- Клянусь Юпитером! - воскликнул Редвуд с необычайной горячностью. - Этот человек ничего не понимает. Он и не способен ничего понять. И когда был студентом, ничего не понимал. Положительно ничего. Это его отличительная черта. Он прекрасно выдержал экзамены, память у него хорошая, но действительных знаний, понимания, у него было столько же, сколько у вашего вращающегося шкафчика с книгами. И теперь он ничего не понимает. Он - Уинклс и навсегда останется Уинклсом, не способным усвоить что-либо, не имеющее прямого отношения к нему самому. Он абсолютно лишен воображения, а потому и не способен понимать. Без этой неспособности он не мог бы так хорошо держать экзамены, так изысканно одеваться и иметь такую большую практику. Это верно. Несмотря на постоянные с нами сношения, несмотря на то, что он видит и слышит, он совершенно не понимает, куда мы идем и к каким результатам приведет наше открытие. Да ему это и не нужно. Он прирожденный рекламист, а потому для него Гераклеофорбия является действительно только "Пищей для рекламы". Вот теперь его кто-то ввел в королевскую семью, и он нисколько не задумывается создать ради рекламы тридцатиссмифутовую принцессу. Да что я говорю: "не задумывается"! Он просто не знает, не понимает, не предвидит этого!
- Большой скандал может выйти, - сказал Бенсингтон.
- Да, эдак через годик или около того, когда они увидят, как она быстро растет.
- Если только раньше не замнут как-нибудь скандала.
- Как его замнешь?
- Ну, что-нибудь да сделают. Удалят ее куда-нибудь. Такие дела бывали.
Редвуд прыснул со смеха.
- Посадят в самую высокую башню Везер-Дрейбургского замка, - сказал он, - и будут ломать потолки по мере ее роста!.. Да, но ведь не надо забывать, что и я в таком же положении, и Коссар с его тремя мальчиками… Да, да!..
- Крупный скандал может выйти, - сказал Бенсингтон вполне серьезно, - вам бы надо было об этом подумать, Редвуд! Не лучше ли было бы предостеречь Уинклса, постепенно отучить вашего сына от Пищи и удовольствоваться теоретической разработкой вопроса?
- Желал бы я, чтобы вы провели с полчасика в нашей детской, Бенсингтон, когда Пища немножко запоздает, - сказал Редвуд с оттенком отчаяния в голосе. - Вы бы тогда так не говорили. А кроме того… предостеречь Уинклса! Попробуйте сами это сделать! Нет, уж раз бросился в воду, то плыви…
- Пожалуй, нам и придется плыть, - сказал Бенсингтон, задумчиво глядя на кончики своих ботинок. - Да, придется, должно быть. И вашему сыну, и коссаровским мальчикам - он ведь всех их накормит. У Коссара всегда так: или все, или ничего! А теперь вот еще поплывет и ее высочество. И это еще только начало… Кто знает, чем все это кончится… Удивительные вещи могут произойти… Я даже, признаюсь вам, иногда думаю, что Катергам-то, пожалуй, и прав. Отчасти, по крайней мере. Наше открытие действительно нарушит пропорциональность в природе… изменив размеры одной только ее части.
- Что бы оно ни изменило, - сказал Редвуд, - а мой сын без Пищи обходиться не может.
В это время на лестнице послышались поспешные шаги, и почти тотчас же голова Коссара просунулась в дверь.
- Эге! В чем дело? - сказал он, входя в комнату. Приятели рассказали ему о принцессе.
- Усложняющее обстоятельство! Затруднительный вопрос! Как говорится в дипломатических нотах, - воскликнул он. - Пустяки! Ну и вырастет она, и наши дети вырастут, и все другие, которые будут есть Пищу. Что ж из этого? Чем плохо? В чем беда?..
Ученые попробовали объяснить ему, в чем она, и передали свое предложение прекратить опыты.
