- Они, по-видимому, не совсем хорошо понимают, чем все это может кончиться… - сказал он однажды Коссару.
- Разумеется, не понимают.
- А что же мы с вами? Как подумаешь о будущем… Маленький Редвуд… да и ваших трое… Ведь они, пожалуй, будут ростом футов в сорок… Продолжать ли нам опыты?
- Продолжать ли? - воскликнул Коссар в глубочайшем удивлении и самой резкой фистулой. - Обязательно продолжать! Что же мы с вами иначе станем делать? Карамельки, что ли, сосать между завтраком и обедом?..
- Серьезные последствия! - продолжал он после небольшой паузы. - Ну, конечно, серьезные последствия! Обязательно! Из-за чего же иначе работать, как не из-за серьезных последствий? В кои-то веки в наши руки попала возможность добиться серьезных последствий, а вы намерены отступать? Это было бы бесчестно, позвольте вам сказать! Да, бесчестно!..
Коссар задыхался от негодования.
Бенсингтон, однако, не мог больше работать в своей лаборатории с прежним увлечением. Серьезные последствия не соблазняли человека с такими скромными вкусами, какими обладал он. Открытие, конечно, великое… но не довольно ли тех плодов, которые оно уже принесло? Ферма в Хиклиброу, несмотря на то, что она совсем разрушена, поднялась теперь в цене до девяноста фунтов за акр, а что касается славы, так ее более чем достаточно… Бог с ней совсем!
Не всегда, впрочем, Бенсингтон так думал. Работая в лаборатории, этот маленький человечек, в очках и стоптанных туфлях, по временам вновь начинал мечтать о серьезных последствиях своего открытия - о новом мире, о гигантском человечестве, которое станет новой силой во вселенной, о результатах вмешательства этой силы во вселенские дела, и прочее, и прочее. Но все же такие мечтания кончались обыкновенно отступлением - еще большим упадком духа, более мучительными опасениями…
2
Тем временем во внешнем для Бенсингтона мире, создавшем его славу, появилась блестящая фигура, сосредоточившая на себе всеобщее внимание. Это был доктор Уинклс - тот молодой практик, через посредство которого Редвуд начал давать Гераклеофорбию своему сыну. "Пища богов", очевидно, заинтересовала его еще раньше, чем превратилась в "Пищу для рекламы", и появление гигантских ос увеличило этот интерес.
По наружному виду, манерам и моральным своим качествам Уинклс принадлежал к числу тех людей, которых называют "из молодых, да ранний". Восходящее светило среди врачей-практиков, он представлял собой статного, красивого человека с сухими, быстрыми, проницательными глазами алюминиевого цвета, чисто выбритым мускулистым лицом, белокурыми волосами и ловкими, энергичными движениями. Он всегда был во фраке, в черном галстуке, с толстой золотой цепочкой поперек жилета, украшенной большим количеством жетонов и подвесок. Особого покроя шляпа придавала ему еще более значительный вид.
Он с самого начала сделался сторонником Бенсингтона, Редвуда и "Пищи богов", а по временам проявлял такой авторитетный тон по отношению к великому открытию, что даже самому Бенсингтону приходилось отступать перед ним на задний план.
- Все эти мелочи ничего не значат, - заявил он в ответ на сомнения Бенсингтона относительно опасности проведения опытов над людьми, - решительно ничего не значат. Важное открытие. Обращаясь с ним умело, толково контролируя действие нашей Пищи, мы получим могущественное средство для воздействия на жизнь вообще. Надо зорко следить за делом. Мы не должны ни бросать его, ни выпускать из своих рук.
И он действительно не выпускал. У Бенсингтона он бывал теперь каждый день. В определенный час карета его неизменно подкатывала к крыльцу дома на Слэн-стрит, и через несколько минут он уже находился в гостиной с какими-нибудь новыми сведениями или предложениями.
- А знаете ли, - говорил он, например, - вчера Катергам разглагольствовал о нашей Пище в церковной ассоциации.
