- Изучал повадки землетрясений, сейсмические зоны, все швы, трещины и дефекты земной поверхности в каждом регионе, краю, уголке мира! Там-то мы и строили города! Почти все.
- Вранье! Черта с два у вас бы это получилось. Тоже мне, проектировщики! От людей такого не утаишь!
- Тем не менее никто не догадывался. Мы собирались тайно, заметали следы. Небольшой клан, горстка заговорщиков в каждой стране, в каждую эпоху. Прямо как масоны, да? Или секта католиков-инквизиторов. Или подпольная мусульманская группировка. Для такой организации многого не требуется. А средней руки политик, недальновидный или попросту глупый, верил нам на слово. Смотрите, вот оно, это место, вот оптимальное пятно застройки, заложите столицу здесь, а промышленный город - там. Опасности никакой. До ближайшего землетрясения, соображаешь, Хэнк?
- Что за фигня?
- Попрошу без грубостей!
- Ни за что не поверю…
Зал вздрогнул. Кресла задрожали. Хэнк Гибсон, собравшийся было встать, рухнул на сиденье. Кровь отхлынула от его лица.
- Осталось две минуты, - сообщил Чарли Кроу. - Поневоле будешь тарахтеть как пулемет. Итак, ты по-прежнему считаешь, что судьбы мира вершит твой сельский политикан-скотовод? Ты когда-нибудь присутствовал на обеде в Ротарианском клубе22, общался с гладкими жеребцами из Торговой палаты? Сонные прожектеры! Ты бы согласился, чтобы мир плясал под дудку Захарова и его ракетчиков? Да ни за что. Они способны организовать только литье стали и упаковку взрывчатки. Вот поэтому наши люди - те, кто спроектировал города в сейсмоопасных зонах, чтобы обеспечить новые рабочие места на строительстве новых городов - они-то и планировали войны. Естественно, втайне. Мы подстрекали, направляли, использовали политиков, оказывали давление, не гнушались никакими средствами, чтобы добиться свободы действий, и получили Париж, потом тиранию, потом пришел Наполеон, а следом - Парижская коммуна, и тогда Оссманн под шумок разрушил и заново отстроил город - к ярости одних и радости других. Вспомни Дрезден, Лондон, Токио, Хиросиму. Это мы, зодчие, оплатили звонкой монетой освобождение Гитлера из тюрьмы в двадцать втором году! Это мы, зодчие, наседали, словно москиты, на японцев, чтобы вторгнуться в Маньчжурию, наладить импорт железной руды, довести Рузвельта до белого каления и сбросить бомбы на Пирл-Харбор. Естественно, император не возражал; естественно, генералы торжествовали, естественно, камикадзе с радостным воодушевлением отправлялись на тот свет. А за кулисами мы, зодчие, аплодировали и отсчитывали жалованье, чтобы поощрить статистов! Не политики, не военные, не торговцы оружием, а сыны Оссманна и будущие сыны Фрэнка Ллойда Райта23 выталкивали их на сцену. Аллилуйя!
Хэнк Гибсон, придавленный крупицей информации и гнетом недоумения, сделал резкий выдох и остался сидеть во главе стола. Потом измерил на глаз длину столешницы.
- Здесь проходили заседания…
- В тысяча девятьсот тридцать втором, тридцать шестом и тридцать девятом, чтобы Токио уже не мог без войны оправиться от гнойных ран, а Вашингтон - от расстройства желудка. Вместе с тем нужно было проследить, чтобы Сан-Франциско наилучшим образом отстраивался для следующего разрушения и чтобы калифорнийские города, построенные вдоль трещин и швов, подкормились за счет основного разлома в Сан-Андреасе - чтобы после "Большой тряски" сорок дней шел золотой дождь.
- Сукин ты сын, - сказал Хэнк Гибсон.
- Что правда, то правда! Да и все мы таковы, верно?
- Сукин сын, - повторил Хэнк Гибсон шепотом. - Войны, значит, от человека, а землетрясения - от Бога.
- Неплохое сотрудничество, а? Всем заправляет тайное правительство, правительство архиархитекторов, чья власть распространяется на весь мир и нацелена в грядущее столетие.