- Прекратить? - воскликнул он. - Да вы в своем ли уме? Разве вы можете теперь прекратить опыты? Ведь вы для того только и на свете существуете, так же, как Уинклс. Я прежде не знал, зачем существует Уинклс, а вот теперь вижу. Теперь это ясно… Нарушит пропорциональность? Обязательно! Изменит размеры? Чем больше, тем лучше! А главное, пусть поскорее опрокинет все человеческие расчеты… И непременно опрокинет… Ясно как день! Хотели бы остановить, да поздно. Это ваш удел - опаздывать. И хорошо, что так… Благодарите-ка лучше судьбу, что вы пригодились для чего-нибудь…
- Но ведь борьба! - сказал Бенсингтон. - Какие усилия на все это потребуются! Я не знаю, верно ли вы оцениваете…
- А я знаю, что вам следовало бы быть каким-нибудь лишаем или водорослью, Бенсингтон! Из тех, что растут на подводных камнях. Обязательно! У вас такие способности, а вы только и думаете о том, чтобы сидеть смирненько да кушать сладенько. Разве мир создан для старых баб, которые бы его оплакивали?.. Ну, да ладно! Теперь уж вам отступать нельзя. Волей-неволей должны идти вперед!
- Мне кажется, нам следовало бы постепенно…
- Ничего не постепенно! Никакого "постепенно"! - крикнул во все горло Коссар. - Никоим образом! Делайте все что можете и как можно скорей! Не тащитесь, а прыгайте. Вот так!
Пародируя кривые Редвуда, Коссар сделал рукою широкий размах кверху и прибавил:
- Вот так поступайте, Редвуд! Понимаете? Вот так!..
5
Если есть предел материнской гордости, то предел этот, несомненно, был достигнут женою мистера Редвуда в тот день, когда сын ее, на шестом месяце своей земной жизни, сломал свою прочную колясочку и был доставлен в тележке молочника.
Юный Редвуд весил в это время пятьдесят девять с половиной фунтов, а рост его был ровно четыре фута. Наверх, в детскую, его несли двое - повар и горничная. После этого, конечно, материнская гордость скоро должна была перейти чуть не в отчаяние.
Возвратившись однажды из лаборатории домой, Редвуд застал свою жену в слезах.
- Что вы с ним сделали? - воскликнула она, бросаясь к мужу. - Скажите мне, что вы с ним сделали?
Редвуд осторожно подвел свою супругу к дивану.
- Успокойтесь, моя дорогая, - сказал он, - ужасного ничего нет; вы слишком переутомились. Колясочка была очень плоха, а вот мы теперь сделаем ему более прочную. Я уже заказал железное кресло на колесах.
Миссис Редвуд даже отшатнулась.
- Для ребенка кресло на колесах? - воскликнула она.
- Почему же нет?
- Да что он, калека, что ли?
- Какой же калека - молодой гигант, душа моя! Вам нечего его стыдиться.
- Но ведь вы ему давали что-то такое… Данди, признайтесь, что вы давали?
- Что бы я ему ни давал, но, во всяком случае, вреда это ему не принесло, как видите, - отвечал Редвуд.
- Да как же не принесло, Данди?!.. Ведь он прямо чудовище! - воскликнула миссис Редвуд, прижимая платок к глазам.
- Что за вздор! Какое же чудовище, когда он здоровый, крепкий и сильный мальчик, которым всякая мать могла бы похвастаться… Что вы в нем находите чудовищного?
- А рост?
- Ну, что же рост! Разве лучше быть таким пигмеем, как все дети, которых мы видим кругом? Полноте, он прекрасный ребенок…
- Да уж чересчур, - прервала миссис Редвуд сквозь слезы.
- Но ведь он больше расти не станет, - сказал Редвуд, кривя душою. - Он должен остановиться.
Рост, однако же, не остановился. К году ребенок вырос еще на одиннадцать дюймов и весил уже полтораста фунтов. Он теперь сравнялся по величине с херувимами Собора Св. Петра в Ватикане, а сила, с которою он цеплялся за волосы людей, подходивших к нему слишком близко, сделалась известной всему кварталу. Дома его возили в железном кресле на колесах, а для прогулок сделан был на заказ восьмисильный автомобиль, которым управляла мускулистая молодая нянька, только что кончившая курс в Национальной школе. У Редвуда, к счастью, всюду были знакомые.
