* * *
- Старина!
Мартин поднял над головой палец и многозначительно взглянул на коренастого бармена. Тот понимающе кивнул:
- Сейчас, минутку.
Навалившись грудью на столик, Мартин, казалось, внимательно рассматривал на свет широкую рюмку из дешевого стекла. Сейчас ему нальют третью, но и она вряд ли поможет по-настоящему встряхнуться. Беспокойство, вызванное разговором с Патриком, не проходило. Он боялся представить себе картину, на которую намекнул рыжий хранитель: безжалостные стальные пауки вгрызаются в толпу, рвут тела на части. Нет, не может быть!
- Пожалуйста…
Смуглая рука протянулась откуда-то из-за спины, поставила перед ним рюмку коньяку и исчезла. О’Нейл, не оборачиваясь, кивнул.
Проклятые машины!.. Везде. А ты, козявка, прислуживай им, подлаживайся, угождай. Даже на этом островке они хозяева. Как и всюду. Тот же Объективный Анализатор. Ну, что он, в сущности, такое? Ящик, набитый лампами и проводами. А верят ему больше, чем самому Высшему совету. Он ведь "объективный", не то что люди. Вот и решает: одному - матрию, другого - как щенка, с острова. А теперь еще эти. Думал - безобидные паучки, для маскировки. А они, оказывается, тоже против людей. А зачем все это? На кой черт выдумывать себе новые беды?
- Свободно?
Мартин поднял глаза: перед ним стоял смуглый черноволосый человек лет сорока. Лицо его, нервное и злое, было знакомо Мартину.
- Да, свободно, - сказал он и сразу же вспомнил: этого человека зовут Ульман. Кажется, он ученый, какая-то шишка в мастерских, где делают "летающие тарелочки".
Ульман заказал коктейль и, вынув из нагрудного кармана блокнот, стал делать в нем торопливые, небрежные пометки. На О’Нейла он больше не взглянул.
"Вот он, пожалуйста… Аристократия мозга", - неприязненно подумал Мартин, искоса разглядывая Ульмана.
Вдруг ему пришла в голову неплохая идея: спросить у этого человека, что думает он, верный служитель науки и непосредственный создатель машин, о своем деле. До сих пор О’Нейлу не приходилось беседовать с учеными, а сейчас момент был как нельзя более удачный: где и поговорить, как не в баре? Правда, они не знакомы, но что за беда?
Мартин кашлянул и шевельнулся, однако Ульман не обратил на это внимания. Мартин кашлянул громче. Ульман поднял голову, мельком взглянул на него и снова углубился в блокнот.
- Простите, что помешал… - Мартин помедлил, но, видя, что его сосед наконец-то оторвался от своих заметок и выжидательно смотрит, решительно закончил: - Вы ученый, господин Ульман, я вас знаю. Меня зовут О’Нейл, я техник-строитель, то бишь, по-нашему, младший наставник… Хочу с вами поговорить кое о чем таком…
- Кое о чем или о чем-нибудь? - грубовато перебил его Ульман. - И непременно со мной?
Насмешка, прозвучавшая в его голосе, не могла не задеть О’Нейла. Но он решил не отступать.
- Да, непременно с вами. Потому что вы - один из них.
- Что это значит - один из них? - прищурился Ульман. - Кто это - они?
- Ученые, - злорадно пояснил О’Нейл, довольный, что задел его за живое. - Изобретатели и великие умы…
Они, то есть вы, - те самые люди, о которых трубят, как о благодетелях человечества. И которым на самом деле наплевать на людей.
В глазах Ульмана промелькнуло любопытство:
- Чем же они провинились перед вами, господин ходатай от человечества? - с интересом спросил он.
И тогда О’Нейл, торопясь, путаясь и повторяясь, изложил собеседнику мысли, которые сегодня не давали ему покоя.
Ульман слушал не перебивая. Лицо его не выражало ни одобрения, ни осуждения - оно было скучающе бесстрастным. Похоже было, что Ульман терпеливо ждет, когда его собеседник кончит свои бессвязные разглагольствования и оставит его в покое.
- Вот и все. Выложил, - уже досадуя на себя, закончил Мартин. - Нравится вам это или нет - неважно. Я так думаю - и точка…
Рывком подвинув к себе рюмку и расплескав при этом коньяк, он хотел было осушить ее, но удержался: накачаться он еще успеет. Надо послушать, что ответит ему этот человек.