Пол содрогнулся. А вместе с ним - стол, кресла и потолок.
- Время? - спросил Хэнк Гибсон.
Чарли Кроу, поглядев на часы, рассмеялся.
- Время. Бежим.
Они бросились к выходу, припустили по коридору, мимо дверей с надписями "Токио", "Лондон", "Дрезден", мимо дверей с надписями "Армения", "Мехико-Сити", "Сан-Франциско", и запрыгнули в лифт; тогда Хэнк Гибсон спросил:
- И все-таки: зачем ты посвятил меня в эти дела?
- Я собираюсь уйти на покой. Кого-то уже с нами нет. Мы больше не станем использовать эту базу. Она исчезнет. Возможно, прямо сейчас. Ты накропаешь книжку об этих поразительных явлениях, я отредактирую, срубим деньжат - и поминай как звали.
- Да кто этому поверит?
- Никто. Но книга произведет сенсацию и разойдется в мгновение ока. Миллионными тиражами. А докапываться до сути ни одна живая душа не станет, потому как все одним миром мазаны: городские власти, торговые палаты, риэлтеры, генералы - все, кто мнит, будто сами планируют и ведут войны или планируют и строят города! Самонадеянные болваны! Ну, наконец-то. Выбрались.
Они вышли из лифта и уже были в дверях, когда произошел очередной толчок. Оба рухнули на землю и поднялись с нервным смехом.
- Вот что значит Калифорния, да? Как там мой "роллс", на месте? Ага. Угонщики сюда не добрались. Залезай!
Положив ладонь на дверцу автомобиля, Гибсон посмотрел в лицо другу:
- Разлом Сан-Андреас проходит под этой местностью?
- Считай, что так. Хочешь подъехать к своему дому?
Гибсон закрыл глаза.
- Черт, страшно.
- Пусть тебя согревает страховой полис, который ты сунул в карман. Едем?
- Одну минуту. - Гибсон проглотил застрявший в горле ком. - Как будет называться наша книга?
- Который час? Какое сегодня число?
Гибсон посмотрел на занимающийся восход.
- Рано. Полседьмого. А число, если верить моим часам, пятое февраля.
- Тысяча девятьсот девяносто четвертого?
- Шесть тридцать утра пятого февраля тысяча девятьсот девяносто четвертого года.
- Вот тебе и готовое заглавие для нашей книги. Или так: "Захаров", и Рихтера надо прицепить, в честь шкалы Рихтера. "Пять баллов по шкале Захарова-Рихтера". Пойдет?
- Пойдет.
Хлопнули автомобильные двери. Взревел двигатель.
- К дому?
- Гони. Умоляю. На предельной скорости.
Они помчались.
На предельной скорости.
Помнишь Сашу?
Remember Sascha? 1996 год Переводчик: Е. Петрова
Помнишь? Ну как же можно забыть! Хотя знакомство было кратким, годы спустя его имя возникло не раз, и они улыбались, и даже смеялись, и тянулись друг к другу, чтобы взяться за руки, предаваясь воспоминаниям.
Саша. Такой милый, веселый дружок, такой лукавый, таинственный проказник, такой талантливый ребенок, выдумщик, егоза, неутомимый собеседник в ночной тиши, неугасимый лучик в тумане дня.
Саша!
Тот, кого они никогда не видели воочию, но с кем часто вели разговоры у себя в тесной спальне в три часа ночи, когда рядом не было посторонних, которые стали бы закатывать глаза и, заслышав его имя, высказывать сомнения в их здравомыслии.
Ну ладно, кем и чем был для них Саша, как они познакомились, а может, просто его придумали, и, наконец, кто такие они сами?
Вкратце: они - это Мэгги и Дуглас Сполдинги, жители тех мест, где шумное море, теплый песок и шаткие мостики над почти пересохшими каналами Венеции, что в штате Калифорния. Несмотря на отсутствие солидного банковского счета и дорогой мебели, они были несказанно счастливы в своей крошечной двухкомнатной квартирке. Он занимался писательским трудом, а она зарабатывала на жизнь, чтобы дать ему возможность закончить великий американский роман.