По словам лиц, ежедневно видевших его на прогулках в Гайд-парке, юный Редвуд, действительно, был во всех отношениях прекрасным ребенком, если только не обращать внимания на его громадные размеры. Всегда веселый, не нуждающийся в том, чтобы его забавляли, он катался по улицам с огромной погремушкой в руках и весьма любезно перекликался с кондукторами омнибусов и полисменами, называя их "дядя" или "баба".
- Вот опять едет наш великан, - говорил обыкновенно кондуктор.
- Здоровый мальчик, - отозвался пассажир с крыши.
- С рожка кормили. Говорят, по целому галлону выпивает.
- Зато и выкормили! - восклицал пассажир.
Когда миссис Редвуд убедилась, что рост ребенка не прекращается, она впала в отчаяние. Она заявила, что никогда больше не войдет в детскую, что желает умереть, желает, чтобы умер ребенок, желает, чтобы все умерли, желала бы никогда не выходить замуж за Редвуда, желала бы, чтобы никто ни за кого не выходил замуж. Затем она хлопнула дверью и удалилась в свою комнату, где просидела безвыходно три дня, питаясь одним только куриным бульоном.
Когда Редвуд пытался ее успокоить, она швыряла в него подушками, плакала и рвала на себе волосы.
- Да ведь он же совсем здоров, - говорил Редвуд. - Ведь это и лучше, что он такой большой. Разве вы хотели бы, чтобы он был меньше других детей?
- Я хотела бы, чтобы он был похож на других детей! Не больше их и не меньше! Я хотела бы, чтобы он был таким же, как Джорджина, и я хотела вырастить его надлежащим образом, а вот он теперь, - добавила несчастная женщина прерывающимся от рыданий голосом, - носит четвертый номер башмаков для взрослых и катается на ке-ке-кероси-и-инке!
- Я не могу его любить! - прибавляла она, рыдая. - Никогда не полюблю! Он слишком велик для меня. Я не могу быть ему такой матерью, какой хотела бы!
В конце концов она, однако, согласилась пойти в детскую, где Эдуард Монсон Редвуд (кличка "Пантагрюэля" была дана ему уже после) катался на кресле, смеясь и болтая по-ребячьи; "Гу-у", "Ву-у", "дядя", "мама". Сердце миссис Редвуд растаяло при этом, она взяла сына на колени и вновь расплакалась, приговаривая:
- С тобой сделали что-то, моя радость, ты будешь расти и расти, но я употреблю все усилия, чтобы воспитать тебя как следует, что бы ни говорил твой отец.
И Редвуд, много содействовавший примирению матери с сыном, вышел из комнаты со значительно облегченным сердцем…
6
К концу года таких автомобилей, какой завел себе Редвуд, в западной части Лондона было уже несколько. Их видели будто бы одиннадцать штук, но при более тщательном исследовании оказалось, что в то время во всей столице их было только шесть. Похоже, действие "Пищи богов" на каждый организм было индивидуальным. Сначала она не была приспособлена для подкожных впрыскиваний, а при внутреннем употреблении не всякий желудок мог ее переварить. Попробовали, например, кормить ею младшего сына Уинклса, но ребенок оказался настолько же неприспособленным расти, насколько отец его (по мнению Редвуда) был неспособен к умственному развитию. Иным детям Гераклеофорбия приносила даже вред, и они гибли от какого-то непонятного расстройства пищеварения, как это было доказано "Обществом Борьбы с распространением "Пищи для рекламы". Но дети Коссара ели ее с удивительной жадностью.
Рост вообще есть явление очень сложное, а применение новооткрытых средств всегда требует крайней осмотрительности, и потому никаких общих правил к употреблению Гераклеофорбии выработано еще не было. Судя по накопившемуся опыту, однако, уже можно было установить, что "Пища богов" одинаково усиливает рост всех тканей организма, но лишь до известных пределов, в шесть-семь раз превышающих обыкновенные размеры человеческого тела. Что касается злоупотребления Гераклеофорбией, - введения в организм излишних ее количеств, - то оно, как это вскоре выяснилось, ведет к болезненным расстройствам питания тканей - к развитию склероза, рака, различных новообразований и тому подобному.
