Закончив со стряпней, вдова Остгот накрыла стол в гостиной и постучала в дверь кабинета. Оттуда никто не откликнулся. Гунна Остгот не была приучена входить к хозяину без зова и стала выжидать. Но ужин остывал, и добрая Гунна решилась постучать снова, а когда Шнауцер вновь не отозвался, предположила, что он направился в гости – такое случалось крайне редко, но случалось. Чтобы проверить свое предположение, она приоткрыла дверь.
Мануфактур-советник Профанаций Шнауцер находился в кабинете. Но ответить экономке никак не мог, поскольку голова его была отделена от тела. Говоря "отделена", я не хочу сказать, что голову господина Шнауцера отрезали или даже отрубили.
Ее оторвали.
В доме Шнауцера мы застали троих растерянных горожан из числа "мобилизованных", рыдающую в голос вдову Остгот и доктора Обструкция, лежащего в обмороке на парадном крыльце.
На сей раз я могла его понять. Картина была малоприятная. Замутило даже Пулькера, а он был по части чувств куда как покрепче доктора. Так что Бабс был совершенно прав, отсоветовав нотариусу ужинать.
Насколько я поняла, на крики вдовы Остгот собрались соседи, кто-то из них сообразил добежать до ратуши, а там уж Вассерсуп послал за нами всеми. "Мобилизованные добровольцы" соседей из дома выставили, но посторонние в доме все же потоптаться успели. Нехорошо, и портит не только общий вид сцены преступления, но зыблет уверенность в пристрастии местных жителей к порядку. Я приказала мобилизантам любопытных более в дом не пускать и отрядила Бабса за повозкой, чтобы увезти останки в лечебницу, где имелся холодный погреб – его учинил предшественник и по совместительству отец доктора Обструкция, не чуждый науке анатомии. Сам доктор, слегка оклемавшийся, отбыл вместе с Бабсом.
Пулькер согласился вести протокол, но в кабинет после первого визита заходить отказывался, шелестя бумажками в гостиной. Так что вести осмотр и допрос свидетельницы пришлось мне. Конечно, я попыталась узнать, не было ли что-нибудь украдено. Хотя было у меня ощущение, что такие преступления совершаются не ради денег.
От экономки толку было мало. Она все время всхлипывала и что-то несла насчет того, как трудно отмывать кровь с тисненых обоев. Все же мне удалось узнать, что особых ценностей в доме не хранилось, что вроде бы ничего не пропало, а деньги свои господин Шнауцер держал в банке.
– А кто наследует господину Шнауцеру? – спросила я.
Гунна Остгот перестала плакать.
– Не знаю… наверное, его сыновья.
– Вот как? Я думала, у него нет детей.
– Отчего же? Двое сыновей. Только они лет пятнадцать как переехали в Букиведен.
Это было нехарактерно для Киндергартена, где дети обычно продолжали дела отцов.
– В любом случае надо их известить.
Тут приехали за телом, и мы с мобилизантами, завернув останки в простыню (экономка очень не хотела ее нам давать), сложили их в повозку.
Пулькер тем временем опечатал дом – вдова Остгот ушла ночевать к соседям, заявив, что не останется рядом с этакими страстями. Поскольку слухи уже распространились по городу, мы не стали этому мешать.
Скорбная повозка покатила к лечебнице, а мы пошли по улице, прочь от дома Профанация Шнауцера. Впереди шел Бабс с фонарем. По моему мнению, было довольно светло: лето все-таки, но так было принято в Киндергартене – ходить по ночам с фонарем.
– Сыновья Шнауцера ничего не получат, – внезапно произнес Пулькер. (Оказывается, он все слышал из гостиной.) – Я сам заверял его завещание. Я знаю, что разглашать его прежде времени противозаконно, но при таких обстоятельствах…
– Почему же папаша лишил их наследства?
– Не знаю. Помнится, они крепко поссорились. Но это было давно…
– А кому он завещал свое состояние?
– Большей частью отдал его на благотворительность. Ну, и кое-что получит за верную службу Гунна Остгот.
