* * *
Ася проснулась ночью, захотелось пить. Она приподняла с подушки голову и, увидев за столом Утяева, попросила воды.
Утяев подошел со стаканом, присел на край кровати.
- Пей, девочка. Пей, моя дорогая.
Конечно, ему хотелось спать, он дремал за столом, но решил - пока не вернется Ефрем, не ляжет.
Напившись, Ася оглядела комнату. Кровать Ефрем пустовала. Ася испуганно уставилась на Утяева.
- Спи, девочка. Все нормально. Дядя Ефрем вышел.
Ася отдала стакан и опустилась на подушку. Ей снился белый самолет на чистом голубом небе, он летал бесшумно. Ася подумала, что это неизвестная ей птица, но, приглядевшись, она все же точно разглядела самолет. Он был белый. Летел, летел и вдруг взмыл ввысь. От страха за самолет у Аси пересохло в горле. Она открыла глаза и попросила пить.
Теперь ей страшно было опять закрывать глаза и смотреть на белый самолет, который, наверно, скоро должен скрыться в выси. Тогда Ася еще раз подозвала к себе Утяева.
- Дядя Ростислав, - спросила она, когда Утяев присел у ее ног, - зачем мы уезжаем?
Пойманный неожиданным вопросом врасплох, Утяев долго глядел на Асю, не моргая.
- Я не понял, Ася. Что ты хочешь сказать?
Ася сморщила лобик. Ее не понимает дядя Ростислав. Может, лучше об этом спросить дядю Ефрема?
- Ничего, - сказала Ася. - Я так. Утяев погладил Асины ноги.
- Дорогая моя девочка. Здесь очень плохие люди. Разве они не помучили тебя? А у нас есть родина…
Ася внимательно посмотрела на Утяева.
- У них нет почвы, - сказала она.
- А почему у них нет почвы? Ты задумывалась? Потому что они плохие люди. Оказывается, почва гибнет у них под ногами. Да, милая, я… э-э-э… сам не знал. Почва мстит за себя. Раньше я бы допустил, что такое случается… э-э-э… только в сказках.
Утяев посмотрел на Асю и понял, что он не сможет ее убедить.
- Они пришельцы, - сказала Ася.
- Ну и что? Они к нам пришельцы, мы к ним пришельцы. Все люди - гости в этом мире. Ну и что? Разве гости имеют право вести себя по-свински? - Утяев спохватился, что говорит громко, и тут же встал с кровати. - Спи, девочка, спи. У каждого человека есть родина. У нас родина на Брянщине. Ну, спокойной ночи.
Когда Утяев отошел, Ася закрыла глаза. Теперь она догадалась, что приснившийся ей белый самолет манил ее на родину.
* * *
Ефрем долго искал ручку, чтоб открыть дверь. Потом вспомнил - все двери у Бура открываются нажатием кнопок. Кнопок почему-то оказалось две. Он нажал сразу на обе и вошел.
За столом сидел Утяев. Ефрем хотел подойти к столу, но увидел свободную кровать и направился к ней. Расстегнул пуговицы, чтоб снять пиджак, но не успел, голова коснулась подушки.
Вслед за Ефремом еще раз открылась дверь. Вошли два свирепых на вид охранника. У каждого из них было по четыре знакомых Утяеву мешочка с деньгами. Положив мешочки на стол, охранники ушли.
Утяев не мог поверить в реальность происходящего. Он пощупал мешочки на столе, пересчитал их и только после этого подошел к Ефрему.
Ефрем услыхал, что с него стаскивают ботинки. Приоткрыв глаза, увидел спину, затем лицо Утяева.
- Ну-кася поднимись. Пиджак снимем.
Потом возня и скрип кровати прекратились.
Но Утяев не отошел. Наклонился и прошептал:
- Ефремушка! Ефрем Иванович! Ты - гений!
Ефрем посмотрел на Утяева и, чувствуя, что вот-вот окончательно заснет, быстро и невнятно пролепетал:
- Извини, директор. Извини. Я ради возвращения на родину… Честное слово.
