- Боже милостивый! Да понимаете ли вы, что это единственное горе, которое постигло нашу семью за все минувшие годы? Никто из нас даже ни разу не хворал, так ведь? Не лежал в больнице. Не попадал в аварию.
Он выждал.
- Да, так и есть, - согласились все.
- Круто! - вырвалось у Скипа.
- Вот именно. Вы же видите, сколько вокруг аварий, несчастных случаев, болезней.
- А может быть… - начала Сьюзен, но не сразу договорила, потому что у нее срывался голос. - Может, Песик для того и умер, чтобы показать, какие мы везучие.
- Везучие?! - Роджер Бентли открыл глаза. - Это правда! Известно ли вам, как нас прозвали…
- Научно-фантастическое поколение, - подхватил Родни, с невинным видом зажигая сигарету.
- Откуда ты знаешь?
- Да ты постоянно об этом твердишь - читаешь лекции даже за обедом. Нож для консервных банок? Фантастика. Автомобили. Радиоприемник, телевизор, кино. Все на свете! Научная фантастика, куда ни кинь!
- А разве не так? - вскричал Роджер Бентли, обращая взгляд к Песику, как будто ответ знали последние покидающие свою обитель блохи. - Черт побери, ведь раньше и в помине не было автомобилей, консервных ножей, телевизоров. Перво-наперво их надо придумать. Начало лекции. Затем их надо сконструировать. Середина лекции. Таким образом, фантастика становится свершившимся научным фактом. Лекция окончена.
- Я посрамлен! - Родни с преувеличенным почтением захлопал в ладоши.
Груз сыновней иронии пригнул Роджера Бентли к земле; он погладил несчастное издохшее животное.
- Прошу прощения. Расстроился из-за Песика. Ничего не могу с собой поделать. На протяжении тысячелетий род людской только и делал, что умирал. Но этот период завершился. Одним словом, научная фантастика.
- Хоть стой, хоть падай, - усмехнулся Родни. - Ты, отец, начитался всякой макулатуры.
- Допустим. - Роджер коснулся черного собачьего носа. - А как же Листер39, Пастер40, Солк41? Они ненавидели смерть. Изо всех сил старались ее побороть. В том-то и заключается суть научной фантастики. Неприятие данности, жажда перемен. А ты говоришь - макулатура!
- Это уже древняя история.
- Древняя история? - Роджер Бентли негодующе воззрился на сына. - Не скажи. Я, например, появился на свет в тысяча девятьсот двадцатом году. В те времена, если человек хотел в выходные проведать родителей, его путь лежал…
- На кладбище, - подхватил Родни.
- Точно. Мои брат с сестрой умерли, когда мне шел восьмой год. Из родни осталась ровно половина! А теперь скажите-ка, милые дети, много ли ваших сверстников умерло в юном возрасте? В начальной школе? В старших классах?
Обведя взглядом родных, он выжидал.
- Ни одного, - ответил, помолчав, Родни.
- Ни одного! Слышите? Ни одного! Вот так-то. А я к десяти годам потерял шестерых лучших друзей! Постойте! Я кое-что вспомнил!
Роджер Бентли бросился в дом, порылся в чулане, вытащил на свет божий старую пластинку - семьдесят восемь оборотов в минуту - и бережно сдул с нее пыль. Щурясь от солнца, он прочел на этикетке:
- "Все хорошо, или Одна беда - собака ваша сдохла".
Жена и дети потянулись к нему, чтобы разглядеть эту реликвию.
- Ничего себе! Сколько же ей лет?
- В двадцатые годы, когда я был от горшка два вершка, ее крутили день и ночь.
- "Все хорошо, или Одна беда - собака ваша сдохла"? - переспросила Сэл, глядя в глаза отцу.
- Эту пластинку ставят на собачьих похоронах, - пояснил он.
- Кроме шуток? - усомнилась Рут Бентли.
Тут позвонили в дверь.
- Неужели это за Песиком, машина с кладбища?
- Не может быть! - закричала Сьюзен. - Еще рано!
Повинуясь единому порыву, семья выстроилась плечом к плечу между своим любимцем и надрывающимся звонком, поставив заслон вечности.