– А ей об этом известно?
– Не знаю, – повторил Пулькер. Потом оживился. – Вы думаете, она причастна?
– Если она приехала именно тогда, когда утверждает – а это нетрудно проверить, – то Шнауцер к тому времени был уже мертв. Его убили, по-видимому, прошлой ночью. Ну, и у нее просто не хватило бы сил на подобное.
– У меня тоже, – он посмотрел на свои пальцы, измазанные чернилами.
– И у меня, – утешила я его. – И ни у кого из известных мне жителей Киндергартена. То-то и оно, Пулькер, то-то и оно.
Хотя вернулась я к себе на квартиру глубокой ночью, спать почему-то не очень хотелось, и я составила список того, что нужно было сделать в ближайшее время:
"1. Узнать побольше об этом Шнауцере. Я почти не видела его и не была с ним знакома. Его характер, привычки, распорядок дня.
2. Проверить, действительно ли Гунна Остгот провела предшествующие дни в деревне (в какой?) и когда в точности она вернулась.
3. Собрать сведения о сыновьях Шнауцера. Проживают ли они по-прежнему в Букиведене? Известно ли им, что отец вычеркнул их из завещания?"
Все это как будто было правильно, но не очень меня устраивало. Разумеется, пропавшие сыновья внушали наибольшее подозрение. Как ни крути, у них были причины для преступления. Если они не знали о завещании, могли убить из жадности. Если знали – из мести. И будь Шнауцер убит более привычным образом – дубиной по черепу, кинжалом под ребро, я бы уцепилась за версию с сыновьями. Но, как говорят на Ближнедальнем Востоке, случилось то, что случилось.
А чтобы оторвать голову взрослому мужчине, пусть старику, нужна нечеловеческая сила.
Нечеловеческая.
Когда наутро я предстала с этим списком и со вчерашним отчетом перед взором Вассерсупа, он не выразил энтузиазма.
– Весьма неприятное стечение обстоятельств, – пояснил он свое нерасположение. – Мануфактур-советник – это не портняжка какой-нибудь.
– И на несчастный случай труп не спишешь.
– Бросьте, милиса, язвить. Если бы тело обнаружил кто-то из городских служащих, можно было бы как-то удержаться в рамках. А так – город полон слухов, скоро они расползутся по всему герцогству.
– Да, радости мало. Но если мы найдем убийцу – или убийц, все сразу успокоится.
– Тут я спорить не стану. Но, боюсь, отыскать преступника самим – не в наших силах. В Киндергартене никогда ранее не случалось ничего подобного. Я не хочу сказать, что история города не знает убийств. Бывало, что заезжий грабитель подстерегал на ночной улице припозднившегося бюргера, или лесорубы, пропивая выручку, доходили до некоторых излишеств.
– Или некий портной получал арбалетную стрелу промеж глаз…
– Довольно! Я повторяю: сами мы не справимся. Здесь требуется специалист.
– А я, по-вашему, кто?
– Я не хочу обидеть вас, но, думается мне, теперь понадобится нечто большее, чем вынос пьяниц из "Ушастой козы".
– Полагаете, мне в жизни только этим приходилось заниматься?
– Отнюдь. – Бургомистр устало потер переносицу. – Но, честно говоря, кто вы, сударыня?
Я подумала, что он начнет выяснять мое происхождение, но вопрос касался моего нынешнего статуса.
– Вы – частное лицо, исполняющее поручения других частных лиц, либо, время от времени, поручения городского самоуправления. А нам понадобится некто, наделенный властными полномочиями.
– Так наделите меня ими! Господин Вассерсуп, я понимаю, что при отсутствии полицейской службы в Киндергартене вести расследование будет трудно. Но, уверяю вас, мне приходилось справляться с не меньшими трудностями.
– Хватит споров, милитисса Этелинда. – Оказывается, он помнил имя, прописанное в документах. – Они бесполезны и беспредметны. Нынче на рассвете я с нарочным отправил письмо в Букиведен, с просьбой прислать дознавателя. Ибо чует мое сердце, дело это – не местного масштаба.