Он как провалился. Хотелось спать. Но - снова карты. Куча денег на столе и карты. Бур сдает. Семерка… Шестерка… Двойка… Пятнадцать. Хватит! Надо проиграть, хотя бы один раз проиграть. "Себе", - говори Ефрем. Бур переворачивает три карты. Перебор! Опять Ефрем выиграл. Рыжий сгребает деньги в мешочек…. Бур злой. Тасует колоду. Ефрем хохочет. Бур толстым: пальцем нажимает на кнопку. Раздвигается за спиной стена. Ефрем оборачивается. Эстрада. Полуголые, в блесках красотки танцуют под электромузыку. Ефрем смеется. На коленях у Бура красотка… На колени к Ефрему лезет красотка. "Пошла вон!" - кричит Ефрем. Бур обнимает Ефрема и тычет ему толстым пальцем в грудь. "Я Бур, ты гость… Ты - гость. Я - Бур". А дура поет: "Вкуси рай, пришелец".
Ефрем долго бормотал во сне, ругался. Когда наконец затих, ровно задышал, Утяев встал с кровати и пошел к себе - тоже спать.
15
Ефрема выводил из терпения непоседливый капризный Маратик. С утра начал писклявить:
- Мы поедем на праздник? Я хочу на праздник!
- Петровна, угомони ты этого вьюна, - потребовал Ефрем.
До праздника ли, в самом деле, им было! Попали в город торгашей и никак не могут вырваться, вернуться на родину. Бур, правда, не производил впечатления обманщика, но каждый час в их судьбе все могло перемениться. Ефрем чувствовал себя сидящим на мине. Да еще этот дурацкий выигрыш. Одно желание жгло: дожить до вечера, сесть за карты и проиграть главарю все до копейки, чтобы тот, не дай бог, зла не затаил. Мешал игре этот дурацкий праздник Первых Пришельцев, как он, оказывается, назывался.
Тобби к празднику тоже готовились. В коридоре - суматоха, переводчика не дозовешься, Бур второй день не показывается.
И среди своих начался разлад. Маратик показал Асе книжку, которую ему подарил водитель, и теперь Ася, насмотревшись картинок, тоже вслед за Маратиком робко уговаривала Людмилу Петровну съездить, если можно, с ними на стадион. У Людмилы Петровны сил не хватило детям ответить полным отказом, и она стала просить Ефрема, чтоб хотя бы по телевизору посмотреть на это, судя по всему, шумное и красочное гулянье.
Ефрем взорвался:
- Да что вы, мать вашу в горчицу, с ума, что ли, посходили?! Утащат вас куда-нибудь, потом ищи-свищи! И совсем отсюда не выберемся!
Маратик, испугавшись крика, заплакал. Утяев, вспылив, заорал на Ефрема.
И вдруг в эту минуту раскрылась дверь и на пороге появился сам Бур.
Все разом затихли. Бур спокойно оглядел всех, что-то мяукнул стоящему за его спиной рыжему переводчику и удалился.
Рыжий переводчик жестом подозвал к себе Ефрема, и оба тоже удалились. А через четверть часа Ефрем, вернувшись, громко объявил:
- Слушайте все, черти полосатые! Едем на стадион!
Маратик запрыгал, захлопал в ладоши.
- Тихо! Я еще не кончил… Приказано всем переодеться! Тряпки сейчас принесут… Так что, граждане, маскарад! - И добавил свое любимое: - Как говорится, шут с вами. Семи смертям не бывать.
* * *
"В дни древнего праздника Первых Пришельцев сыны сынов далекой планеты Фаэтона, следуя традиции своих праотцев и праматерей, на три лучших летних дня останавливают бурное течение жизни! Мы облачаемся в простые платья, едим простую еду, перемещаемся с помощью естественных средств передвижения, мы не работаем на вредных производствах, не позволяем себе никаких излишеств, наркотиков, не лжем, не убиваем, не обманываем. Целых три дня не будет в Желтом Дьяволе грустного человека, никто не услышит раздражающего шума, полицейских свистков и визга сирен не увидит суматохи, и ни один продавец, ни одна лотошница и билетерша не оставит чью-либо просьбу без внимания! Целых три дня отданы простому человеку. Мы едим, дышим, спим, как ели, дышали и спали наши далекие предки с планеты Фаэтон в первые столетия своего существования, то есть до эпохи переселения, до века излишеств, разгула, наживы и накопления капитала.