А потом все дружно заплакали.
Что удивительно и в то же время трогательно: на похороны пришло множество народу.
- Я и не знала, что у Песика было столько друзей, - всхлипнула Сьюзен.
- Шакалил по всей округе, - фыркнул Родни.
- О мертвых плохо не говорят.
- А что, неправда, что ли? Иначе с чего бы сюда пожаловал Билл Джонсон? И Герт Сколл, и Джим - из дома напротив.
- Эх, Песик, - сказал Роджер Бентли. - Жаль, ты этого не видишь.
- Он видит. - У Сьюзен потекли слезы. - Не важно, где он сейчас.
- Рева-корова, - зашипел Родни. - Тебе дай почитать телефонный справочник - ты и над ним слезами обольешься.
- Заткнись! - не стерпела Сьюзен.
- Сейчас же замолчите, оба хороши!
И Роджер Бентли, опустив глаза долу, вошел прямиком в ритуальный зал, где в уютной позе покоился Песик. Ящик для собаки выбрали не слишком роскошный, но и не слишком простой, а как раз такой, как нужно.
В руках у Роджера Бентли был старый, облезлый патефон. Из-под стальной иглы вырывалось шипение и потрескивание. Соседи выстроились полукругом.
- Похоронного марша не будет, - коротко объявил Роджер. - Только это…
И голос из далекого прошлого стал выводить историю о том, как хозяин, вернувшись с курорта, расспрашивает домочадцев, что произошло в его отсутствие.
Они ему: "Все хорошо, любезный наш хозяин". А потом спохватились: "Одна беда - собака ваша сдохла. Ох, даже вспомнить тяжело".
Собака? - не верит своим ушам хозяин. - "Да как же так - моя собака сдохла?! Как это все произошло?"
"Виной всему - горелая конина".
При чем тут горелая конина? - пытает хозяин.
"У нас намедни вспыхнула конюшня". Ну, собака, мол, объелась горелой конины и сдохла.
Да как же так? - кричит хозяин. - "И почему огонь попал в конюшню? Как это все произошло?"
"Да ветром искру принесло, лошадок крепко припекло, собака сразу тут как тут…"
Ветром искру?… - выходит из себя хозяин. - Как это все?…
"Да занавески занялись, до неба искры поднялись…"
Занавески? Неужто сгорели занавески?!
"Да поминальная свеча была куда как горяча…"
Поминальная?
"Да ваша тетушка слегла и Богу душу отдала, а поминальная свеча была куда как горяча, и занавески занялись, до неба искры поднялись, их в стойло ветром принесло, лошадок крепко припекло, собака сразу тут как тут…"
Короче: все хорошо. Одна беда - собака ваша сдохла!
Пластинка издала прощальный хрип и умолкла.
В тишине у кого-то вырвался сдавленный смешок, хотя в песне говорилось о смерти - собачьей и человеческой.
- Теперь, по всей видимости, нас ждет лекция? - Родни был в своем репертуаре.
- Нет, проповедь.
Роджер Бентли положил руки на конторку, сверяясь с несуществующими заметками.
- Трудно сказать, что привело сюда нашу семью: мысли о Песике или же о нас самих. Думаю, верно и то и другое. Мы живем себе - и горя не знаем. Сегодня на нас впервые обрушилось несчастье. Конечно, не стоит гневить судьбу, чтобы, не дай бог, не накликать новые беды. Но давайте попросим: смерть, сделай милость, не спеши в нашу сторону.
Он повертел в руках пластинку, будто читая слова песни среди спиральных дорожек.
- Все было хорошо. Вот только на тетушкиных похоронах от свечи вспыхнули занавески, искры разнесло ветром, и собака приказала долго жить. У нас же - как раз наоборот. Много лет все было хорошо. Никто не мучился сердцем, не страдал печенью, жили - не тужили. Нам ли сетовать?
Тут Роджер Бентли заметил, что Родни следит за временем.