Минуты три Ульман молчал, устремив неподвижный взгляд на дотлевающую в пепельнице сигарету. Потом медленно поднял голову и взглянул в лицо О’Нейлу. В его глазах не было и тени насмешки, которую Мартин ожидал увидеть.
- Маленькая правда, - сказал он задумчиво и серьезно. - Маленькая, очень человеческая и… убогая. Ей уже триста лет, не меньше. От луддизма до наших дней. Проклятия машинам и жалостливые стенания: "Ах, где вы, добрые старые времена!". Нет О’Нейл. Никуда не денешься, ничего не попишешь. Человек не может не мыслить, не искать, не придумывать. Наука неуправляема. Она, как поток, как стихия. Она ворочает историей, именно она - наука, а вовсе не политика. Все социальные идеи - это щепки и мусор, который болтается на поверхности. Впрочем… - Ульман на мгновение задумался, нервно куснул губу и продолжал: - Точнее так: металлорежущему станку все равно, в какой цвет он окрашен - в красный или голубой. Краска облезет, а станку хоть бы что. Он режет металл - и все тут. Наука - разогнавшийся экспресс, который несет нас в будущее. И что там, в будущем, - свет или мрак - мы, О’Нейл, не можем знать: наше дело подбрасывать в топку уголь…
Мартин озадаченно смотрел на ученого: такой поворот разговора оказался неожиданным. То, что говорил Ульман, было и красиво и как будто убедительно, но…
- Нет, господин Ульман, - произнес он, и в голосе его прозвучала обиженная нотка. - Выходит, мы, люди, ни больше ни меньше, как прислужники у дьявола, как вы его там ни зовите, наукой ли, прогрессом или еще чем. Однако же с ядерным оружием совладали. Выходит, мы не только кочегары, но иногда и машинисты на вашем экспрессе, так?
- Видите ли… - Ульман скептически усмехнулся, но в этот момент, заглушая пьяную разноголосицу бара, раздались бравурные звуки фроянского гимна, и на стене, прямо над головой бармена, засветился голубоватый овал телеэкрана.
- Приветствую вас, дорогие мальчики, - обворожительно улыбнулась с экрана Жаклин, самая миловидная дикторша фроянской телестудии. - Помолчите, друзья, минутку, слышите? С вами будет говорить наш славный парень, наш президент!.. Тс-с!..
Жаклин сделала большие глаза, кокетливо приложила тонкий пальчик к губам и исчезла. Ее место на экране занял крупный моложавый человек с безукоризненным блестящим пробором.
- Хэлло, друзья мои, - бодро начал он, улыбаясь во весь рот. - Я рад встрече с вами, свободные фроянцы, рад и счастлив, что сумел выкроить кусочек времени для откровенной беседы. Думаю, что вы не заскучаете и не уснете….
В баре раздался одобрительный смех. Все смотрели на экран, разговоры стихли.
- Вы знаете, друзья мои, что очень скоро мы с вами примем нашу Конституцию, - уже серьезно продолжал Карповский. - Свод законов нашей свободной республики Фрой. Каждый фроянец вправе считать себя ее соавтором - ведь правила нашей жизни создаем мы все, весь наш маленький счастливый народ. Сегодня я хочу побеседовать с вами об одной из наших главных заповедей…
Ульман отвернулся от экрана.
- Господи, опять его понесло, - желчно пробормотал он.
- Мне и самому надоело все это, негромко сказал Мартин, кивнув в сторону телеэкрана. - Трижды в неделю. Осточертеет.
Ульман утвердительно качнул головой.
- …Напомнить еще раз отличные стихи Паоло Пирелли, победителя июньского конкурса фроянских поэтов, - энергично продолжал Карповский. - Вот они…
На несколько секунд на экране ярко вспыхнули мерцающие слова:
ДЛЯ ВСЯКОГО ДЕЛА
НУЖЕН УМЕЛЫЙ.
ВСЕ МЫ - СУСТАВЫ
ЕДИНОГО ТЕЛА!