Законы истории таковы, что мы не можем вернуться к прошлому, к той эре Золотого Яйца, о которой ныне мечтают наши романтики. Мы постоянно оглядываемся назад, что б не оказаться людьми без рода и племени, ибо, как говорят наши поэты, - нет Истоков - не будет и Дельты".
- Ефрем Иванович, ты часом не слыхал про такую… э-э-э… эру Золотого яйца? Что за эра?
- Золотого яйца? Пес его знает. Что хоть читаешь?
- Да вот умора, ей-богу, листовка.
- Ишь ты! - Ефрем взял у Утяева маленькую газету. - Подбрасывают нам. Агитируют. Но мы все-таки вернемся домой, на родину!
Они ехали в коляске с поднятым козырьком - фаэтоне, каких сегодня в Желтом Дьяволе, где действительно не работал общественный транспорт, было множество на всех улицах.
На передке сидел переодетый в кучера рыжий переводчик. Он лихо правил норовистой лошадью гнедого цвета с белой мордой, которая, застоявшись, видно, в конюшне, часто переходила на легкий галоп.
Все пятеро разместились в этом старомодном фаэтоне.
В глубине сидели совершенно неузнаваемые Людмила Петровна и дети. - Ася в пестром костюме мальчика и белой фуражке, под которой были запрятаны ее пружинистые косички. Маратик, напротив, в девчоночьем платье, которое он лишь после долгих упрашиваний позволил накинуть на себя. А Людмилу Петровну, отказавшуюся от брюк, заставили прятать лицо под маской. Ефрем и Утяев, сидевшие в открытой части фаэтона, были загримированы под аптекаря и лавочника.
Всюду в городе раздавался цокот лошадиных копыт. Попадались и рикши, но, конечно, основную массу гуляющих составляли по-смешному одетые в масках или париках веселые, пешеходы. Казалось, и в самом деде - в городе сегодня нет людей грустных, грубых, пьяных, одиноких. С небоскребов свисали огромные желтые флаги с изображением змеельвинообразной головы. А на площадях эти гигантские чудовища фонтанировали, лились потоки разноцветного холодного огня. Работали продовольственные магазины, ларьки, кинотеатры, и повсюду было безумное множество киосков по продаже лотерейных билетов, выигрыши на которые выдавались с открытых повозок, заваленных разного рода безделушками. Эти запряженные ломовыми лошадями повозки медленно двигались по улицам, и, по-видимому, любой предъявленный кучеру билет из любого киоска считался действительным и мог оказаться выигрышным.
- Елки зеленые, лошадей-то сколько понагнали! Откудова? - удивлялся Ефрем, который, вернув Утяеву листовку, вновь стал разглядывать прохожих и улицы, по которым они проезжали. - Агитируют нас, хотят спекулянтами сделать.
- Сам удивляюсь, - заикаясь, сказал Утяев. - Неужели можно ради праздника столько содержать лошадей? И где? За городом… э-э-э… в конюшнях?
- А может, их потом на мясо пустят? - Ефрем толкнул в спину переводчика-кучера, который за всю дорогу не проронил ни слова. - Эй, слышь-ка, объясни, друг, где у вас лошадей столько держат и зачем? - Переводчик не обернулся. - Эй, тебе говорят!
После третьего толчка в спину переводчик оглянулся и, грозя пальцем, быстро проговорил:
- У нас правят богачи, каста расистов. Вас предупреждали, что вы должны молчать?
- У нас нет врагов, дорогой.
- Враги Третьего Тобби отныне ваши враги. Еще раз прошу молчать.
Утяев и Ефрем, переглянувшись, пожали плечами.
- Вот тебе и праздник, как говорится, - вздохнул Утяев. - Интересно, что на этот счет… э-э-э… думают местные расисты-богачи?
- Нас домой бы отпустили… - вдруг громко произнес Ефрем. - А тут пусть разбираются сами как хотят!
Переводчик, не оборачиваясь, погрозил кулаком. Ефрем и Утяев замолкли. Шутки в сторону.
