На туалетном стоике лежал конверт, а в нем - письмо:
Милый Рори!
Пожалуйста, прости меня. Все эти месяцы были ложью. Я ни за что не хотела причинить тебе боль. Но о браке не может быть и речи. Прости меня. Когда-нибудь ты поймешь, что я по-прежнему тебя люблю. Честное слово.
Эдди
Хонимен опустился на голую кровать. Слезы запутывались в бороде и потому с подбородка не падали.
Он плохо помнил, как добрался назад в "Старый погреб", и еще хуже - что случилось, когда он оказался внутри. Лучше всего сохранился в памяти нескончаемый поток соболезнующих Пиволюбов, чьи лица словно выступали из тумана, чьи губы произносили доброжелательные, но бессмысленные слова, от которых ему ничуть не становилось лучше:
Кожа, обняв за талию Клепки: "Она была сукой, Хонимен".
Клепки поддакивает: "Да, мы с самого начала знали. Тебе без нее лучше".
Иларио Фументо читает с библиотечного бланка заказа: "Вот наблюдение, которое я сделал недавно и которое поможет тебе взглянуть на случившееся со стороны, Рори. "Когда мы путешествуем по чужому штату, вид номерного знака машины из родных краев всегда пробуждает острую, но преходящую меланхолию"".
Пед Ксинг в шафрановом балахоне: "Помедитируй над таким коаном, Рори: "Если вселенная постоянно расширяется, то где же она покупает себе одежду?"".
БитБокс, неся за ручку кастрюлю и помешивая в ней какую-то странную жижу: "Попробуй, старик. Шоколадное гаспаччо. Вмиг тебе мозги вправит".
И наконец, Зуки Нетсуки, которая просто застыла перед Хонименом и в лице которой читалось искреннее сочувствие. Сказав "Мне очень жаль, Рори", она нагнулась целомудренно поцеловать его в лоб.
Со временем все оставили Хонимена наедине с его страданиями. Он был даже рад. Ему хотелось упиваться самоедством и старой доброй жалостью к себе.
Его жизнь - сплошная неудача. Он запорол все, за что бы ни брался. Его не любят, да он и не заслуживает любви. Эдди бросила его потому, что он такой безнадежный идиот. Кто в здравом уме станет связываться с парнем под сорок, который до сих пор заправляет закусочной и который позволил, чтобы его единственное выдающееся изобретение, спондуликс, присвоили себе отбросы общества? А слова о том, что она по-прежнему его любит, лишь попытка пролить бальзам на раны. Она слишком милая, чтобы честно сказать, что на самом деле о нем думает. И вообще записка была слишком короткой. А перечисляя его недостатки, можно исписать целую пачку бумаги.
Нет, это очевидно, как его обезображенный портрет на поддельном спондуликсе: он никчемная личность.
Он чувствовал себя трубчатым червем на дне Тихого океана: вселенная, как футляр, не шире его собственных усталых плеч, и со всех сторон давит чернота.
Какой тогда смысл жить дальше?
Несколько часов спустя Хонимен встал с дивана в уголке, на котором сидел. Бесцельно добрел до Цистерны Номер Один, без стука толкнул дверь.
Сидевший в наушниках Эрлкониг рассеянно поднял взгляд от кипы документов, но, увидев, кто к нему пришел, расчетливо сощурился.
- Садись, молекулка, садись, - стянув наушники, сказал он. - Я слышал, что с тобой приключилось, и все собирался сходить тебя проведать. Но столько дел, столько мелочей… Попытки удержать этот бардак на плаву отнимают много времени.
Хонимен молча сел. Несколько минут Эрлкониг изучал его, потом явно принял какое-то решение.
- Есть у меня кое-что, что может тебя заинтересовать, - сказал альбинос, - ну вроде как отвлечь от черных мыслей. Мне все не давал покоя один вопрос. Откуда взялось это слово?
- Какое слово? - безжизненно переспросил Хонимен.
- Какое слово? Спондуликс, конечно!
Хонимен испытал слабый укол любопытства.
- Ну и?