- Ведь он, кажется, родственник премьер-министра, не правда ли? - спрашивал Бенсингтон.
- Да, они в родстве, - отвечал Уинклс. - Способный молодой человек, очень способный. Правда, реакционер, сбитый с толку, упрямый, но все же очень талантливый. Он, по-видимому, намерен добиться славы, борясь с нашим открытием. По крайней мере, принялся за это очень горячо. Вчера говорил о нашем предложении ввести Пищу в начальные школы…
- Как, в начальные школы? У кого же было такое предложение?
- Да я как-то проговорился на этот счет в политехникуме… так, мимоходом. Пытался разъяснить благотворное влияние Гераклеофорбии, доказывал, что она вполне безвредна, несмотря на некоторые случайности, которые свидетельствуют о противном, но больше уже не повторятся… Понятно, если препарат будет вполне чист… Ну, вот Катергам и подхватил нечаянно брошенное мною слово.
- Что же вы сказали?
- Да пустяки! Так, с языка сорвалось! А он, как видите, принял это всерьез, говорит, что на начальные школы и без того тратится слишком много денег, вспомнил известную историю с уроками музыки. Знаете, конечно? "Никто, - говорит, - не препятствует детям низших классов народа получать образование, соответствующее их общественному положению, но кормить Пищей такого рода - значило бы уничтожить в них всякое чувство соразмерности"… На этот счет он особенно распространялся. "Зачем, - говорит, - это нужно, чтобы бедные люди достигали тридцати семи футов роста?.." Он ведь и в самом деле верит, знаете ли, что они дорастут до тридцати семи футов, - прибавил Уинклс с улыбкой.
- Да и дорастут, если кормить Гераклеофорбией аккуратно, - сказал Бенсингтон. - Но ведь никто этого не предвидит…
- Ну, я-то предвижу.
- Так как же вы, дорогой Уинклс…
- Я-то знаю, что они вырастут гораздо больше, - прервал Уинклс с таким авторитетным видом, как будто он гораздо лучше Бенсингтона знает, о чем говорит. - Несомненно больше!.. Но послушайте, что он говорит далее: "Что же, - говорит, - будут они от этого счастливее?" Слышите? Не правда ли, чудесно? "Станут от этого лучше? Будут они с большим уважением относиться к собственности и к законным властям? Да, наконец, будет ли это справедливо по отношению к их родителям и семьям?" Как вам это нравится? Такого рода люди всегда очень заботятся о справедливости. "Даже теперь, - говорит, - многие родители не в состоянии кормить и одевать своих детей, а что же будет тогда?" Каково!..
- Он, как видите, поймал меня на неосторожно сказанном слове. Ну, а затем он начал вычислять, сколько будут стоить брюки для подростка двадцати с лишком футов ростом. "По самой дешевой расценке, - говорит, - десять фунтов"… Чудак этот Катергам! Ужасно мелочен… "Плательщики податей, - говорит, - должны с этим считаться. Да, наконец, - говорит, - нужно же иметь в виду и родительскую власть". Вот это все тут - два столбца, - прибавил Уинклс, подавая Бенсингтону газету. - "Каждый отец, - говорит, - имеет право воспитывать своих детей в соответствующих его званию размерах".
Пройдясь по комнате, Уинклс продолжал:
- А потом Катергам перешел к вопросу о приспособлении школьных зданий и обстановки, о стоимости хотя бы одной только школьной мебели. И все это с цифрами… "Ну, и чего же, - говорит он, - мы добьемся? Создадим пролетариат, состоящий из голодных гигантов? Вообще, - говорит, - если это дикое предложение относительно школ и не пройдет, то все-таки Гераклеофорбия - вещество вредное: один раз его попробовав, вы уже не в состоянии будете без него обойтись"…
- Да, это верно, - вставил Бенсингтон.
- "…А тут еще, - говорит, - с ним обращаются неосторожно и плодят гигантских животных". Короче - он предлагает основать Национальное Общество Охраны Нормальных Размеров Человеческого Организма! Курьез, не правда ли? А вот на такие-то курьезы публика особенно падка.