Раз начав употреблять Гераклеофорбию, вы уже не могли прекратить ее потребление, так как усиливавшийся рост требовал питательных веществ в повышенном количестве, а обыкновенная Пища содержала их слишком мало. Внезапное прекращение в таких случаях вызывало сначала дурное самочувствие, а затем - период обжорства (как у молодых крыс на ферме) и, наконец, острую анемию, крайнее истощение и смерть. То же самое происходило и с растениями. Но все это, однако, наблюдалось только во время роста, а как только животное или растение становилось совершеннолетним (у растения совершеннолетием считается появление первого цветка), так переставало нуждаться в дальнейших приемах Гераклеофорбии. Возникала новая гигантская разновидность, давая такое же гигантское потомство.
Маленький Редвуд - пионер новой расы, первый ребенок, вскормленный на Гераклеофорбии, - теперь уже ползал по детской, ломая мебель, брыкаясь как лошадь, и басом зовя "няню", "маму", а иногда своего изумленного, полуиспуганного "папу" - виновника всей беды.
Ребенок, впрочем, родился с хорошими наклонностями: "Падди больше не будет", - говорил он обыкновенно, когда что-нибудь ломалось в его руках. "Падди" - сокращенное и видоизмененное "Пантагрюэль" - прозвище, которое дал ему отец. Игнорируя постановления местной строительной комиссии, Коссар, по указаниям Редвуда, построил на пустыре, прилегающем к дому последнего, целое здание, в котором находились детские комнаты для троих его мальчиков и для Падди. Одна из этих комнат, предназначенная для игр и вообще пребывания днем, представляла собой зал площадью в шесть тысяч квадратных футов, при сорокафутовой высоте. Редвуд был положительно влюблен в эту комнату, так что даже совсем позабыл о кривых.
- Устройство детской - очень важное дело, - говорил он, - очень серьезное. Стены, различные предметы обстановки, - все это должно развивать ребенка, влиять на его формирующийся ум…
- Обязательно! - восклицал Коссар, поспешно хватаясь за шляпу.
Работали они вместе и вполне ладили между собой, но педагогическая часть работы всецело выполнялась Редвудом.
Стены, как и вся обстановка прекрасно освещенной детской, были выкрашены в светлые цвета, среди которых преобладал белый, слегка согретый красноватым оттенком. Архитектурные линии оттенялись полосами того же тона, но потемнее. На этом общем фоне, по одной из стен, в одну линию висели квадраты всех цветов спектра, но только чистых цветов.
- Нам нужны только чистые цвета, - говорил Редвуд. Этими квадратами дети могли играть, располагая их в каком угодно порядке.
- Рисунки - это уже после, - сказал Редвуд. - Сначала пусть привыкнут к чистым цветам и оттенкам. Не следует насильственно обращать их внимание на какой-нибудь один цвет или рисунок.
- Ребенок должен быть окружен интересными вещами, - говорил он также. - Интерес развивает внимание и питает разум, а отсутствие интереса есть в некотором роде отсутствие пищи для разума, духовный голод. Когда дети привыкнут к чистым цветам, то мы дадим им картинки, которые будем беспрестанно менять, чтобы дети постоянно имели все новые и новые предметы для наблюдения и изучения.
Пока по стенам были развешаны только пустые рамы. Единственное окно детской (освещена она была главным образом сверху - стеклянной крышей) выходило на оживленную улицу, а кроме того, под крышей помещена была камера-обскура, отражающая Кенсингтонские сады.
В одном из углов детской стояли солидные металлические вертикальные счеты с закругленными углами, чтобы содействовать раннему развитию математических способностей в детях. Обыкновенных игрушек - овечек, коровок, зайчиков, солдат - было мало, но взамен их Коссар привез на четырех телегах множество таких вещей, на которых можно было бы развивать пространственное воображение, то есть кубиков, кирпичиков, шариков, конусов, цилиндров, сплошных и пустых, пластинок, а также ящиков, коробочек и прочих занятных игрушек (все они были такой величины, чтобы их нельзя было проглотить), сделанных из дерева, стекла, гуттаперчи и окрашенных в самые яркие цвета.