- Я послал Фументо порыться в библиотеке. Это сленг середины девятнадцатого века. Раньше оно писалось "спондулик". Произведено от греческого слово "спондолос", что означает "раковина". Похоже, некогда индейцы использовали раковины в качестве денег. Вампум, понимаешь? Выходит, слово-то на самом деле местное, взятое у угнетаемых краснокожих и так далее. Мне нравится. Откуда ты это взял?
- Не знаю, - отозвался Хонимен. - Я уже ничего не знаю.
Встав, Эрлкониг положил ему руку на плечо.
- Ты в плохом состоянии, молекулка. Тебе нужно отдохнуть. Подожди здесь минутку. - Эрлкониг вышел и вернулся с таблеткой и стаканом воды. - Вот, выпей, она тебя сразу вырубит.
Хонимен проглотил таблетку и вскоре почувствовал, как сон наползает от ног к голове, затягивает, словно зыбучие пески.
В какой-то момент - словно много времени спустя - он очнулся. Эрлкониг уже ждал со второй таблеткой. Хонимен выпил и эту. Какая ему разница, проснется он снова или нет?
Во второй раз он очнулся от шума множества голосов. Эрлкониг помог ему встать. Руки и ноги у Хонимена были как резиновые.
- Пойдем, молекулка, мы празднуем новоселье, тебе нужно к гостям. Тебе это будет на пользу.
Хонимен позволил вывести себя из Цистерны Номер Один. Пивоварня была до отказа забита людьми, и все веселились до упаду. Эрлкониг нашел Хонимену выпивку.
- Вот, старик, надо тебя разбудить, иначе ты во время гвоздя программы сонным будешь.
- А что за гвоздь программы? - спросил Хонимен.
- Увидишь. Подожди минутку здесь, мне нужно проверить кое-какие приготовления.
Хонимен почувствовал, что понемногу просыпается, и не мог решить, хорошо это или плохо. Боль от необъяснимого исчезновения Эдди не проходила. Он отпил из стакана, в котором оказался простой лимонад. Даже к лучшему. Он не в том состоянии, чтобы принимать алкоголь.
Вернулся Эрлкониг. Взяв Хонимена за локоть, он повел его куда-то в угол здания. Там в стене была пробита новая дверь. Эрлкониг ее открыл. Переступив порог, они очутились в высоком дымоходе пивоварни.
Освещенная свисающими с провода голыми лампочками винтовая лестница уводила все выше и выше.
- Пошли, молекулка, - подстегнул Эрлкониг.
Они начали подниматься. Хонимен карабкался первым.
Наверху Хонимен неожиданно остановился, и Эрлкониг спросил:
- В чем дело?
- Куда мы идем, Эрл? У меня кружится голова…
- Не волнуйся, молекулка. Дальше под ногами все будет ровным.
Поверив Эрлконигу на слово, Хонимен преодолел последние несколько ступенек и через люк выбрался в маленькую комнатку. Он без особого интереса решил, что это, наверное, пентхаус Эрлконига, про который тот говорил несколько недель назад.
Эрлкониг вылез следом.
- А теперь вон в ту дверь.
- Еще одна дверь? Но куда еще она может вести…
- Увидишь.
Открыв дверь, Хонимен шагнул наружу.
Он очутился на крохотной платформе, с двух сторон обрамленной перилами. В трехстах футах под ним улицу запрудили крошечные человечки. "А ведь все они смотрят на меня!" - сообразил вдруг Хонимен. В это мгновение вспыхнул прожектор и, ослепив, пригвоздил Хонимена к платформе.
Многократно усиленный голос Эрлконига внезапно рявкнул:
- Спец, идиот ты этакий… Направь пониже!
Расположившийся на крыше примыкающего здания СпецЭффекты повиновался, и через минуту Хонимен снова прозрел. И лишь тогда заметил поликарбоновый кабель, который уходил куда-то вдаль над Гудзоном. Натянутый, как нервы наркомана, тонкий, как волос, кабель, приклеенный и прикрепленный дальним концом к какому-то безымянному зданию в районе Двадцать третьей улицы на Манхэттене, в полумиле отсюда.