- Когда-нибудь придет и наш срок. - Роджер Бентли заторопился. - В это трудно поверить. Мы избалованы благоденствием. Но Сьюзен правильно сказала: Песик своей смертью послал нам осторожное напоминание, и мы должны прислушаться. А заодно порадоваться. Чему? - спросите вы. Тому, что мы стоим у истоков невероятной, поразительной эры - эры долголетия, которая останется в веках. На это можно возразить: если будет война, все пойдет прахом. Не знаю… Скажу только одно: хочу верить, вы все доживете до глубокой старости. Лет через девяносто люди победят сердечные болезни и злокачественные опухоли, а потому станут жить дольше. В мире будет меньше горя - и слава Богу. Легко ли этого достичь? Нет, нелегко. Возможно ли к этому прийти? Да, возможно. Не везде, не сразу. Но в конечном счете мы приблизимся к этой цели. Вчера я вспоминал, что полвека назад проведать дядю с тетей, деда и бабушку, братьев-сестер ходили на кладбище. Все разговоры вертелись вокруг смерти. От нее было некуда деться. Время вышло, Родни?
Сын жестом дал понять: осталась одна минута.
Роджер Бентли понял, что пора закругляться.
- Конечно, и в наши дни умирают дети. Но не миллионами. А старики? Они перебираются в теплые края, а не в мраморные склепы.
Отцовский взор охватил всех присутствующих, которые с подозрительно блестящими глазами сидели на скамьях.
- Да что далеко ходить, посмотрите друг на друга! А потом оглянитесь в прошлое. Тысячелетия ужаса и скорби. Не представляю, хоть убейте, как родители могли сохранять рассудок, теряя детей! Но они жили дальше, хоть и с разбитым сердцем. Между тем, чума и обыкновенный грипп все так же уносили миллионы жизней. Так вот, мы сейчас вступаем в новую эру, но пока этого не осознаем, потому что находимся в эпицентре урагана, где царит спокойствие… Сейчас я закончу, скажу лишь последнее слово о Песике. Мы его очень любили и потому устроили эти проводы, хотя кому-то такие ритуалы могут пoказаться излишними. Но мы ничуть не жалеем, что приобрели для него участок и договорились посвятить ему прощальную речь. Это не значит, что мы непременно будем приходить к нему на могилу, но кто знает? По крайней мере, у него есть место. Песик, старина, пусть тебе земля будет пухом. А теперь давайте воспользуемся носовыми платками.
Все присутствующие дружно высморкались.
- Папа, - заговорил вдруг Родни, - а можно… еще разок прокрутить пластинку?
На него устремились изумленные взгляды.
- Именно это, - сказал Роджер Бентли, - я и сам хотел предложить.
Он опустил иглу на дорожку. Послышалось шипение.
В том месте, когда в стойло попала искра, когда мясо подкоптилось, а собака лопнула от обжорства, дверь маленького ритуального зала тихо стукнула.
Все головы повернулись назад.
На пороге стоял никому не известный человек, держа в руках плетеную корзинку, из которой доносилось хорошо узнаваемое слабое тявканье.
В том месте, когда у гроба дрогнула свеча, от которой вспыхнула занавеска, и в стойло попала искра…
…все домашние, потянувшись к солнечному свету, окружили незнакомца и дождались главу семейства, чтобы тот отогнул край покрывала и позволил им запустить руки внутрь корзины.
Как впоследствии говорила Сьюзен, лучше бы ей в тот миг дали почитать телефонный справочник.
Ведьмин закут
The Witch Door 1995 год Переводчик: Е. Петрова
Был стук в дверь, яростный, истовый, неукротимый стук, рожденный из безумия, страха и жажды быть услышанным, выбраться на волю, найти спасение. Был грохот кулаков по невидимой притолоке, были глухие удары, толчки, рывки, скрежет! Чем-то острым царапали по деревянной филенке, выковыривали загнанные по самую шляпку гвозди. Были сдавленные крики в чулане, и неразборчивые мольбы, и зов на помощь, а потом тишина.
Тишина была тягостнее и страшнее всего прочего.
Роберт и Марта Уэбб сели в кровати.
- Слышал?
- Вот опять.
- Это на крыльце.
Теперь тот, кто стучал, и молотил, и лихорадочно обдирал в кровь пальцы, и рвался к свободе, погрузился в молчание, словно прислушивался, чтобы определить, придет ли помощь в ответ на мольбы и стук.