- Да, именно "суставы единого тела", - горячо подхватил президент, вновь появляясь в кадре. У нас нет безработицы, у нас не может быть лишних и ненужных, организм республики так же гармоничен и целесообразен, как гармонично и целесообразно самое прекрасное создание природы - человек. Каждый знает свое место, свою работу, свою задачу, и разве что только безумный и беспутный может хотеть чего-либо другого. Глазам - смотреть, ушам - слушать, сердцу - гнать по телу кровь… Так распорядилась мудрая природа, и если бы кто-либо из вас вдруг пожелал слушать музыку, как кузнечик, ногами, вряд ли бы из этого что-либо получилось…
Краснолицый белесый блондин, сидевший через два столика от Мартина и Ульмана, визгливо захохотал.
- Вот шпарит! Умница! - воскликнул он и обвел бар ликующим взором. Он был заметно пьян.
А президент говорил все энергичнее:
- И мы, не только Высший совет и я как президент, а все мы, матриоты-фроянцы, должны стремиться к сохранению трудовой гармонии в нашей республике. Это ничуть не ущемляет свободу личности. Но если уж ты осознаешь себя частицей единого организма, то…
Карповский сделал эффектную паузу, и на экране снова вспыхнула надпись:
ЗНАЙ СВОЕ МЕСТО,
БЕЗ ДЕЛА НЕ СТОЙ,
ЧТОБ ПРОЦВЕТАЛА
РЕСПУБЛИКА ФРОЙ!
Дальше ни О’Нейл, ни Ульман не слушали президента. Инженеру все больше нравился скуластый, с перебитым носом ирландец. Сначала он показался недалеким работягой, подцепившим несколько примитивных идиллических идеек. Мало-помалу Ульман убеждался, что О’Нейл далеко не глуп.
И только когда под круглыми сводами бара опять грянули звуки гимна, Ульман и О’Нейл вздрогнули и, будто сговорившись, разом оглянулись на потухший экран.
- Ах, какая жалость, - протянул Ульман. - Как много мы потеряли…
Мартин шутку не подхватил. Он настороженно смотрел на широкоплечего верзилу, который медленно приближался к их столику. На плоском лице верзилы рдели пятна, маленькие голубые глазки глядели вызывающе.
Остановившись за спиной Ульмана, он сжал его плечо шерстистой лапой:
- Ты смеялся… Смеялся над нашим президентом, гнида… Я видел!..
Резким движением плеч Ульман хотел было сбросить руку белобрысого, но тот вцепился крепко.
- Убери руку! - бледнея от гнева, негромко произнес Ульман. Глаза его недобро сузились, пальцы сжались в кулак.
О’Нейл понял, что скандала не миновать. Из-за соседних столиков на них уже пялились, кое-кто даже привстал, чтобы лучше видеть.
- Ты смеялся над президентом, - упрямо повторил верзила. - И я, Бенджамен Хилл, заставлю тебя, собака, пожалеть об этом, слышишь?
Медлить было нельзя: еще секунда - Ульман ударит наглеца, и тогда начнется черт знает что. Поднявшись с места, Мартин перегнулся через стол и ловко, как кот лапой, хлестнул верзилу ладонью по щеке. Тот оторопело отшатнулся, выпустив плечо Ульмана.
- Убирайся, подонок, - угрожающе прошипел О’Нейл. - Считаю до трех, и если не исчезнешь…
- Ах ты, коротышка, - задохнулся от ярости верзила. - Да я тебя…
Сцена, которая разыгралась в следующую минуту, напоминала финальный момент корриды. Нагнув голову, как разъяренный бык, Хилл кинулся на своего обидчика. Но бывший боксер О’Нейл оказался отличным торреро: молниеносно отскочив в сторону, он пропустил противника мимо себя, а затем, когда тот снова кинулся в атаку, скользнул на мгновение ему навстречу и тотчас же отпрыгнул. Никто в баре толком не понял, что произошло, все лишь увидели, как верзила, нелепо всплеснув руками, медленно упал, сначала - на колени, а потом - ничком, глухо стукнувшись головой о пластмассовый пол.
- Браво!
- Чистый нокаут!
- Аи да малыш!
- Молодчина, Март!
Мартина поздравляли, хлопали по спине, трясли за плечи. Рассеянно кивая и не глядя пожимая чьи-то руки, О’Нейл подошел к Ульману.
- Вот и все, - просто сказал он. - Пожалуй, вам надо уйти, господин Ульман. А я взгляну, что с этим типом…
Он дружески улыбнулся Ульману, направился к поверженному противнику и, озабоченно склонившись над ним, стал приводить его в чувство.