- Возьми, - сказал Эрлкониг. В одной руке он держал мегафон, а в другой покачивал традиционный цирковой пятнадцатифутовый шест в красную и белую полоску, который до того стоял прислоненный к стене.
Взяв шест, Хонимен взвесил его на руке. Пятнадцать фунтов веса пробудили кинастетическую память.
- О'кей, поехали, молекулка. Твоего выступления ждут.
Хонимен задумался. Преодолеть такое расстояние невозможно. Он совершенно не в форме. Ветер силен. Снотворное еще не выветрилось…
Скинув кроссовки, он остался в одних носках.
- Если переберешься на ту сторону, - улыбнулся Эрлкониг, - можешь рассказать федералам все, что захочешь.
Сделав шаг вперед, Хонимен поставил правую ногу на канат. Под его тяжестью канат завибрировал, словно живой, запел древнюю цирковую песню без слов, поманил Хонимена к его предназначению.
Он перенес на кабель вторую ногу, слегка покачнулся, но старые инстинкты помогли удержать равновесие.
Эрлкониг обращался через мегафон к зрителям:
- А теперь, как было объявлено, в ознаменование завоевания спондуликсами внешнего мира их изобретатель Рори Хонимен символически преодолеет водную преграду между Хобокеном и Манхэттеном, между новой и старой финансовой столицами планеты.
Хонимен начал свой полумильный переход по канату, а прожектор следовал за ним, светя теперь в спину.
До самой знаменующей середину пути отметины он думал, что пройдет.
Но тут из окружающей темноты возник вертолет новостей, из кабины которого жадно высунулся телеоператор. Вертолет гремел, дребезжал, взбивал безумные, тянущие вниз порывы ветра.
Хонимен почувствовал, как равновесие от него ускользает. Он качнулся вправо, влево, накренился слишком сильно, пошатнулся, пытаясь выровняться. Он выпустил шест, и тот кувыркнулся в ночь у него под ногами.
Потом канат ушел у него из-под ног.
Холодный любопытный ветер свистел вокруг. Несколько секунд Хонимен чувствовал себя бестелесным и свободным. Он готов был поклясться, что слышит рев олимпийских трибун. Помимо собственной воли, даже не помышляя о спасении, он вошел в классический прыжок ласточкой.
Он как будто вернулся в прошлое, в последний день своей жизни, когда чувствовал полную уверенность во всем, в день, когда, исполненный безмятежной духовной силы, завоевал "серебро" в Мехико-Сити.
В воду он вошел чисто (небесные судьи выставили высшие баллы), но соударение все равно было ужасным. Он словно прошил стену мокрого бетона в милю толщиной. Вероятно, он на мгновение потерял сознание, все еще стремительно падая, но теперь уже на дно Гудзона, потому что, когда открыл глаза, кругом царила полная чернота, и ему показалось, он чувствует под собой заваленное остовами машин русло реки.
Непроглядная пустая чернота. Может, просто сдаться? А что остается еще? Так легко вдохнуть воду, пропитаться ею и утонуть, лежать среди прочих обломков…
Вот только… подожди-ка. Тут есть что-то любопытное. Приближается нечеловеческая фигура светоносной белизны. Все ближе, ближе и ближе… пока не оказывается лошадью. Морским коньком, у которого вместо крупа - сплошь плавники.
Баронесса фон Хаммер-Пергстолл восстала причудливо преображенной из мертвых. Первая любовь пришла вернуть его в мир живых.
Хонимен открыл рот, чтобы заговорить. Вода полилась ему в глотку, и он начал захлебываться.
Схватив крепкими зубами Хонимена за воротник рубашки, Баронесса начала мощными взмахами плавников подниматься вверх через мутную воду.
Голова Хонимена вышла на поверхность совсем рядом с катером береговой охраны. Он оглушенно оглянулся по сторонам, ища Баронессу, но лошади нигде не было видно.
К Хонимену потянулись руки. Он поднял в ответ свои, и его втащили на борт.
Лежа навзничь, головой на чьих-то мягких коленях, он понял, что вот теперь уж точно умер.
