого мужского разговора вполне хватило, чтобы щемила признал, кто в районе хозяин, и согласился выложить бабки. В знак, что зла на него не держат, Мотня и Чекан прихватили с собой в качестве сувениров две бутылки "Праздничной" и одну "Голубого топаза".
По дороге Мотня рассказывал свои любимые истории:
- …Аккумулятор сдох, падла. Гляжу: лоховская тачка стоит. Натурально, подъехал, фомкой поддел, аккумулятор приватизировал. Тут какой-то куль выскакивает…
Про куля Мотне дорассказать не удалось. В этот момент они как раз подъехали к пересечению, где висел унизительный для водителя треугольный знак, требующий уступить дорогу. Впрочем, знаки Мотня в упор не видел, очевидно таким образом было устроено его зрение. Поэтому он очень оскорбился, когда поперек траектории их с Чеканом авто пролетел допотопный "Москвич" бирюзового цвета. Даже не то чтобы пролетел, а нагло проехал. Мотне пришлось прижать тормоз, отчего у него в желудке забурлил злобный кипяток, а с языка привычно слетели несколько слов, которые приводить здесь совсем не обязательно. Когда свернули за "Москвичом", он прибавил газку.
- Ты чё? - спросил Чекан.
- Козла проучу.
- А… - равнодушно отозвался Чекан.
Их машина легко нагнала бирюзового урода.
- Цвет у него… - заметил Чекан и обрисовал, какой именно цвет.
Обойдя "Москвича" на корпус, Мотня бросил машину вправо, круто подрезая, и нажал на тормоз. Бирюзовый завизжал своими колодками и накладками, но Мотня - то ли от злобы, то ли не повезло - плохо рассчитал. Глухой удар сообщил, что просто попугать козла не получилось.
Разразившись поминанием самых разных матерей, Мотня впедалил тормоз уже со всей силой. Движение прекратилось.
Не отличавшийся большим умом Чекан заметил:
- Похоже, он в нас въ…ся, - чем еще больше разозлил Мотню.
- Щас я козла урою! - пообещал он Чекану и самому себе и вылез наружу, разминая плечевые мускулы. Чекан тоже вылез - развлечься.
Внутри "Москвича" сидел слизняк-интеллигент в очках, явно обалдевший от того, что произошло за последние сорок секунд. При виде растерянно моргающих гляделок, седого ежика и длинных пальцев, бесполезно лапающих руль, к злобе в душе у Мотни добавилась пронзительная жалость к самому себе: надо же случиться, чтобы такая тля испортила настроение в удачный день! С этим бутербродом чувств он распахнул дверь "Москвича" и легко вытащил козла наружу.
Попутно он не забыл посмотреть, какой урон придурок в очках нанес их тачке, и вполне удовлетворился увиденным. Было ясно, что обошлось царапинами на бампере. На дороге всегда выигрывает тот, у кого бампер выше. А вот "Москвич" себе морду помял, и фаре полный кирдык.
Вытащенный очкарик заозирался, непонятно чего ища, но с другой стороны стоял Чекан. Редкие автомашины проезжали мимо, не останавливаясь.
- Ты куда смотрел, козел? - сказал Мотня, соображая, что делать с недоноском. Было ясно, что бить такого - только себя унижать.
Очкарик запетюкал что-то о правилах дорожного движения, но Мотня не собирался слушать эту собачью чушь.
- Еще очки нацепил! - сказал он.
Хозяин "Москвича" затрепыхался, но Чекан сзади придержал его за руки.
Мотня снял с интеллигентского носа очки, посмотрел их на свет и скривился.
- Плохие очки. Сделай себе другие, чтобы лучше видеть.
Сложил дужки, положил очки на асфальт и аккуратно раздавил ногой.
- Ты нам тачку испортил. Чем будешь платить?
Чекан покрепче ухватил брыкающегося козла, а Мотня быстро обыскал карманы.
- "Научный работник…"-задумчиво прочитал он, раскрыв удостоверение. - Дача есть? Ну уж квартира точно есть…
Козел попытался возмутиться, но пальцы веером тут же оказались у его глаз
- Ты что - рамсы попутал? Не понял, с кем базаришь?
Взгляд Мотни проник в салон "Москвича", где лежало какое-то барахло. Некоторое время алчность и подлость сражались в нем с ленью, но в конце концов два чувства оказались сильнее, чем одно.
- Подержи его, Чекан, я в машине пошмонаю.
В салоне оказались тряпки, старый чайник, электрическая плитка, коробка со стеклянной посудой вроде бутылок с кривым горлом и рюмок без ножек. "Импортные, - подумал Мотня, но тут же вспомнил школу. - Не, пробирки-х. рки".
На всякий случай обтерев пальцы о сиденье "Москвича", он вылез на воздух.
- Ты в багажнике глянь, - посоветовал Чекан. Иногда его вдруг пробивало на дельные мысли. - Может там фонарь или лопатка.