У них было заведено так: по вечерам она возвращалась домой из делового центра Лос-Анджелеса, а он покупал к ее приходу гамбургеры, или же они вместе шли на пляж, где можно было съесть булочку с сосиской и оставить центов десять-двадцать в павильоне игровых автоматов, потом возвращались домой, занимались любовью, засыпали, а следующим вечером наслаждались все тем же восхитительным распорядком: хот-доги, игровые автоматы, близость, сон, работа и так далее. Тот год, исполненные любви и молодости, ощущался как блаженство, а значит, должен был длиться вечно…
Пока не появился он.
Безымянный. Да-да, у него еще не было имени. Он грозил вторгнуться в их жизнь считанные месяцы спустя после свадьбы, нарушить заведенный уклад, спугнуть писательское вдохновение; но потом он как-то растворился, оставив лишь слабый отголосок тревоги.
Однако теперь коллизия замаячила всерьез.
Как-то вечером, когда на журнальном столике красовались яичница с ветчиной и бутылка дешевого красного вина, они завели негромкий разговор о том о сем, каждый предрекал другому великое и славное будущее, а Мэгги вдруг сказала:
- Мне нездоровится.
- Что такое? - встревожился Дуглас Сполдинг.
- Весь день как-то не по себе. А утром немного подташнивало.
- Господи, что же это? - Он встал, обошел вокруг журнального столика, обхватил руками ее голову и прижал лбом к своему боку, а потом посмотрел сверху вниз на безупречный пробор и вдруг заулыбался.
- Так-так, - произнес он, - не иначе как возвращается Саша.
- Саша? Это кто такой?
- Он сам расскажет, когда появится.
- Откуда такое имя?
- Понятия не имею. Весь год крутилось в голове.
- Саша. - Она прижала его ладони к своим щекам и засмеялась. - Саша!
- Завтра к доктору, - распорядился он.
- Доктор говорит, Саша пока будет жить с нами, не требуя довольствия, - сообщила она по телефону на следующий день.
- Здорово! - Тут он осекся. - Наверно. - Он прикинул сумму их накоплений. - Нет, первое слово дороже второго. Здорово! Когда же мы познакомимся с этим пришельцем?
- В октябре. Сейчас он микроскопический, крошечный, я едва различаю его голос. Но потому что у него есть имя, я его слышу. Он обещает вырасти большим, если мы окружим его заботой.
- "Мнимый больной"24, честное слово! К какому сроку мне закупать морковку, шпинат, брокколи?
- На Хэллоуин.
- Не может быть!
- Правда, правда!
- Все будут болтать, что мы специально приурочили его появление к окончанию моего романа, который пьет из меня кровь. Оба требуют внимания и не дают спать по ночам.
- Ну, в этом-то Саше не будет равных! Ты счастлив?
- Честно сказать, побаиваюсь, но счастлив. Да что там говорить, конечно счастлив. Приезжайте домой, госпожа Крольчиха, и привозите его с собой!
Здесь необходимо пояснить, что Мэгги и Дуглас Сполдинги относились к числу неисправимых романтиков. Еще до заочного именования Саши, они, увлеченные Лорелом и Гарди, прозвали друг друга Стэном и Олли25. Каждый электроприбор, коврик и штопор получил у них свое имя, не говоря уже о различных частях тела, но это держалось в секрете от посторонних.
Потому-то Саша, как сущность, как присутствие, готовое перерасти в привязанность, в этом смысле не был исключением. И когда он стал заявлять о себе по-настоящему, они ничуть не удивились. В их браке, где мерилом всех вещей была любовь, а не твердая валюта, просто не могло быть иначе.
Если когда-нибудь мы купим машину, говорили они, ей тоже будет дано имя.
Они обсудили этот вопрос, и еще сорок дюжин других, уже поздней ночью. Взахлеб рассуждая о жизни, они уселись в постели, подложив под спину подушки, словно караулили будущее, которое могло нагрянуть прямо сейчас. Они ждали, воображали, будто загипнотизированные, что молчаливый малыш произнесет свои первые слова еще до рассвета.
