- Вне всякого сомнения, ибо в прошлом веке реализм достиг таких высот, что стал просто невыносим. Рассказывают даже, будто некий Курбе на одном из последних салонов очень удачно "выставился", стоя лицом к стене и справляя отнюдь не изысканную, но зато гигиеничную жизненную потребность. Достаточно, чтобы спугнуть птиц Зевксиса!
- Какой ужас! - воскликнул дядюшка Югнэн.
- А что вы хотите, - продолжал Кэнсоннас, - он ведь овернец! Итак, в двадцатом веке нет больше ни живописи, ни живописцев. Ну а скульпторы? Они тоже перевелись. Их не существует с тех пор, как в Лувре, в самом центре двора, поставили статую музы промышленности: здоровенная мегера, присевшая невзначай на цилиндр от машины, держит на коленях виадук; одной рукой она выкачивает пар, другой его нагнетает; на плечах у нее ожерелье из маленьких локомотивчиков, а в шиньоне - громоотвод!
- Боже мой, - вздохнул дядюшка Югнэн, - что ж, придется пойти взглянуть на этот шедевр!
- Он того стоит, - отозвался Кэнсоннас. - Итак, и с ваятелями покончено! А как обстоят дела с музыкантами? Мое мнение на этот счет тебе, Мишель, известно. А может, тебе податься в литературу? Но кто теперь читает романы? Да никто. Даже те, кто их сочиняет, если судить по стилю! Увы! Все это в прошлом, со всем покончено, все кануло в Лету!
- Но остались же профессии, близкие к искусству? - настаивал Мишель.
- О да. Прежде, покуда еще существовала буржуазия, которая верила газетам и занималась политикой, можно было стать журналистом. Но кто сейчас станет заниматься политикой? Например, внешней? Ерунда. Войны прекратились, а дипломатия вышла из моды. Политика внутренняя? Здесь полное затишье. Во Франции не осталось ни единой партии. Орлеанисты занимаются торговлей, а республиканцы - промышленностью. Есть горстка легитимистов, приверженцев неаполитанских Бурбонов; они издают газетенку, чтоб было где повздыхать. Правительство, как удачливый негоциант, обделывает свои делишки и регулярно платит по обязательствам. Поговаривают даже, что в этом году оно собирается выплатить дивиденды! Выборы больше никого не волнуют: отцам депутатам наследуют депутаты-сынки; они спокойно, без шума, словно послушные дети, готовящие дома уроки, творят свои законы! У Можно действительно подумать, что слово "кандидат" происходит от слова "кандид". При таком положении дел к чему нам вообще журналистика? Да ни к чему!
- К великому сожалению, все это чистая правда, - отозвался дядюшка Югнэн. - Журналистика отжила свой век.
- Да! Как узник, бежавший из тюрьмы Мелэн или Фонтевро, - он больше туда не вернется. Сто лет назад журналистикой чрезмерно злоупотребляли, а сейчас мы пожинаем плоды: тогда никто ничего не читал, зато все - писали. В тысяча девятисотом году во Франции насчитывалось до шестидесяти тысяч периодических изданий - политических и не политических, иллюстрированных и не иллюстрированных. Чтобы донести свет просвещения до сельского населения, статьи публиковались на всех диалектах и наречиях - пикардийском, баскском, бретонском, арабском. Да, господа, выходила даже газета на арабском - "На страже Сахары", которую шутники окрестили "Hebdroma-daire" - "Одногорбый верблюд" по явному созвучию со словом "hebdomadaire" - "еженедельник"! Ну и что вы думаете! Весь этот газетный бум вскоре привел к гибели журналистики, и по очень простой причине: пишущих оказалось больше, чем читающих!
- Но тогда существовали еще бульварные газетенки, сотрудничая в которых можно было кое-как существовать, - заметил дядюшка Югнэн.
- Так-то оно так, - согласился Кэнсоннас, - но при всех несравненных достоинствах их постигла участь кобылы Роланда - молодцы, издававшие эти газетки, настолько изощрились в остроумии, что золотоносная жила все-таки иссякла. Даже те, кто еще их читал, перестали что-либо понимать. К тому же эти милые остряки в конце концов просто поубивали друг друга, ибо никогда еще не был столь обильным сбор оплеух и ударов тростью; без железной спины и крепких скул трудно было выстоять. Чрезмерность привела к катастрофе, и бульварные газетки почили в Бозе, точно так же, как несколько раньше их старшие и весьма серьезные собратья.