Он был прав. А я неправа. Но мы оба еще об этом не знали.
Дознаватель из Букиведена прибыл раньше, чем ожидалось. Очевидно, преступление сочли экстраординарным даже по меркам столицы герцогства. За это время я успела проверить лишь сведения, относящиеся к вдове Остгот. Она не солгала. Ее присутствие на свадьбе в деревне Феферкухен, что к северу от Киндербальзама, подтверждалось. И вернулась она в указанный ею срок – тому были свидетели. Это, по некоторым размышлениям, не освобождало ее от подозрений. Она могла передать свой ключ кому-то заранее, либо сделать с него копию.
Что касается самого убиенного, то много выяснить о нем не удалось. В основном, услышанное лишь подтверждало то, что я узнала в ту роковую ночь. Он был нелюдим, экономен, чтоб не сказать скуп – по моему разумению, для такого дома, как у Шнауцера, нужен был значительный штат прислуги, а он обходился одной Гунной. Но в Киндергартене подобную скромность привычек одобряли. Свыше пяти лет назад он отошел от дел, продал долю компаньону и жил на проценты с капитала. Был прихожанином храма Присноблаженного Фогеля (где, кстати сказать, хранилась наиболее почитаемая святыня города – икона "Трудное Детство Присноблаженного", якобы перворимского письма). Дом Профанаций Шнауцер покидал лишь для того, чтоб посетить церковь, или направляясь на обед к кому-либо из именитых горожан. Праздники посещал избирательно, поэтому, например, на состязаниях стрелков его не было. Он считал этот обычай чересчур легкомысленным. В целом же ничего порочащего о нем не было известно. Супруга его умерла больше двадцати лет назад от воспаления легких – пользовал ее еще отец доктора Обструкция. Во второй брак Шнауцер не вступал. Он не пил (во всяком случае, никто не видел его пьяным) и не играл даже в самые невинные игры, что были разрешены в Киндергартене. И, уж конечно, никаких иных пороков за ним не числилось.
– Правильный, очень правильный был человек, – сказал мне преподобный Суперстаар, ректор церкви Присноблаженного Фогеля. – Строг, конечно. Пустопорожнего времяпрепровождения не признавал. Легкомыслия не терпел ни в ком – ни во взрослых, ни в детях.
– И в детях?
– Да, да. При нем дети на церковном дворе баловаться не смели. Он это сразу пресекал и родителям советовал никогда не забывать: "Жалеешь розгу – портишь младенца!".
– Он и собственных детей так же воспитывал?
– О, разумеется. Господин Шнауцер был человеком твердых принципов. Но его сыновья… Стен и Блок… они не оценили отцовской заботы. Сбежали из Киндергартена и больше не возвращались. Такая неблагодарность!
Услышанное мне не понравилось. Совсем не понравилось. Хотя мне попадались дети, которых, безусловно, можно и даже нужно было сечь, в целом я подобные методы воспитания считала непродуктивными. И, возможно, на месте Стена и Блока я бы и сама сбежала из отеческого дома. Но еще больше мне не понравилось то, что сыновья Шнауцера при таком раскладе выглядели самыми подозрительными из подозреваемых.
"Ни разу не возвращались, говорите? Да за пятнадцать лет человек может так измениться, что папа родной не узнает. А сосед – там более".
Но, чтобы выяснить местопребывание Стена и Блока Шнауцеров, мне пришлось бы уехать из Киндергартена. А я не хотела этого делать, пока не приедет столичный дознаватель.
И он прибыл.
Я не присутствовала при его встрече с отцами города, однако некоторые сведения сообщил мне Пулькер за рюмкой вишневки в "Ушастой козе". Он рассказал, что дознаватель приехал не один, а в сопровождении трех полицейских приставов. Фамилия дознавателя была ван Штанген, а спутники его звались Вайн, Вайб и Гезанг. Всем им определили казенную квартиру при ратуше.