- Мне нравится так жить, - сказала Мэгги, вытягиваясь на кровати. - У нас все превращается в игру. Хочу, чтобы так было всегда. Ты не такой, как другие мужчины: у тех на уме только пиво да карты. Интересно, много ли есть на свете таких семей, у которых вся жизнь - игра?
- Таких больше нет. Ты помнишь?
- Что?
Он перевернулся на спину, чтобы прочертить взглядом на потолке цепочку воспоминаний.
- В тот день, когда мы поженились…
- Ну?
- Друзья подбросили нас сюда на машине, и мы пошли в аптеку на пристани, чтобы сделать крупную покупку в честь медового месяца: две зубные щетки и тюбик пасты… Одна щетка красная, другая зеленая, для украшения пустой ванной комнаты. А когда мы возвращались по берегу домой, держась за руки, позади нас две девчушки и мальчуган вдруг затянули:
Совет да любовь,
Совет да любовь,
Жениху и невесте
Совет да любовь…
Она тихонько запела. Он подтянул, вспоминая, как они зарделись от удовольствия, слыша детские голоса, но постеснялись остановиться, хотя были горды и счастливы.
- Неужели у нас был новобрачный вид? Как они догадались?
- Уж точно не по одежке! Может, по лицам? От улыбок у нас занемели скулы. Мы просто лопались от восторга. А их задело ударной волной.
- Славные ребятишки. До сих пор слышу их голоса.
- Прошло полтора года, а у нас все по-прежнему. - Одной рукой обняв ее за плечи, он читал их будущее на темном потолке.
- Теперь есть я, - раздался чей-то шепот.
- Кто? - спросил Дуглас.
- Я, - ответил шепот. - Саша.
Дуглас сверху следил за губами жены, но не заметил и шевеления.
- Ага, наконец-то можно поговорить? - произнес Дуглас.
- Можно, - ответил тот же голосок.
- А мы думали-гадали, - сказал Дуглас, - когда же ты дашь о себе знать. - Он мягко привлек к себе жену.
- Настал срок, - отозвался шепот, - я тут как тут.
- Здравствуй, Саша, - вырвалось у обоих.
- А почему ты раньше молчал? - поинтересовался Дуглас Сполдинг.
- Было боязно: вдруг вы мне не обрадуетесь, - прошептал голосок.
- Откуда такие мысли?
- Они возникли в самом начале, но потом ушли. Когда-то у меня было только имя. Помните, в прошлом году. Можно было уже тогда появиться. Но вы испугались.
- Мы тогда сидели на мели, - негромко сказал Дуглас. - Жили в постоянном страхе.
- Разве жить страшно? - спросил Саша. У Мэгги дрогнули губы. - Страшно другое. Не жить. Быть ненужным.
- Погоди. - Дуглас Сполдинг опустился на подушку, чтобы видеть профиль жены, лежащей с закрытыми глазами, и чувствовать ее неслышное дыхание. - Мы тебя любим. Но в прошлом году был неподходящий момент. Понимаешь?
- Нет, не понимаю, - ответил шепот. - Вы меня не хотели, вот и все. А теперь захотели. Мне тут делать нечего.
- Но ты уже здесь!
- А теперь уйду.
- Не смей, Саша! Останься с нами!
- Прощайте, - голосок совсем затих. - Все, прощайте.
Повисло молчание.
Мэгги в безмолвном ужасе открыла глаза.
- Саша пропал, - сказала она.
- Быть такого не может!
В спальне стояла тишина.
- Не может быть! - повторил он. - Это просто игра.
- Это уже не игра. О боже, как холодно. Согрей меня.
Он подвинулся ближе и привлек ее к себе.
- Все хорошо.
- Нет. У меня сейчас возникло странное чувство, будто это все взаправду.
- Так оно и есть. Он никуда не денется.
- Если мы постараемся. Помоги-ка мне.
- Помочь? - Он еще сильнее сжал объятия, потом зажмурился и позвал: - Саша?
Молчание.
- Я знаю, что ты здесь. Не прячься.
Его рука скользнула туда, где мог находиться Саша.