Козел при этих словах заметно занервничал и обозвал их с Чеканом грабителями, что укрепило Мотню в решении. Он открыл крышку багажника, и вдруг Чекан услышал, как его кореш произнес с непонятным настроением:
- Ешкин кот!
- Че там, пацан?
Рот у Мотни разъехался на обе щеки.
Он вынул из багажника и показал Чекану клетку, похожую на птичью, а Чекан, приглядевшись, различил в ней серых зверьков.
- Это че у тебя? Мыши?
Водила "Москвича" сделал вид, что не будет отвечать, но после того, как Чекан его слегка тряхнул, признался:
- Подопытные животные.
- Мыши что ли? Смотри, Чекан, мыши!
- Отвезем их Мурзику, - высказал Чекан еще одну дельную мысль.
- Верно!
Документы недавнего очкарика Мотня засунул к себе в карман.
- Ладно, мужик, с тобой потом поговорим. Айда, Чекан!
Чекан отпустил придурка, который больше не рыпался. Оба снова сели в тачку, и Мотня прижал газ. После разминки с козлом настроение улучшилось, захотелось перекусить. Они с Чеканом были не из "бройлеров", то есть не из тех одержимых пацанов, которые не пьют, не курят, а только качаются до охренения.
В зеркало заднего вида Мотня время от времени поглядывал на клетку со зверьками, поставленную на заднее сиденье.
- Махнем ко мне? Пивка задубасим. И Мурзика порадуем.
- Махнем, - согласился Чекан, заслуженный халявщик.
Подъехали к дому, поднялись на пятый.
- Мурзик, ты где? Иди сюда! Закуска явилась!
Из глубины квартиры явился кот Мурзик с бакенбардами и с хвостом, как у енота, приветствуя вошедших традиционным "мяу". Мотня сразу растрогался.
- Мурзик, ах ты, паршивец!
Поставил клетку на пол, и они с Чеканом уставились на животных, ощущая, как радостно замирает сердце, словно в детстве в зоопарке.
Мурзик заинтересовался серыми в клетке, приблизился напряженной охотничьей походкой. Мыши засуетились и к восторгу зрителей запищали.
- Ну, блин, сейчас будет! - прошептал Мотня.
Но тут произошло непонятное. Мурзик вдруг зашипел, чесанул от клетки и пропал в комнате.
- Мурзик! Мурзик! - всполошился Мотня, пошел его искать.
Мурзик забился под кровать, и сколько Мотня и Чекан ни звали его, не хотел вылезать. Попытались вытащить силой - заорал, стал цепляться за всё, что попало, когтями.
- Они, падлы, с ним что-то сделали! - сказал Мотня Чекану. - Утоплю я их теперь!
Мотня и Чекан направились обратно к клетке.
- Не, пацан, что-то они с ним сделали! Ты видал, как они суетились?.. Гляди, они ноги делают!..
Пока Мотня и Чекан общались с котом, мыши ухитрились открыть дверцу и разбегались из клетки во все стороны.
- Лови их! - завопил Мотня, заметался по прихожей, шарахаясь об стены, вешалку и Чекана. - Дави!..
Они запрыгали, грохая подошвами по полу. Двух мышей сумели раздавить, остальные смылись.
- Ну ты, придурок! - набросился Мотня на Чекана. - "Свезем!.. Мурзика порадуем!.." Теперь из-за тебя мышей полно в доме!
- Ничего. Мурзик переловит.
- А если не переловит? Если они его сожрут? Видал, как он от них дунул?
- Купи мышеловку. А я бы мышек оставил. Для уюта. Сидишь вечером, пьёшь чай, а где-то мышка: хрум-хрум… Вроде сверчка.
Мотня немного успокоился, только дышал громко - так с ним случалось, когда чувствовал себя немного дураком. Но кто сейчас-то был виноват, скажите, а?
- Ладно, Чекан, купишь мне мышеловку.
- Две куплю! - пообещал Чекан.
Вот жмот, нет чтобы для красоты сказать: "сто" или хотя бы: "десять"!
- Ладно, забыли. Давай выпьем-закусим. У меня от этих волнений аппетит разыгрался зверский.
У Чекана, понятно, разыгрался тоже.
- А то! Давно пора червяка замочить.
- Сейчас сделаем! Жалко, хавать очень хочется, а то бы отбивные разморозил.
Мотня любил готовить. Вообще был хозяйственный. В кухне у него валялась целая библиотека из книг по этому делу. Чекан подобрал одну и прочитал:
- "Грёбаная кулинария"…
- Не "грёбаная", а "грибная", придурок!
- Это я шучу, - ухмыльнулся Чекан.
- Ну, ладно! Сейчас по-быстрому сосисочек напустим…
- У тебя какие-нибудь молочные, в презервативах… - прикинулся аристократом Чекан.
- Ты что, пацан! Натуральные говяжьи, в бараньем чреве!