Такого огромного стадиона в двадцатом веке не мог увидеть ни один землянин. Если бы эту гигантскую чашу, наполненную людьми, а точнее сказать - человечками-муравьями, расползшимися по всем трибунам, вдруг приподнять над почвой, а затем опрокинуть, то родилась бы полуживая муравьиная куча, равная, наверно, по высоте горе. К счастью, для инопоостоанства понятия "верх, низ" относительные. Инопространство тоже вращается, оно не может никуда опрокинуть Желтого Дьявола. Вот если остановить вращение… Но что за дикая мысль! Впрочем, стадион походил на гигантское вогнутое чертово колесо, которое, если его раскрутить и сразу затем затормозить, быстро разбросает по касательной всю копошащуюся массу фаэтов-муравьев.
Утяеву и Ефрему нашли наконец трибуну ЮЗ 1804, и они заняли в соответствии с билетами места. Утяев с удивлением глянул на переводчика, но промолчал. А Ефрем съязвил:
- Философ ты, мужик. Случайно, не того, не из торгашей каких-нибудь?
- Что значит - торгашей? - не понял Рыжий.
- Ну, спекулянт, скажем.
- Что значит спекулянт? У нас бизнес!
Утяев рассмеялся и прервал разговор:
- Кто нам сказал, что враг в маске опаснее врага без маски?
- Господин Утяев, - ответил переводчик, - ближайшие десять трибун закуплены нашим Тобби. Здесь можно разговаривать.
Ефрем присвистнул.
- Стало быть, нам оказывают доверие…
- Однако отпустят ли, неизвестно, - сказал Рыжий и отошел в соседний ряд, где, видимо, увидел приятеля.
- Уй, сколько народу! - восхищался между тем Маратик.
Все расселись. Людмила Петровна сняла с лица маску.
- Между прочим, - сказал Утяев, рассматривая маску, - колдуньи существует у всех народов.
- Наверно, они только называются иначе, - поправила Утяева Людмила Петровна, вытирая платком вспотевшее лицо.
Тут раздался мощный гонг и на зеленом поле появились всадники на коровах. С южных ворот выехал отряд всадников на голубых коровах, с восточных - на зеленых, с западных - на белых, с северных - на красных коровах.
- Таких коров не бывает! - крикнул Маратик. - Не бывает!
- Тише, Маратик. Как же не бывает, когда ты их видишь, - успокаивала паренька Людмила Петровна.
- Да… Как говорится… э-э-э… - удивился Утяев.
Ефрем, нахмурившись, ждал продолжения. В эту минуту, к счастью, вернулся Рыжий переводчик, и все вскоре прояснилось.
Коровы, оказывается, были механические. Они, сказал Рыжий, дороги в производстве, но живых нечем было бы кормить, к тому же всадника на живую корову не посадишь и поле в чистоте вряд ли сохранишь.
- А на кой дьявол они тут нужны, вообще-то говоря? Для смеху?
- О нет! Отнюдь не для смеха.
Между тем от каждого отряда отделилось по одному рослому всаднику. Выхватив из-за поясов топоры, всадники на коровах понеслись друг на друга, красный сцепился с белым, зеленый - с голубым. Начался бой.
- Всадники с топорами, - шептал переводчик, - олицетворяют собой первобытные племена, существовавшие в этих краях до появления Первых Пришельцев. Меладу отрядами постоянно велись войны.
- Раньше соперничали племена, нынче торгаши-расисты Тобби, - сказал Ефрем.
- Если хотите, - согласился неожиданно Рыжий, - то вы сегодня Тобби и увидите.
- Будет еще один бой?! - обрадовался Маратик. Ему не ответили.
Утяев перестал смотреть на поле, неожиданно схватил за руку Ефрема.
- Послушай, Ефремушка, а ведь от лошади… э-э-э… бензином пахло. И морда у нее была какая-то не такая. А?!
Рыжий, услыхав это, улыбнулся и ответил вместо Ефрема:
- Наши лошади, господин Утяев, приводятся в движение электроэнергией от аккумуляторов, находящихся в брюхе. Бензином от них пахнуть не могло. Может быть, смазкой.