- А как же критика? Ведь она неплохо кормила своих служителей? - поинтересовался Мишель.
- Конечно, - отозвался Кэнсоннас. - Сколько талантов! Эти люди вполне могли позволить себе роскошь поделиться своим щедрым даром! Выстраивались целые очереди на прием к сильным мира сего, и кое-кто из критиков даже не гнушался устанавливать тариф на свои славословия; им платили, платили до тех пор, пока непредвиденный случай не погубил этих великих жрецов низкопоклонства.
- А что за случай? - поинтересовался Мишель.
- Применение некой статьи Уголовного кодекса, согласно которой любое лицо, задетое в газетной статье, имело право дать опровержение в том же издании и в том же объеме, чем литераторы, историки и философы не преминули воспользоваться, постоянно отвечая на критику. В первое время газеты еще пытались как-то противостоять новому законодательству, что привело к бесчисленным судебным искам. Однако суд не встал на сторону прессы, и тогда газетам для удовлетворения всех претензий пришлось увеличить свой формат. Но тут вмешались еще и всякого рода изобретатели. Ни одна заметка не оставалась без ответа. Злоупотребления приняли такой масштаб, что в конце концов с критикой было покончено раз и навсегда. С ней умерла последняя надежда на выживание журналистики.
- Но что ж теперь делать? - спросил Югнэн.
- Что делать? В этом-то и вопрос. Конечно, можно стать врачом, если тебе не по душе профессии банкира, промышленника или торговца. Да и то, черт подери, сдается мне, что болезни сходят на нет, и если медицинский факультет не научится прививать новые инфекции, то скоро врачи лишатся своего хлеба! О профессии адвоката нечего и говорить! Никого больше не защищают: обе стороны попросту договариваются. Сомнительная сделка предпочтительнее законного суда: меньше затрат и никаких хлопот!
- Но мне кажется, - перебил Кэнсоннаса дядюшка Югнэн, - существуют еще газеты для финансистов!
- Вы правы, - согласился музыкант, - но захочет ли молодой человек в них сотрудничать, составлять финансовые бюллетени, прислуживать Касмодажу или Бутардэну, править злополучные столбцы цифр торговли салом, рапсом или трехпроцентным займом? Захочет ли он, что ни день, быть уличенным в ошибках, авторитетно предрекать события, прекрасно осознавая, что о пророке никто и не вспомнит, если прогноз не оправдается? Но зато в случае успеха он не упустит случая заявить громогласно о собственной проницательности! И наконец, захочет ли он, за особую плату, уничтожать конкурентов к великой пользе какого-нибудь банкира, что, в сущности, менее достойно, чем вытирать пыль в его кабинете! Пойдет ли Мишель на это?
- Нет! Ни за что!
- Итак, остается только одно - поступить на службу и стать государственным служащим. Во Франции их целых десять миллионов. Теперь поразмысли, какие у тебя шансы продвинуться, и занимай очередь!
- Ну что ж, - проговорил Югнэн, - быть может, это разумное решение.
- Разумное, но безнадежное, - откликнулся молодой человек.
- Но все-таки, Мишель.
- Перечисляя профессии, способные прокормить, Кэнсоннас все-таки упустил одну, - вновь вмешался наш герой.
- И какую же? - спросил музыкант.
- Ремесло драматурга.
- Неужели ты хочешь заняться театром?
- А почему бы и нет! Пользуясь твоим неблагозвучным словцом, спрошу: разве театр - не кормушка?
- Послушай, Мишель. Вместо того чтоб навязывать тебе мое мнение о сем предмете, я хочу, чтобы ты сам все испробовал. Я достану рекомендательное письмо генеральному директору драматического склада, и ты сможешь себя испытать!
- И когда же?
- Не позже завтрашнего дня!
- Договорились!
- Договорились.
- Это серьезно? - спросил Югнэн.
- Совершенно серьезно, - ответил Кэнсоннас. - Возможно, он чего-нибудь и добьется. Во всяком случае, что сейчас, что через полгода он сможет подумать о чиновничьей карьере.