Но что же они собираются делать? - спросил Бенсингтон.
- Основать общество и агитировать, - ответил Уинклс, пожав плечами. - Они хотят добиться запрета производства или хотя бы свободной продажи Гераклеофорбии. Я уже писал об этом. Доказывал, что Катергам слишком преувеличивает значение нашей Пищи, но это никого не убедило. Удивительно, как все восстают против нас!.. Вот и Национальное Общество Трезвости образовало отдел умеренности по отношению к росту.
- Гм! - произнес Бенсингтон.
- Положим, надо было ожидать чего-нибудь подобного после всех этих происшествий, - прибавил Уинклс, берясь за шляпу. - Слишком уж необычны они были.
Поколебавшись немного, он наконец ушел.
Бенсингтону было ясно, что у Уинклса есть какая-то очень нужная для него задняя мысль, которую он боится высказать, но раз, при Редвуде, эта мысль проскользнула в разговоре.
- Ну что, как дела? - спросил Уинклс, входя и потирая руки.
- Да вот, мы вдвоем готовим доклад.
- Королевскому обществу?
- Королевскому обществу.
- Гм! - сказал Уинклс задумчиво, направляясь к камину. - Гм!.. Но… следует ли это делать?
- Следует ли делать что?
- Опубликовывать ваше открытие.
- Как же иначе? Мы ведь не в средние века живем, - сказал Редвуд.
- Так-то оно так…
- И Коссар говорит, что это необходимо сделать в интересах науки.
- В большинстве случаев, разумеется! Но ведь это - случай исключительный.
- Мы обязаны изложить все подробно Королевскому обществу, - сказал Редвуд, и Уинклс на этот раз не стал настаивать, но воспользовался первым же предлогом, чтобы возобновить разговор.
- Ваше открытие совершенно исключительное, - сказал он.
- Это все равно, - отвечал Редвуд.
- Ну, знаете ли, им легко злоупотреблять даже с преступными целями, как полагает Катергам, и потому следовало бы хранить в тайне состав Пищи…
Редвуд молчал.
- Даже простая небрежность - и то, как мы видели… Не лучше ли сконцентрировать производство Гераклеофорбии в одних руках и назначить наблюдательный комитет из лиц, достойных доверия…
Редвуд с неудовольствием заявил ему, что не видит пока в этом надобности.
Между тем, среди широкой публики Уинклс сделался главным авторитетом по вопросу о "Пище для рекламы", несмотря на свое неполное с нею знакомство. Он писал письма и статьи о ее употреблении, делал в медицинских обществах и клубах доклады, говорил в частных кружках, всюду выставляя себя главным инициатором и вождем всего дела. В брошюре своей "Правда о "Пище для рекламы"" (с легкой руки "Панча", теперь все ее так называли) он свел все хиклиброуские происшествия почти к нулю и доказывал, что значение Пищи слишком преувеличивается, что дети от нее растут действительно, но что глупо было бы считать этот рост безграничным. До тридцати семи футов никто не дорастает, конечно, - это преувеличение.
В интимном кружке Бенсингтона все, наконец, ясно поняли, что Уинклс добивается сохранения состава Гераклеофорбии в тайне и деятельного участия в ее изготовлении и продаже. И Редвуду, и Бенсингтону он постоянно говорил, что "Пища богов" - великое дело, что она открывает большие перспективы, но что "надо же, наконец, обставить ее приготовление надлежащим образом". В один прекрасный день он даже решился прямо спросить, как приготовляется Гераклеофорбия.
- Мы обдумали ваши слова, - сказал Редвуд.
- Ну и что же? - спросил Уинклс, видимо, обрадовавшись.
- Вы правы: Гераклеофорбия - такое вещество, которым легко злоупотреблять.
- Но… но какое же отношение имеет это к моему вопросу? - спросил опешивший Уинклс.