- Ох, смазкой… - испуганно прошептала Людмила Петровна, услыхав слова переводчика.
- Смотрите! Смотрите! - крикнул тут Маратик, и разговор оборвался.
На поле появился человек в костюме охотника. Он выстрелил из ружья, и всадники на коровах, прекратив бой, перепуганные, в панике понеслись к своим отрядам. Коровы вздыбили хвосты, и стадион ликующе загудел.
Утяева, однако, мало интересовало происходящее на стадионе. Ему хотелось вернуться к прерванному разговору. Поправив на голове Ефрема колпак лавочника, он сказал:
- Это что же, Ефремушка… э-э-э… получается? Взрослые забавляются игрушками, а детям и игрушек хороших придумать не могут?
Но директора никто уже не слушал. На зеленом поле назревали новые события. Выстрелив, охотник положил на землю ружье, снял с головы шляпу с пером и тоже положил ее у своих ног. Вслед за тем послышалась музыка, пронзительная, неземная, и охотник простер руки к небу. Высоко в сером небе - голубым его фаэтовцы уже давно не видят - вспыхнул яркий диск света, словно второе солнце; свет тотчас погас, и там родилась черная, быстро увеличивающаяся клякса. Она приближалась к стадиону.
Нарастающая тишина - вдруг прекратилась музыка - завораживала. Ефрем слышал, как дышит Людмила Петровна, испуганная и удивленная происходящим. Да и сам он кивал от удивления головой.
И вот Маратик вскрикнул. Первый: - Кони! Дядя Ефрем, кони!
Стадион взорвался.
По небу неслась с бешеной скоростью упряжка волшебных лошадей. Из-под копыт сыпались искры, из ноздрей - струи огня.
- Как говорится… - Остальные слова Утяева растворились в гуле.
Сделав круг над стадионом, упряжка стала снижаться. Колесница на огромных колесах раскрылась, и стадион увидел вооруженных копьями и мечами воинов в золотых шлемах. А в центре - женщину в желтом одеянии, в руке у нее был стяг с львинозмеиной головой.
Под восторженный рев толпы колесница опустилась на зеленовато-желтый искусственный ковер стадиона.
В женщине Ефрем узнал матушку, но из сухой согбенной старушки она сейчас превратилась в стройную величавую Повелительницу.
Колесница сделала круг почета и остановилась посреди стадиона. Матушка и вслед за ней воины медленно сошли на ковер. А волшебные кони - вновь в искрах и пламени - взвились в небо, управляемые одним оставшимся в колеснице человеком.
Стадион в торжественной тишине провожал упряжку, с Первыми Пришельцами.
Всадники четырех отрядов послезали со своих коров, и, все, встав на колени, склонили головы.
Прогремели три пушечных залпа, и вслед за этим миллионный стадион взорвался от мощного приветственного крика:
- О-о-о!.. О-о-о!.. О-о-о!..
- Слышишь, Ефремушка? О-о-о! Почему "о-о-о"? - прокричал в самое ухо Ефрема Утяев.
Ефрем оттолкнул Утяева - смотри, мол. Вдруг стадион смолк. Матушка подняла над головой выхваченный из ножен меч.
- Ну вот. А теперь внимание, - прошептал переводчик. - Смотрите! Это призыв к расизму. Вождей всех отрядов будут благословлять на разбой.
- Э-э-э… зачем? - удивился Утяев.
- Ради наживы, конечно!
- Тобби? - спросил Ефрем.
- Нет. "Тобби" - по-фаэтонски "отряд". Вождь - Бур.
Стадион молчал. Из отряда белых коров отделился один человек, он медленно приближался к матушке, окруженной воинами.
- Предупреждаю, сейчас будет настоящая казнь, - шепнул Рыжий переводчик Ефрему. - Это преступники, добровольно согласившиеся за большие деньги на смерть. Попросите детей и женщину отвернуться.
Но тут случилось непредвиденное. Еще на стадионе жертва не подошла к палачу, как вдруг по проходу между рядами пробежал человек. Он на секунду остановился, увидев открытое, без маски, лицо Людмилы Петровны.
Людмила Петровна, побледнев, вскрикнула.