- Хорошо, Мишель, посмотрим на тебя в деле. А вы, месье Кэнсоннас? Вы ведь теперь товарищи по несчастью. Позвольте полюбопытствовать о ваших дальнейших планах?
- О месье Югнэн, - отвечал музыкант, - обо мне не беспокойтесь. Мишель знает о моих великих замыслах.
- Да, - откликнулся юноша, - он хочет удивить свой век.
- Удивить век?
- Такова благородная цель моей жизни. Я полагаю, что неплохо знаю свое дело, однако прежде хочу испытать свои силы за границей! Вы же знаете, что именно там делаются имена!
- Ты собираешься уезжать? - спросил молодой человек.
- Да, через несколько месяцев, но я скоро вернусь.
- Удачи вам, - проговорил Югнэн, протягивая руку поднявшемуся с места Кэнсоннасу, - и спасибо за дружеское расположение к Мишелю.
- Если малыш захочет пойти со мной, я тотчас достану ему обещанное письмо, - сказал Кэнсоннас.
- Охотно, - согласился Мишель, - прощайте, дядюшка.
- Прощай, мой мальчик.
- До свидания, месье Югнэн, - сказал пианист.
- До свидания, месье Кэнсоннас, и пусть фортуна вам улыбнется!
- Улыбнется? - повторил музыкант. - Не то слово! Пусть она, глядя на меня, приветственно рассмеется радостным смехом!
Глава XIV
БОЛЬШОЙ ДРАМАТИЧЕСКИЙ СКЛАД
В эпоху всеобщей централизации, охватившей все - и духовное и материальное, создание Большого драматического склада стало делом решенным. Нашлись практичные и находчивые люди, получившие в 1903 году разрешение на образование этой важной компании.
Но через двадцать лет она перешла в руки государства и теперь работала под руководством генерального директора, имевшего статус государственного советника.
Полсотни столичных театров получали здесь всякого рода пьесы: одни были написаны уже давно, другие - делались на заказ либо под актера, либо под чей-нибудь замысел.
При этом новом положении вещей цензура скончалась естественной смертью, а ее непременный символ - ножницы ржавели в ящиках столов. Впрочем, от частого употребления они давно затупились, но правительство все же решило не тратиться на точильщика.
Директора парижских и провинциальных театров были государственными служащими, им платили жалованье и пенсию, а по мере выслуги лет продвигали по службе и награждали.
Актеры, хоть и не числились на государственной службе, оплачивались из бюджета. Былые предрассудки по отношению к ним мало-помалу исчезали. Их ремесло стало считаться весьма почтенной профессией. Теперь их приглашали играть в спектаклях, ставившихся в великосветских салонах, где каждому участнику, даже из числа завсегдатаев, отводилась собственная роль. В конце концов их начали принимать за своих. Случалось, что знатные дамы, подавая реплику великой актрисе, произносили следующий текст:
"Вы намного лучше меня, сударыня, целомудрие так и светится на вашем челе. А я - только жалкая куртизанка…"
Раздавались и прочие любезности в подобном духе.
А некий разбогатевший актер "Комеди Франсез" даже приглашал к себе отпрысков богатых семейств, дабы разыгрывать пьесы фривольного содержания.
Все это не могло не возвысить в глазах публики профессию актера.
Создание Большого драматического склада привело к исчезновению шумливого общества драматургов. Служащие компании ежемесячно получали весьма недурное жалованье, а вся выручка от спектаклей шла в карман государства. Таким образом стало осуществляться полное руководство искусством. Если Драматический склад и не создавал шедевров, то, по крайней мере, развлекал нетребовательную публику незатейливыми пьесками. Старых авторов больше не играли. Иногда, в порядке исключения, в "Пале-Руаяль" ставили Мольера, дополненного куплетами и шуточками господ артистов. Что же касается Гюго, Дюма, Понсара, Ожье, Скриба, Сарду, Барьера, Мёриса, Вакри, то их вообще исключили из репертуара. Когда-то они злоупотребили своим талантом, чтобы увлечь за собой век. Но ведь в благоустроенном государстве времени положено идти размеренно, а не нестись вскачь; к тому же в подобной упряжке лошади явно обладали легкими и ногами оленей, что весьма небезопасно.