- Прямое, - сухо ответил Редвуд.
Два дня Уинклс обдумывал этот ответ, а на третий явился к Редвуду и заявил, что не может кормить его сына порошками, состава которых не знает. Это было бы равносильно размахиванию ножом в темноте. Теперь в свою очередь задумался Редвуд.
- А слышали вы, - сказал Уинклс, переменив предмет разговора, - что Общество Борьбы с "Пищей для рекламы" состоит уже из нескольких тысяч членов? Оно теперь составляет проект билля (проведение которого охотно взял на себя молодой Катергам) и уже образует местные комитеты, чтобы влиять на избирателей и кандидатов. Этим биллем они хотят добиться запрещения изготовления и продажи Гераклеофорбии без специального позволения, а кроме того, они требуют тюремного заключения для всякого, кто рискнет давать "Пищу для рекламы" (вы знаете, что они ее так называют?) лицам, не достигшим двадцати одного года… Но ведь, кроме этого Общества, есть еще и другие, самые разнообразные. Говорят, Общество Охраны Нормальных Размеров намерено выбрать председателем Фредерика Гаррисона, того, который написал против нас брошюру, где доказывает, что "Пища для рекламы" не совместима с общепринятыми теперь взглядами Огюста Конта на человечество. "Мысль о Пище, - говорит он, - достойная самых темных периодов семнадцатого столетия, и в голову не приходила Конту, что может служить неопровержимым доказательством ее зловредности. Кто хорошо понял Конта, - говорит он…"
- Но ведь не хотите же вы сказать… - перебил Редвуд, порядочно струсивший, несмотря на свое презрение к Уинклсу.
- О, они, конечно, ничего не добьются, - прервал последний, - но ведь с общественным мнением шутить все-таки не приходится. Большинство голосов имеет свою цену. Всем известно, что вы открыли довольно-таки опасное вещество, а к опасности, как вы знаете, нельзя относиться индифферентно. Никто не верит, разумеется, в тридцатисемифутовых гигантов, которые не войдут не только ни в один дом, но даже и в церковь, а все-таки нельзя об этом не подумать. Вы сами видите, что в вашем открытии есть нечто… нечто необыкновенное, исключительное…
- Да ведь это есть во всяком открытии, - возразил Редвуд.
- Ну, как бы то ни было, публика беспокоится. Катергам не упустит случая напасть на нас, если выйдет еще какой-нибудь казус. По-моему, этого не должно быть.
Уинклс прошелся по комнате, как бы желая опять поднять вопрос о тайне, но потом, должно быть, раздумал и ушел.
Ученые молча глядели друг на друга, очевидно, и без слов понимая, в чем дело.
- Будь что будет, - сказал наконец Редвуд спокойно и решительно, - а я стану кормить моего Тедди нашей Пищей из собственных рук.
3
Несколько дней спустя Редвуд прочел в газетах, что премьер-министр собирается назначить комиссию для рассмотрения вопроса о "Пище для рекламы", и тотчас же побежал с этим известием к Бенсингтону.
- Уинклс, кажется, старается испортить нам все дело, - сказал он, - играя на руку Катергаму с компанией. Он только запугивает публику своей болтовней. Этак он может помешать нашему исследованию. Уж и теперь он наделал мне немало хлопот с моим мальчиком.
Бенсингтон выразил сомнение в злонамеренности Уинклса.
- А вы заметили, с каким удовольствием он называет Гераклеофорбию "Пищей для рекламы"? - возразил Редвуд.
- Мне не нравится это название, - сказал Бенсингтон.
- А Уинклсу, должно быть, нравится.
- Не сам же он его выдумал?
- Выдумал не сам, но считает, вероятно, вполне подходящим.
- Если эта бессмысленная, невежественная, смешная агитация не прекратится… - начал было Бенсингтон.
- Я только знаю, что мой мальчик не может обойтись без Пищи, - прервал Редвуд, - и что бы ни случилось…
Легкий шум заставил друзей заметить, что среди комнаты стоит Уинклс, по обыкновению потирая руки.