Еще Пулькер рассказал, будто первое, что пожелал сделать ван Штанген – это осмотреть тело жертвы. Поскольку сыновья покойного так и не приехали, похороны были отложены, и останки Шнауцера так и хранились на леднике в подвале лечебницы.
Действия были правильные. Но почему ни Вассерсуп, ни ван Штанген не позвали меня? Уж Вассерсуп знал, что я в обморок не грохнусь. И не тело мне нужно было видеть, я достаточно насмотрелась на него на месте преступления. Но мне любопытно было бы выслушать мнение столичного специалиста. Или городские власти всерьез вознамерились отстранить меня от дела?
Раз так, я решила к ван Штангену не ходить. Не то чтоб я обиделась. Но иногда выжидание оказывается наилучшей тактикой.
И она себя оправдала.
Ван Штанген сам пришел ко мне.
Это тоже был правильный человек. По крайней мере, внешне. Правильный костюм тонкого сукна, не кричащий, но и не старомодный. Правильные черты лица: широкий лоб, четкие брови, тяжелый подбородок. Только нос подкачал, прямо скажем, мелковат он был в сравнении с прочим – крупным и мужественным (я продолжаю про лицо, не подумайте дурного). Но не мне, с переломанным шнобелем, критиковать чьи-либо носы.
Он появился в моей конторе без стука, благо дверь была не заперта. И без приветствия.
– И что это за слово такое "КОП"? – спросил он.
Данное слово было написано на вывеске, украшавшей входную дверь.
– Название моей конторы. – Уточнять, что сие сокращение означает "кругом одни принцессы" и служит напоминанием о моих прежних приключениях, я не стала.
– Коп, милица… что за варварская терминология.
– Милиса, – поправила я. – А точнее – милитисса.
– Неважно.
Заметно было, что ему это и впрямь неважно.
– Я тут на днях еще один термин выдумала для местного употребления. "Шерриф". От слова "шерри".
Шутки он не поддержал. Следовательно, пора было переходить к официальной части.
– Господин ван Штанген, если не ошибаюсь?
Он кивнул.
– Не любезный вы человек, сударь.
– А вам, коль занялись неподходящим для женщины ремеслом, и не следует ожидать, что с вами будут любезны.
Если он рассчитывал, что я оскорблюсь, то напрасно. Слыхивала я в свой адрес такое, в сравнении с которым это было лепетаньем майского ветерка. Но, возможно, ван Штангену и это было неважно.
– Состояние дел с охраной правопорядка в Киндергартене, – продолжал он, – запущено до немыслимой степени. Немудрено, что здесь происходят чудовищные преступления. Вместо того, чтоб заниматься созданием городской стражи, бургомистр нанимает какую-то подозрительную женщину…
– Отчего же подозрительную? Я представила документы.
– Видел я эти документы. Они весьма сомнительны с любой точки зрения. И только безграмотные провинциальные чинуши могли решить, что они дают вам какие-то полномочия на охрану правопорядка как в этом городе, так и в любом другом.
"Вот так, сударь мой Вассерсуп. Нужен был тебе столичный дознаватель, не хотел ты довольствоваться моей помощью, получи теперь заслуженную благодарность, безграмотный чинуша".
– Что же до вашей так называемой связи с орденом гидрантов, – мэтр ван Штанген последовательно гнул свою линию, – то должен вам сообщить, что орден Гидры Имперской не имеет в Великом герцогстве Букиведенском своих крепостей, приоратов и капитанств, а следовательно, всякие действия от его имени на территории герцогства не имеют законной силы. Более того, у меня есть сведения, что орден в последнее время лишился милости его императорского величества, и не исключено, что сборище сомнительных авантюристов, транжирящих средства из императорской казны на неизвестные цели, будет распущено.
"Вот так, благородный граф Бан из Динас-Атаса и подчиненные ему гидранты. Нужно было вам становиться спасителями цивилизации от сил Тьмы, стражами Запада и прочими хранителями устоев – получайте теперь заслуженную благодарность, сомнительные авантюристы и растратчики".