Глава II
В ПУТИ
…Огромные, полные затаенной скорби глаза смотрели на Ингу Горчакову. Удивительные глаза… Казалось, они молили о свободе и в то же время в них светилось сознание безысходности и отчаяние. Инге почудился в них горький укор - ей, одному из двуногих чудовищ, посягающих на свободу мирных и добропорядочных обитателей океанских глубин.
Порыв ветра шевельнул короткую прическу девушки. Инга подняла руку, поправляя волосы. Ее движение было оценено пленником как начало агрессивных действий. Чтобы напугать врага, маленький осьминог надулся, его зеленоватая кожа посерела, потом почернела и вдруг заиграла красными, оранжевыми, розовыми переливами.
- Ребята, скорее сюда! - восторженно крикнула Инга.
Никто не отозвался: кроме двух матросов, склонившихся над шахматной доской, на юте никого не было. Но шахматисты сидели с наветренной стороны и не могли услышать Ингу.
Пожав плечами, она опять склонилась над аквариумом. Забившийся в угол спрут уже прекратил радужную игру. И вообще он уже порядочно надоел ей - сколько же можно, в конце концов, таращиться на обыкновенного моллюска? Инга сунула ноги в тапочки, встала, взяла с палубы аквариум и понесла его в кают-компанию. Поставив стеклянную банку на столик у иллюминатора, Инга хотела было вернуться наверх, но передумала.
- Костю проведать, что ли? - произнесла она, ни к кому не обращаясь.
Не обнаружив Феличина в его каюте, Инга прошла в конец кубрика и постучалась в дверь, украшенную табличкой "Лаборатория".
- Разумеется, да! - послышался мрачноватый голос Кости.
Войдя, Инга увидела его сидящим на корточках перед ворохом бумажных лент. Рядом, на полу, стоял пузырек с клеем.
- Все клеишь? - с иронией спросила Инга.
- Все клею, - с деланным оптимизмом отозвался Костя. - Такова уж наша ассистентская доля, ханум. Шеф страшно боится, чтоб нас с тобой безделье не испортило. А то вдруг эволюция вспять пойдет. Труд же - он облагораживает. Даже мартышкин труд… Ему, видишь ли, так удобнее анализировать…
- Ну, ну, ты не очень, - лениво сказала Инга, подходя к столику, заваленному эхограммами. - Конечно, ничего интересного, да? А ты сядь к самописцу, смени Степу Хрищенко. Глядишь, и наткнешься на впадину.
Феличин саркастически хмыкнул.
- Боюсь, что все они еще в порядке… образования. Ты, Инга, извини, я не сомневаюсь, конечно, в гениальности нашего шефа, но пора бы кое-что уже и найти. А? Ваше просвещенное мнение, товарищ ассистент?
Девушка не ответила. Разочарованно перебирая бумажные ленты с ровными - увы, до омерзения ровными! - эхограммами, она ловила себя на мысли, что Костя прав. По расчетам Андреева выходило, что где-то здесь, под днищем "Иртыша", должны пролегать новообразовавшиеся трещины в ложе океана. Но показания бесстрастного прибора говорили другое: дно ровное, как тарелка.
- А наш эхолот, он не того?.. - спросила Инга, заранее зная, какой последует ответ.
Феличин сделал большие глаза.
- Что ты, родная, что ты! Он же новейший, он же сверхвысокочастотный, он же Сан Михалычем усовершенствованный!.. Упаси бог, при нем такое брякнешь. На берег спишет. Утопит!
- Вибратор мог засориться, - заикнулась было Инга, но тут же махнула рукой:
- А, ладно… Увидим. Включи "Спидолу", что ли…
- Слушаю и повинуюсь, ханум! - Костя с наслаждением разогнул спину, взял с тумбочки транзистор и протянул его девушке.
- Весь мир к вашим услугам.
Инга прошлась по шкале, и в маленьком помещении стало тесно от какофонии шумов и звуков.
- Поджазовей найди, успокаивает, - посоветовал Костя, вытирая ладонью потный лоб.
Девушка не отозвалась: металлический голос диктора, рассказывавшего по-английски о каких-то "летающих блюдцах", привлек ее внимание.