Эдди смотрела на него сверху вниз и гладила по лбу.
- Ох, Рори, - сказала она. - Мне так жаль, так жаль. Но ты арестован.
Мужской голос произнес:
- Достаточно, агент Суинберн. Теперь за дело берусь я.
Права Хонимену зачитали, пока он выблевывал желчь с привкусом Гудзона.
Хонимен ступил за порог больницы. Стоял прекрасный октябрьский день. Улицы Манхэттена отмыл ночной ливень. Молодой клен в кадке на тротуаре полыхал разноцветными листьями. В воздухе пахло, как за городом.
У деревца ждала Эдди, и Хонимен направился к ней. Эдди робко протянула ему руку, и, когда он ее взял, они вместе пошли прочь от больницы.
Через несколько ярдов молчания Эдди сказала:
- Эрлкониг взял вину на себя, Рори. Он полностью тебя оправдал.
- Наверное, мне теперь полагается ему все простить?
- Твое дело решать. Под конец он вел себя как последняя сволочь. Но, думаю, в сущности, ему просто было страшно. Ничего личного.
- Тогда мне это показалось достаточно личным.
- Во всяком случае, судить его будут только по обвинению в связи с хождением по канату через реку. Нарушение общественного порядка, порча имущества, помехи воздушному сообщению и так далее. Официально дело о спондуликсах прекращено - в обмен на закрытие монетного двора. Понимаешь, такое впечатление, что нет ни одного законодательного акта, по которому в этом деле можно предъявить обвинение. Целый наряд юристов потратил сотни человеко-часов, стараясь хоть что-нибудь отыскать, и не смог. Попросту нет никакого закона против того, что вы, ребята, делали. А кроме того, шумиха в связи с судебным процессом может натолкнуть на ту же мысль других людей, если они еще об этом не прослышали. Важные шишки решили игнорировать уже ходящие в обращении спондуликсы, лишь бы новых больше не появлялось. Они сочли, что рано или поздно спондуликсы сами собой сойдут на нет.
- Значит, я совершенно свободен?
- Ага.
- И могу вернуться в свою закусочную в Хобокене?
- Если хочешь.
- М-да, это от многого зависит.
- От меня?
- Ага.
Эдди улыбнулась.
- Что, если я скажу тебе, что больше не работаю на спецслужбы?
- Я, возможно, тебе поверю.
- И что, если я скажу тебе, что все еще очень, очень, очень тебя люблю и очень прошу простить меня за ложь?
- Тогда я, возможно, скажу, что тоже тебя люблю.
Тут они остановились, чтобы поцеловаться, и прохожие заулыбались.
Когда они пошли дальше, Хонимен сказал:
- Надеюсь, ты не будешь против жить на доход от маленькой закусочной?
- Ах, это, - отозвалась Эдди, - сомневаюсь, что до такого дойдет.
И открыла сумочку.
Хонимен заглянул внутрь.
Она была набита спондуликсами.
Заговор шума
Хотя на момент написания я этого не знал, данный рассказ был пробой пера перед романом "Шифры". Таинственные организации, ложные улики, злополучный молодой герой, бездельник и недотепа, обольстительные женщины, теория информации, поп-музыка, подземка, совпадения, умные, но раздражающие подруги - все эти компоненты присутствуют здесь в зачаточной форме, ожидая того, чтобы разрастись в роман. Если "Шифры" - моя "Гравитационная радуга", то этот рассказ - попытка написать "Плач Лота 49".
В середине восьмидесятых я часто ел в "Макдоналдс" на Юнион-сквер, где в рассказе обедает Хоуи. Но когда бездомные разражались потоками Туррето-ерунды, всякий раз поскорей уходил.
Кто знает, где бы я сейчас оказался, если бы больше обращал внимания на их тирады.
1
"Факты исключительно запутаны".
Мехмет Али Агджа
Пела "Полиция". Сладкозвучно-пронзительный голос Стинга снова и снова рыдал над диссонансными переборами гитар:
Избыток информации
Толчется в моей голове.
Избыток информации -
Силы мои на нуле…
Внезапно музыка оборвалась.