– Я говорю вам это, милитисса Этелинда (в его произношении мое прозвище прозвучало как "вошь особо мелкая"), для того, чтоб вы уяснили – у меня есть все основания для того, чтобы подвергнуть вас аресту. Но я от этого пока воздержусь. Я даже готов допустить, что вы вмешались в дела, находящиеся не в вашей компетенции и присвоили властные полномочия, руководствуясь исключительно добрыми побуждениями. Но в сложившейся ситуации с попустительством пора заканчивать. Я пришел, дабы предостеречь вас от дальнейшего вмешательства в ход следствия. Дело взято под контроль самим генеральным прокурором Бюстье-Корсетом, и заниматься им должен человек опытный, а не всяческие… как это вы изволили выразиться… копы, милисы и шеррифы, не видящие дальше кончика своего носа.
"Вот так, Тесса-Присси-Конни-Этель. Мотайся себе по всей Ойойкумене, подымайся в небеса на коврах-самолетах и драконах, спускайся в преисподнюю Того-еще-Света, а потом всякий фендрик из богами забытого Букиведена будет пенять тебе за узость кругозора".
Хотя обижаться не стоило – уж на что-что, а на благодарность я никогда не претендовала. Тем более от ван Штангена, который лично мне ничем не был обязан. Вдобавок, мой нос, даже сломанный, все равно был длиннее, чем у него. Так что ван Штангену следовало быть осторожнее с фразеологическими оборотами.
– И вот еще что, – голос ван Штангена был сух и ровен, как оркостанская степь. Без сомнения, он отлично умел вести допросы. – Если вам, несмотря на все вышесказанное, вздумается проверить алиби сыновей покойного, не тратьте времени зря. Я это уже сделал. Секунд-майор Блок Шнауцер вместе со своим полком находится в походе, согласно союзническому договору Великого герцогства Букиведен с Заморской Олигархией. Еще весной полк покинул пределы континента и ныне сражается на Заштатном Западе. А смиренный брат Стен Шнауцер, шесть лет назад вступивший в монастырь отшельников-шептунов, с тех пор находится по обету в строгом затворе.
– Значит, они и не рассчитывали на наследство, – в задумчивости проговорила я.
Ван Штанген одарил меня пронзительным взором, словно бы стремясь прочесть по моему лицу, откуда мне известно, что старик Шнауцер наследства сыновей лишил. Но от вопросов воздержался.
– Так что у них не было ни возможности, ни мотива совершить это преступление.
– Ни сил, если они оба соответствуют нормальным человеческим кондициям. Учитывая способ, коим было совершено убийство.
– А вот об этом предоставьте судить мне! – пресек ван Штанген мои рассуждения. – Да, останки выглядят так, будто голову убитого оторвали. Но, возможно, кто-то специально позаботился о том, чтоб они так выглядели. Техника свершения преступлений шагнула в наши дни очень далеко. Поэтому вновь повторяю – не мешайте следствию. Это к вящей пользе и вашей собственной безопасности.
– Премного благодарно за заботу, господин ван Штанген.
– Я слышу в ваших словах иронию. Напрасно. Советую не пересекаться со мной и моими сотрудниками.
– Но удовлетворять обычное женское любопытство, расспрашивая о том, что происходит, вы ведь не можете мне запретить?
– Да, с женской привычкой повсюду совать свой нос не справилась бы и рота полицейских приставов. А в моем распоряжении их всего трое.
"Что у него за манера – повсюду приплетать носы?"
– Кстати, я их что-то не вижу. Они ожидают вас на улице?
– Мои подчиненные не тратят времени на пустопорожнее болтание по улицам. Может, в Киндергартене на это смотрят проще, но приставы прибыли из столицы и действуют строго в соответствии с приказом начальника. Сейчас, например, они препровождают в тюрьму некоего Сая Штюккера.
Ван Штанген повернулся, чтобы уйти.
– Постойте! – окликнула я его. – Вы считаете, что между происшествием на празднике стрелков и убийством Шнауцера есть связь?
– Это же очевидно.
С этими словами ван Штанген покинул мою контору. Не прощаясь. Так же, как не поздоровался в начале визита.