- О чем это, Инга-ханум? - поинтересовался Феличин. - На высоких скоростях шпарит, не уловлю.
- Помолчи, - шёпотом оборвала его Инга, морща лоб.
Минуты через три, когда голос в приемнике сменился джазовой мелодией, Инга убавила звук.
- Чепуха, - равнодушно сказала она и поставила "Спидолу" на стол. - Но забавная: будто бы над Гавайями и еще в двух местах замечены "летающие тарелки". Еще о каких-то странных радиосигналах, сверхмощных, на волне 21 сантиметр…
- Что-о? - На широкоскулом, большеротом лице Константина Феличина отразилось веселое любопытство. - 21 сантиметр? Это же космическая волна! И откуда же эти великолепные сигналы? Оттуда?
Он показал пальцем в потолок и подмигнул Инге.
- Нет… как будто, - неуверенно пробормотала Инга. - А впрочем… Нет, врать не буду - не разобрала… Поймала только хвост передачи. А чего ради ты так развеселился? Чушь!
- Не ска-жи-те! - многозначительно хмуря мохнатые брови, произнес Костя. - А вдруг? Знаешь, ханум, я бы руку дал себе отрезать, чтоб дорогих братцев по разуму посмотреть. Хоть одним глазком. В общем, ты думай как хочешь, а я возьму и поверю: так интереснее. Тарелочки летают, космические сигнальчики, всякое такое… Прелесть! Трам-та-ра-рам-пам-пам!..
- А ну тебя! Со скуки шалеешь, что ли? Смотри, клей уронил. Эх!..
Пренебрежительно махнув рукой, Инга вышла из лаборатории.
Моторист Геннадий Коршунов служил в торговом флоте четвертый год, и еще не было случая, чтобы он лишал себя удовольствия поспать подольше после ночной вахты. Однако нынешний рейс заставил его изменить своей привычке спал теперь моторист на удивление мало. И причиной, тому было присутствие на "Иртыше" светловолосой и большеглазой научной сотрудницы.
Геннадий Коршунов был влюбчив. Правда, никто на "Иртыше", кроме сигнальщика Ивана Чепрасова, его закадычного друга, не догадывался об этом. Напротив, все считали его хладнокровным увальнем, для которого все женщины на одно лицо - будь то Марина Влади или рябая Тося - буфетчица из владивостокского "Якоря". И только Иван знал, что этот увалень непременно влюбляется чуть ли не в каждом порту. Впрочем, Иван знал и то, что сердечные раны у друга заживают быстро.
Услышав накануне отплытия о том, что среди трех научных сотрудников есть женщина, Геннадий пропустил это мимо ушей. По его представлениям, женщина-ученый могла быть не иначе как пожилой засушенной особой в очках и темном одеянии. Вот почему он сразу потерялся, когда столкнулся на палубе нос к носу с высокой привлекательной девушкой, которая, мило улыбнувшись, о чем-то его спросила. О чем, он так и не понял: ее живое, чуть скуластое лицо, ее низкий певучий голос повергли Геннадия в состояние кратковременного шока.
С тех пор прошло около двух недель плавания, и для Коршунова этого оказалось более чем достаточно. Ивану Чепрасову пришлось теперь в полной мере испить чашу друга - исповедника и советчика.
Сама Инга нимало не догадывалась о сердечных томлениях рыжего, широкоплечего моториста. Ей казалось естественным, что он готов часами просиживать в лаборатории. Коршунов неплохо знал радиоаппаратуру и не раз говорил Инге о своей любви к науке и особенно к морской геологии. Ей нравилось, что Геннадий близко к сердцу принимает интересы экспедиции, и она не могла взять в толк одного: почему Коршунов недолюбливает веселого и добродушного Костю Феличина.
Когда Инга, слегка раздраженная приевшимся кривлянием Кости, вышла из лаборатории и поднялась по трапу на верхнюю палубу, моторист, застенчиво улыбаясь, поспешил к ней навстречу.
- Привет, Гена, - дружелюбно сказала Инга, протягивая ему узкую ладонь. - Экий вы франт сегодня… Не жарко?
Коршунов смущенно одернул наглаженную форменку и только потом осторожно пожал руку девушке.
- Как у вас там… с эхограммами? - проговорил он, слегка запинаясь. - Нет еще показаний?