- Только, пожалуйста, не давайте им всего сразу, - сказал Редвуд и запер все эти вещи в шкаф.
На одной из стен детской, на высоте, подходящей для ребенка шести или семи футов ростом, висела большая классная доска, на которой дети могли писать белым и цветным мелом, а около нее стоял распределитель, из которого листок по листку можно было таскать бумагу для того, чтобы рисовать по ней углем и карандашами, имеющихся в большом количестве. Помимо этого, Редвуд приказал заранее заготовить масляные и акварельные краски, а также воск и пластилин.
- Сначала они будут заливать в формы или лепить с учителем, - сказал он, - а потом и сами… мало ли что… животных, бюсты… Ах!.. чуть было не забыл: нужно ведь припасти и столярные инструменты!.. А затем книги. Надо отобрать подходящие и велеть перепечатать в большом размере и крупным шрифтом. Какие же это должны быть книги, однако?.. Ну, разумеется, надо дать пищу воображению. Развитие воображения - это венец образования, так же как развитие здравого смысла и хороших привычек - его… трон! Не одни дикари живут воображением. Все дело в его содержании… оно может быть низким, но может быть и благородным. В надлежащее время ребенку можно помечтать о феях, о добрых гениях, ну и… вообще в этом роде. Но основой его умственной пищи должно быть реальное. Ему следует читать историю и путешествия с приключениями. Ему нужно дать описание жизни зверей, растений, птиц, с хорошими рисунками и атласами, конечно. Затем, не следует забывать о географии, об астрономии, о чудесах неба и морской глубины… Ну, наконец, нужно же подумать и о развитии его изящного вкуса, дать ему тонкие китайские и японские картинки, ландшафты с изящной группировкой фигур… рисунки и планы по архитектуре… Мне кажется, следует еще устроить маленький театр… А потом - музыка!
Обдумав этот вопрос со всех сторон, Редвуд решил дать своему сыну на первый раз гармонику с одной октавой, но с хорошим чистым звуком. Потом можно будет пойти и дальше.
- Пусть его сначала поиграет и попоет под маленькую гармонику; пусть познакомится с нотами и узнает их названия. А потом…
Редвуд взглянул на подоконник и смерил высоту его от пола.
- Рояль надо будет поставить здесь, - сказал он, - как-нибудь поместимся.
Если бы кто-нибудь мог видеть теперь задумчивую фигурку Редвуда, расхаживающего по громадной детской, уставленной громадными принадлежностями для игр и обстановкой, тот мог бы его самого принять за заводную игрушку - таким маленьким казался он здесь. Большой ковер в четыреста квадратных футов был растянут перед огражденным решеткой электрическим радиатором, нагревавшим комнату. По этому ковру должен был ползать юный Редвуд. Один из рабочих, стоя на высоких лесах, приколачивал к стене раму для будущей картины. В углу стоял гербарий величиною с обыкновенную дверь, и из него кое-где торчали листья и стебли гигантских растений, которые должны были прославить уршотскую флору.
На Редвуда даже оторопь нашла, когда он огляделся вокруг.
"Неужели я не сплю, - думал он, - и все эти вещи действительно существуют, и дело наше продвигается?"
Последнюю фразу он произнес громко, и, как бы в ответ на нее, из-под крыши послышался голос, подобный трубному звуку:
- Несомненно продвигается.
Затем оттуда же раздались громкие удары молотком по дереву, усиливаемые резонансом: Б-уу, бу-уу, бзз.
- Надо будет самому его учить, - пробормотал Редвуд,
- иначе нельзя.
Удары молотком стали сильнее и решительнее. Минутами Редвуду казалось, что это работает им же придуманный громадный паровоз, уносящий его в фантастическом поезде куда-то по пути чудесных приключений. Более частое и сухое постукивание в дверь вернуло Редвуда с облаков на землю.
- Войдите! - крикнул он, заметив, что громадная дверь, годящаяся, пожалуй, для кафедрального собора, и без того понемножку отворяется.