Зимняя ночь наполнила дом снежным молчанием; оно запорошило все комнаты, занесло полы и столешницы, завалило ступеньки.
Вскоре стук раздался снова. А потом…
Тихий плач.
- На крыльце.
- Нет, в доме, где-то внутри.
- Думаешь, это Лотта? Но дверь-то не заперта.
- Лотта постучалась бы обычным манером и все. Нет, это не она.
- Кто же еще? Она ведь звонила.
Оба посмотрели на телефон. Если поднять трубку, в ней слышалась только зимняя тишина. Телефонные линии не работали. С тех самых пор, когда в близлежащих городах начались беспорядки. Так вот, в трубке теперь можно было услышать разве что собственное сердцебиение.
- Можно у вас пересидеть? - надрывалась Лотта за шестьсот миль от них. - Всего одну ночь!
Не успели они ответить, как в трубку хлынули шестьсот миль тишины.
- Лотта была на грани срыва. Ручаюсь, она вот-вот будет у нас. Скорее всего, это она и есть, - сказала Марта Уэбб.
- Исключено, - отозвался Роберт. - Я по ночам и не такое слышал. Не приведи Господь.
Они лежали в нетопленой спальне фермерского дома, затерянного на просторах Массачусетса, в стороне от главных дорог, вдали от городов, над неприветливой речкой, у кромки черного леса. Декабрь прошел половину студеного пути. Воздух рассекло белым запахом снега.
Им не лежалось. При свете коптилки они свесили ноги и сидели на краю кровати, как над пропастью.
- Внизу никого нет и быть не может.
- Но звуки такие, будто кто-то помирает от страха.
- Да ведь нынче все живут в страхе. Не зря же мы с тобой обосновались подальше от городов, беспорядков и прочих мерзостей. Сил больше нет терпеть прослушки, аресты, налоги, выходки безумцев. Не успели мы найти убежище, как от знакомых отбою не стало. А теперь еще вот это… Эй! - Он мельком взглянул на жену. - Ты никак струсила?
- Не знаю, что и сказать. В призраков я не верю. Как-никак, на дворе тысяча девятьсот девяносто девятый год, и я еще из ума не выжила. Во всяком случае, смею надеяться. Где, кстати, твой револьвер?
- Он нам не понадобится. Не спрашивай почему. Не понадобится - и точка.
Каждый взял в руку по коптилке. Еще месяц - и в белых бараках позади дома заработает маленькая электростанция, начнется подача энергии, но пока суд да дело - они передвигались по ферме, как привидения, в неверном пламени масляных ламп и свечей.
На лестничной площадке они помедлили. К тридцати девяти годам оба сделались в высшей степени осмотрительными.
Из вымороженных комнат на первом этаже доносились рыдания, мольбы и стоны.
- Этой бедняжке, видно, совсем туго пришлось, - сказал Роберт. - Жалко ее, хотя одному Богу известно, кто она такая. Пойдем-ка.
Они сошли по ступеням.
При звуке их шагов плач сделался еще громче. Кто-то с тупой обреченностью бился в невидимую дверь.
- Ведьмин закут! - выдавила Марта Уэбб.
- Скажешь тоже!
- Точно тебе говорю.
Остановившись в длинном коридоре, они всматривались в уголок под лестницей, где еле заметно подрагивала обшивка стен. Но теперь рыдания утихли, словно плакальщица вконец обессилела или отвлеклась на что-то другое; а может, она испугалась голосов и начала подслушивать. Зимняя ночь молчала; муж с женой затаились, подняв перед собой беззвучные огни коптилок.
Наконец Роберт Уэбб сделал шаг вперед и обшарил стену в поисках секретной кнопки или потайной пружины.
- Пусто, - объявил он. - Как-никак мы в этом доме прожили без малого полтора месяца; под лестницей - обыкновенный чулан, вот и все. Помнишь, нам еще агент говорил, когда оформляли купчую: в чулан невозможно проникнуть без нашего ведома. У нас…
- Молчи!
Они прислушались. Тишина.