- Вам бы следовало постучаться, - сказал Бенсингтон с негодованием, глядя на золотую цепь с жетонами.
Уинклс рассыпался в извинениях, а затем обратился к Редвуду.
- Очень рад, что застаю вас здесь, - сказал он. - Дело в том…
- А читали вы насчет комиссии? - прервал Редвуд.
- Как же, как же!
- Ну, что же вы об этом думаете?
- Прекрасная вещь! - воскликнул Уинклс. - Прекратит все толки. Вентилирует ваше дело. Заставит замолчать Катергама… Но я не за этим пришел, Редвуд! Дело в том…
- А мне эта комиссия совсем не нравится, - прервал Бенсингтон.
- Уверяю вас, что все обстоит благополучно! - воскликнул Уинклс. - Я, кажется, могу сказать, не нарушая доверия, что…
- Гм! - произнес Редвуд, глядя на Бенсингтона.
- …что все устрою к лучшему. Во-первых, я докажу, что Пища есть вещество вполне определенное, изученное и точно дозируемое, а во-вторых, берусь убедить комиссию, что хйклиброуская катастрофа повториться не может. По словам авторитетных лиц, от нас только этого и потребуют. Ну, конечно, я мог бы говорить с большим знанием дела, если бы… Но это в сторону. Я теперь пришел по другому поводу… Кхе, кхе… Мне нужно посоветоваться с вами, Редвуд… Дело в том, видите ли… Гм!.. Да… Я теперь нахожусь в затруднении, и вы могли бы мне помочь.
Редвуд с тайной радостью взглянул на алюминиевые глаза Уинклса.
- Но дело… очень, очень конфиденциальное.
- Бенсингтон нам не помешает, - сказал Редвуд.
- Мне, видите ли, недавно доверили лечение ребенка одной… одной очень высокопоставленной особы… - Уинклс кашлянул.
- Что ж дальше?
- Я должен сознаться, что обязан этим вашим порошкам и… слухам об успехе лечения вашего ребенка… Не могу скрыть, что встретил большую оппозицию в окружающих, но с образованными людьми всегда можно мало-помалу сойтись… В деле ее высочества… то есть вот этой моей маленькой пациентки, инициатором была сама мать, иначе я никогда бы…
- Да ведь вы, кажется, сомневались в пригодности наших порошков, - сказал Редвуд, забавляясь смущением Уинклса.
- О, это было мимолетное сомнение!
- Так, значит, вы не откажетесь…
- Продолжать лечение вашего сына? Разумеется, нет!
- По-моему, это было бы преднамеренным убийством.
- Разве мог бы я решиться на такой поступок!
- Так вы получите запас порошков.
- А я думал, что вы не…
- Напрасно думали. Я вам сам их сделаю.
- Очень, очень благодарен! - сказал Уинклс, уставившись на Редвуда с минутным разочарованием. - А я думал… ну, простите, от души вас благодарю.
По уходе Уинклса Бенсингтон с улыбкой взглянул на Редвуда и сказал:
- Ее высочество! Скажите, пожалуйста!..
- Да-а! Ее высочество!..
- Это ведь, должно быть, принцесса Везер-Дрейбургская.
- Надо думать.
- А что, Редвуд, - сказал Бенсингтон, помолчав, - как это ни странно, но ведь Уинклс, должно быть, ничего не понимает.
- То есть как ничего не понимает?
- Не понимает ни смысла, ни значения нашего открытия. Если бы он понимал, то едва ли бы решился кормить нашей Пищей члена семьи… вот эту свою новую пациентку… - продолжал Бенсингтон, понизив голос и поглядывая на дверь, - члена семьи, все представители которой всегда были, так сказать, ниже… ниже…
- Обыкновенного роста?
- Да. Да и вообще ни в каком отношении ничем не отличались. А ведь он рискует создать августейшую персону выдающихся размеров. По-моему, это является в некотором роде оскорблением величества.