У рабочего стола Хоуи стоял мистер Войновски. Пока Хоуи сидел с закрытыми глазами, он, по всей видимости, выключил его плейер. Теперь мистер Войновски (терпеливо, хладнокровно и невозмутимо, как идол с острова Пасхи) ждал безраздельного и полного внимания Хоуи.
Хоуи осторожно снял наушники и положил на стол. В какой-то момент скольжения вниз по дуге их металлический ободок отбросил резкий свет флуоресцентных офисных ламп прямо в глаза мистеру Войновски. Тот даже не моргнул. Хоуи медленно сдвинул с угла стола ноги в красных кедах и плотно поставил их на пластмассовый коврик под вертящимся креслом.
Две недели назад мистер Войновски еще мог напугать Хоуи. Этот человек-гора в неизменно отглаженном, с лезвиями стрелок костюме, в ткани которого каждая полоска была словно выгравирована лазером, поначалу показался Хоуи архетипичным воплощением Босса-Тирана, гнобящим всех в офисе криками и унизительными разносами. Шишковатый череп и физиономия гранитной горгульи тоже не допускали мысли о человечности.
Но за то время, что Хоуи состоял на службе в "Просвещенном будущем", он понемногу растерял естественные пугливость и настороженность, холодок под мышками и ниже пояса, который почувствовал, когда босс в первый раз деревянно прошагал по офису. Во-первых, жутковатые черты лица мистера Войновски никогда не менялись. Подобная непроницаемость все равно внушала бы ужас, если бы обладатель такого лица хотя бы однажды, пытаясь нагнать страху, повысил голос или надвинулся всем телом. Но мистер Войновски ничего подобного не делал. Совсем наоборот: говорил он так тихо, что Хоуи, сколько ни старался, никогда не мог подслушать, что говорится в двух шагах от него.
Поэтому дней через десять Хоуи утратил природную подозрительность.
Беззаботности Хоуи способствовала и скука: бесконечная, невыносимая, почти физически ощущаемая скука.
Хоуи наняли курьером. Как-то раз, выходя из подземки по дороге на тусовку в парке Юнион-сквер, он заметил плакат в окне ничем не примечательного здания, мимо которого слонялся каждый день. Поначалу из-за пятен на стекле и горестного вида плакатика Хоуи показалось, что на поблекшем картоне написано:
ТРЕБУЕТСЯ КУР
БУД Т
ВОЙН
ВТОРОЙ ЭТАЖ
Но потом, погадав над отсутствующими буквами и едва поддающимися прочтению, Хоуи вычислил, как ему показалось, настоящее объявление, которое гласило:
ТРЕБУЕТСЯ КУРЬЕР
В ОФИС "ПРОСВЕЩЕННОЕ БУДУЩЕЕ, LTD"
ОБРАЩАТЬСЯ К ВОЙНОВСКИ
ВТОРОЙ ЭТАЖ
До той минуты Хоуи не намеревался наниматься вообще ни на какую работу. Ему слишком нравилось быть бездельником безо всяких целей, но его заинтриговала двойственность объявления, и он решил хотя бы подняться и выяснить, в чем там дело.
На втором этаже Хоуи справился о вакансии у секретаря, и после короткого ожидания его проводили в кабинет мистера Войновски. Там странный человек за большим письменным столом, заваленным горами непонятных бумаг, просто смерил его взглядом и негромко объявил:
- Вы приняты.
- Минуточку, - с легкой тревогой запротестовал Хоуи. - Я ничего не говорил про…
- Еженедельный оклад семьсот пятьдесят долларов.
- Идет, - сказал Хоуи. - Когда приступать?
В первый рабочий день Хоуи явился одетым так, как, по его наблюдениям, одевались все сновавшие по городу на велосипедах и пешком курьеры. Удобная, впитывающая хлопчатая рубаха (на случай, если вспотеешь), свободные зеленые армейские штаны с двумя дюжинами карманов, заправленные в белые носки, и высокие "Про-Кеды". На поясе у него висел плейер, на проводках у ключиц болтались наушники.