- Послушай-ка. Отзовись. Не пугай нас, Саша. Мы и сами не хотим бояться, и тебя не хотим пугать. Мы нужны друг другу. Мы втроем - против целого мира. Саша?
Молчание.
- Ну, что? - прошептал Дуглас.
Мэгги сделала вдох и выдох.
Они подождали.
- Есть?
В ночном воздухе пробежал едва ощутимый трепет, не более чем излучение.
- Есть.
- Ты здесь! - воскликнули оба.
Опять молчание.
- Вы мне рады? - спросил Саша.
- Рады! - ответили они в один голос.
Минула ночь, за ней настал день, потом опять ночь и еще один день, многие сутки выстроились длинной чередой, но самыми главными были полночные часы, когда он заявлял о себе, выражал собственное мнение: полуразличимые фразы становились все более уверенными, четкими и развернутыми, а Дуглас и Мэгги замирали в ожидании: то она шевелила губами, то он приходил ей на смену, каждый излучал тепло, искренность и превращался в живой рупор. Слабый голосок переходил с одних уст на другие, то и дело прерываясь тихим смехом, потому что все это было несуразно и в то же время любовно, ни один из них не знал, какой будет очередная Сашина фраза - они всего лишь внимали его речам, а потом с улыбкой погружались в рассветный сон.
- Что вы там говорили про Хэллоуин? - спросил он где-то на шестом месяце.
- Про Хэллоуин? - удивились они.
- Ведь это праздник смерти? - прошептал Саша.
- Ну, в общем…
- Не слишком приятно появляться на свет в такую ночь.
- Допустим. А какая ночь для тебя предпочтительнее?
Саша какое-то время парил в молчании.
- Ночь Гая Фокса, - решил он наконец.
- Ночь Гая Фокса?!
- Ну, да, фейерверки, пороховой заговор, Парламент, верно? "Запомни, запомни: ноябрьской ночью…"
- По-твоему, ты сможешь так долго терпеть?
- Постараюсь. Зачем начинать свой путь среди черепов и костей? Порох мне больше по нраву. Потом можно будет об этом написать.
- Значит, ты решил стать писателем?
- Купите мне пишущую машинку и пачку бумаги.
- Чтобы ты долбил у нас над ухом и мешал спать?
- Тогда хотя бы ручку, карандаш и блокнот.
- Договорились!
На этом и порешили; между тем ночи выстроились в неделю, недели соединили лето и раннюю осень, а Сашин голос набирал силу вместе с биением сердца и мягкими толчками рук и ног. Когда Мэгги засыпала, его голос подчас будил ее, и она подносила руку к губам, которые вещали о причудливых фантазиях.
- Тихо, тихо, Саша. Отдохни. Надо спать.
- Спать, - шептал он сквозь дремоту, - спать. - И затихал.
- На ужин, пожалуйста, свиные отбивные.
- А как же соленые огурцы с мороженым? - спросили они почти в один голос.
- Свиные отбивные, - повторил он; прошла вереница других дней, занялись другие рассветы, и тогда он попросил: - Гамбургеры!
- На завтрак?
- С луком, - подтвердил он.
Октябрь простоял без движения только сутки, а там…
Хэллоуин благополучно миновал.
- Спасибо, - сказал Саша, - что помогли мне перевалить за эту дату. А что там у нас через пять суток?
- Ночь Гая Факса!
- То, что надо!
И через пять суток Мэгги поднялась за минуту до полуночи, дошла до ванной и вернулась в полной растерянности.
- Дорогой, - позвала она, присаживаясь на краешек постели.
Полусонный Дуглас Сполдинг повернулся на бок.
- А?
- Что у нас сегодня? - зашептал Саша.
- Гай Фокс. Наконец-то. А в чем дело?
- Мне как-то не по себе, - сказал Саша. - Нет, ничего не болит. Сил хоть отбавляй. Собираюсь в путь. Пора прощаться. Или здороваться? Как будет правильнее?
- Выкладывай, что у тебя на уме.
- Кажется, соседи предлагали обращаться к ним в любое время, если понадобится ехать в больницу?