Отныне во всем царил большой порядок, как и положено в цивилизованном обществе. Служащие драматурги жили неплохо и не слишком утруждали себя. Куда подевалась вся эта богема - поэты, нищие гении, вечно восстававшие против заведенного порядка вещей? Да и можно ли жаловаться на организацию, уничтожавшую человеческую личность, зато предоставлявшую публике ту литературу, которая соответствовала ее потребностям?
Бывало, какой-нибудь бедолага, почувствовав в сердце священный огонь, пытался пробиться, но, увы, все театры были связаны долговременными контрактами с Большим драматическим складом. Тогда отвергнутый сочинитель издавал за свой счет превосходную пьесу, но никто ее не читал, и она становилась добычей крошечных насекомых - паразитов нового типа, должно быть, самых начитанных существ своего времени, если только они поглощали все чтиво, что попадалось им на зуб.
Именно в Большой склад, признанный особым декретом предприятием общественно-полезным, и направился с рекомендательным письмом Мишель Дюфренуа.
Контора Драматического склада, располагавшаяся в бывшем здании казармы, находилась на улице Нёв-Палестро.
Мишеля принял директор.
Это был важный господин, преисполненный собственной значимости, до того серьезный, что на его хмуром лице даже при самых удачных остротах из его водевилей не появлялось ни тени улыбки. Поговаривали, что его и бомбой не проймешь. Подчиненные упрекали его в военном стиле руководства, но ведь ему приходилось командовать столькими людьми! Здесь и комедиографы, и драматурги, и водевилисты, и либреттисты, не говоря уже о двухстах копировщиках и легионах клакеров.
Да, администрация, в зависимости от характера пьесы, поставляла театрам клакеров. Эти господа, весьма дисциплинированные, под руководством ученых специалистов постигали тонкости и нюансы искусства аплодирования.
Мишель передал директору письмо Кэнсоннаса, тот прочел его вслух и проговорил:
- Месье, я хорошо знаком с вашим покровителем, и мне бы доставило удовольствие быть ему полезным. Он пишет мне о ваших литературных способностях.
- Но я не написал еще ничего, - скромно ответил юноша.
- Тем лучше, - проговорил директор. - Для нас это несомненное преимущество.
- Но у меня кое-какие новые идеи.
- А вот это напрасно, нам нет никакого дела до новшеств. Оригинальность тоже ни к чему. Вам придется влиться в огромный коллектив, производящий усредненные сочинения. Отступить от общего правила и сделать для вас исключение я не могу. Вам придется сдать экзамен.
- Экзамен? - удивился Мишель.
- Да. Письменное сочинение.
- Хорошо, месье, я к вашим услугам.
- И вы готовы сдать его сию минуту?
- Когда вам угодно, господин директор.
- Тогда приступайте.
Директор распорядился, и вскоре Мишель уже сидел за столом, где его ждали и бумага, и чернила, и перо. Ему сообщили тему сочинения и оставили одного.
Каково же было его удивление! Он думал, что ему предложат развивать какой-нибудь исторический сюжет, сделать резюме какого-нибудь драматического сочинения или проанализировать некий драматургический шедевр из старого репертуара! Святая простота!
Ему предстояло придумать неожиданную развязку пьесы в заданной ситуации и сочинить стихотворный куплет с игрою слов и неожиданным каламбуром со словом "приблизительно".
Он набрался смелости и работал вовсю.
В результате его сочинение оказалось крайне беспомощным. Он еще не набил себе руку или, как тогда говорили, лапу. Развязка могла быть и позанятнее, куплет для водевиля вышел чересчур лиричным, а каламбур и вовсе не удался!
Тем не менее стараниями покровителя Мишель был зачислен с окладом в восемнадцать тысяч франков. Поскольку наименее неудавшейся частью его работы была признана развязка, его отправили в Управление комедии.
Большой драматический склад славился своей прекрасной организацией.
В его состав входило пять больших управлений:
1. Высокой и жанровой комедии,
2. Собственно водевиля,
3. Исторической и современной драмы,
4. Оперы и комической оперы,
5. Ревю, феерий и официальных торжеств.