- Она ушла. Если это была живая душа. Вот чертовщина, ведь эта дверь стоит запертой с незапамятных времен. Теперь уж никому не ведомо, как она открывается. По сути, здесь и двери-то нет. Просто обшивка отстала от стены, и это местечко облюбовали крысы, вот и весь сказ. Они и топочут, и скребутся. Так ведь? - Он повернулся и вопросительно посмотрел на жену, которая не сводила глаз с тайника.
- Что за вздор, - отозвалась она. - Крысы, слава Богу, не плачут. Мы же слышали голос и мольбы о помощи. Я сперва подумала: Лотта все-таки добралась. Но теперь-то ясно: это была не она, а кто-то другой, кому тоже некуда деваться.
Марта Уэбб вытянула руку и провела дрожащими пальцами по старой кленовой панели.
- Как бы открыть этот чулан?
- Разве что ломом и кувалдой. Только не сегодня.
- Ой, Роберт!
- Не приставай. Я устал.
- Мы же не можем ее бросить - неровен час…
- Она затихла. Послушай, я еле на ногах стою. Завтра встану пораньше и вышибу эту дверь к чертовой матери, договорились?
- Договорились. - Она чуть не плакала.
- Одно слово: женщины, - бросил Роберт Уэбб. - Что ты, что Лотта. Одна другой лучше. Как только она переступит порог - если доберется, - тут будет сумасшедший дом.
- Лотта никому зла не делает!
- Может, и так. Только пусть язык придержит. Сейчас не время бить себя в грудь: я, мол, за социализм, за демократию, за гражданские свободы, против абортов, за шинфейнеров42, за фашистов, за коммунистов - мало ли, кто за кого. Тут целые города исчезают с лица земли, а потому люди ищут козлов отпущения, вот Лотте и приходится стрелять с бедра, чтобы ее не размазали по стенке. Теперь, будь она неладна, в бега ударилась.
- Если ее поймают - бросят за решетку. А то и убьют. Скорее всего, убьют. Нам с тобой повезло: запас провизии есть, сидим и в ус не дуем. Слава Богу, мы все просчитали заранее; как чувствовали, что грядет и голод, и резня. Хоть как-то себя обезопасили. А теперь нужно обезопасить Лотту, если она сюда прорвется.
Роберт, помолчав, направился к лестнице.
- Меня и самого уже ноги не держат. Надоело радеть за других. Взять хотя бы ту же Лотту. Но уж коли появится на пороге - ничего не попишешь, спрячем и ее.
При свете коптилок они поднимались в спальню, окруженные дрожащим белым ореолом. В доме стояла тишина снежной ночи.
- Господи прости, - бормотал Роберт. - Терпеть не могу, когда женщины льют слезы.
Мне начинает казаться, будто плачет целый мир, добавил он про себя. Целый мир погибает, и молит о помощи, и мучится своим одиночеством, а чем тут поможешь? Если живешь на ферме? В стороне от главных дорог, у черта на рогах, где кругом ни души, а потому нет ни глупости, ни смерти? Чем тут поможешь?
Одну коптилку они оставили зажженной, а сами укутались в одеяла и слушали, как ветер бьется в стены, как скрипят балки и деревянные полы.
Не прошло и минуты, как снизу донесся вопль, потом треск древесины и незнакомый дверной скрип; с лестничной площадки потянуло сквозняком, по всем комнатам застучал дробный топоток, разнеслись исступленные рыдания, а вслед за тем стукнула входная дверь, в дом ворвалась свирепая вьюга, шаги переместились на крыльцо и затихли.
- Слышал? - вскричала Марта. - Я же говорила! Прихватив единственную горящую лампу, они сбежали по лестнице и едва не задохнулись от ударившего в лицо ветра. Ведьмин закут был распахнут настежь; дверные петли ничуть не пострадали от времени. Тогда муж с женой посветили в сторону крыльца, но увидели только безлунную зимнюю тьму, белые покровы и горы; в тусклом луче мельтешили стаи снежинок, которые падали с высоты прямо на перину, устилавшую сад.
- Была - и нету, - шепнула Марта.
- Да кто она такая?
- Этого мы не узнаем, разве что она снова явится.
- Нет, больше не явится. Гляди.