- Маус! - крикнул тут же и Маратик, узнав своего недавнего гида.
Утяев поддержал Людмилу Петровну, а Рыжий переводчик, как кошка, прыжком преодолел барьер трибуны и по проходу бросился вслед за Маусом.
Все увидели, как трое молодых безбровых парней схватили Мауса и поволокли вниз к запасному выходу.
Рыжий переводчик прибежал обратно. Глаза его блестели, голос был сух и тверд. Он стал неузнаваем.
- За мной! Быстро! Без шума! Один за другим! - скомандовал он. И добавил Ефрему: - Вы прикрывайте! Марш!
Утяев, Людмила Петровна, Маратик гуськом потянулись с трибуны. За ними - Ефрем. Он вел за руку Асю. У нее из-под белой кепки выбилась косичка.
16
Наконец настал час. Ефрем решил вырваться из города Желтого Дьявола любой ценой. Правда, Бур-старший никаких новых условий не ставил. Казалось, он даже забыл о проигрыше восьми мешочков. Но Ефрем был твердо уверен: пока деньги к Буру не вернутся, свободы не видать. Желание же вырваться из западни, в которой они оказались, стало болезненно жгучим, ни о чем другом, кроме как о родине, они не могли думать. Вот скажут, думал Ефрем, смерть или жизнь в Желтом Дьяволе, - и он выберет смерть. Доконал праздник. Какие странные обычаи, сколько жестокости! Это дьявольский дурман для обмана собственного народа. Утяев, кроме слов "как говорится… э-э-э…", ничего от волнения не мог сказать, когда заходила речь о празднике. Ефрему снились синтетические белые коровы, которых охотник в шляпе с пером доил в мешочки из-под денег. Молоко было черное и вязкое как деготь. Откуда ни возьмись появилась матушка с саблей, она приказывала Ефрему пить черное молоко белой коровы. Ефрем глотнул, и его стошнило. Он проснулся, чувствуя горечь во рту. А у Людмилы Петровны поднялась температура, только под утро измученная женщина уснула.
Рыжий переводчик, вернувшись, снова стал малоприятным типом. Почему-то он позволял себе общаться только с Утяевым. На вопросы Ефрема отвечал односложно, вяло. Как раз Утяеву и рассказал Рыжий историю Мауса. Выяснилось, что этот гид-проходимец Маус предал Рыцаря банде Тобби-2, то есть надземному главарю. Рыцарю не простили, что тот помог Ефрему со своими друзьями скрыться. На стадионе Маус выследил и Людмилу Петровну, и, Стало быть, теперь он мог предать Ефрема с друзьями, на которых, оказывается, был объявлен в городе розыск и назначена сумма в два мешочка пуговиц тому, кто обнаружит сбежавших, особенно девочку Асю и хромого Ефрема. Вот почему они схватили на стадионе Мауса и быстро эвакуировали в подвалы всю пятерку.
Эта история, как выразился Утяев, - "улыбки на масках и, э-э-э… ужас под масками".
Словом, ночь и день после посещения стадиона "Фаэтон" - так он, оказывается, назывался - прошли в тревоге и тяжелых разговорах.
И вот настал новый вечер, Ефрем собрался к Буру. Утяев со вздохом проводил друга до дверей.
На этот раз Бур играл вяло, выигрывал как бы нехотя. А Ефрем, напротив, изобретательно проигрывал. Он, принимая карту, останавливался на одиннадцати-тринадцати очках, либо умышленно допускал перебор - двадцать два. Громко смеялся, шутил: "Я - гость, ты - гость". В конце концов развеселился и сам Бур. Отыграв пять своих мешочков пуговиц, Бур опять раскрыл стенку и потребовал на эстраду женщин. Но Ефрем бесцеремонно разогнал тут же появившихся полуголых красоток.
Ефрему оставалось проиграть один мешочек пуговиц, как вдруг не отходивший ни на шаг от Бура Рыжий что-то шепнул своему повелителю и тот нажал новую кнопку на щитке, который был смонтирован на стенке рядом с диваном.
Сбоку от Ефрема вспыхнул огромный экран телевизора.
- Это Маус, - сказал Рыжий, и тогда Ефрем обернулся.
Во весь рост стоял перед ними пожилой человек с неровно наклеенными бакенбардами. Он глупо улыбался и чем-то напомнил Ефрему прогоревшего делягу.
- Концерт? - спросил Ефрем.
- Совершенно верно, - подтвердил утробным голосом Рыжий.
К Маусу подошел в маске человек с ковшиком, наполненным водой, - кажется, горячей, так как из ковшика шел пар. Человек в маске плеснул воду из ковшика в лицо Мауса. У того отвалились баки и кожа моментально побагровела. Маус вскрикнул и схватился руками за лицо. Но тут появились еще двое в масках, закрутили Маусу руки за спину. Послышалось закадровое кошачье мурлыканье.
Рыжий стал переводить:
- Маусу объявляется приговор… Его глаза высматривали и предавали людей Бура. Приговор: рот зашить! Его руки писали доносы на друзей Бура. Приговор: руку отрубить!..
Ефрем поднялся и схватил в ярости растерявшегося переводчика за грудки.
- Выключи! Выключи, гад!
- Я-я… - захрипел Рыжий. - Я…
Щелкнул телевизор. Экран погас.
Ефрем опустился в кресло и увидел смеющегося Бура.
- Я - Бур. Ты - гость, - смеялся Бур.
- Все вы деляги, - повторил с гневом Ефрем и приказал: - Играй!
Бур, выдержав взгляд, стал медленно тасовать колоду. Долго молчал. Потом замяукал, кошачьи глаза его загорелись.
- Бур говорит, - сказал хриплым голосом Рыжий, - что он спасал вашу пятерку… Бур говорит, что вы можете уходить хоть сегодня ночью… Бур очень сожалеет, что вы не выдержали испытания деньгами. Он хотел сделать вас своим заместителем. Бур подчеркнул - ближайшим. - Рыжий замолчал, а Бур еще мяукал. Рыжий снова заговорил: - Бур последний расспрашивает: хотите остаться и сотрудничать?
Ефрем, перехватив взгляд Бура, спокойно произнес:
- Я не продажный! Хочу на родину!
Бур положил на стол колоду карт и встал.
- Игра закончена, - сказал Рыжий.
* * *
Ни Людмила Петровна, ни Ася и Маратик не знали, куда они в ранний час утра, когда весь город еще спал, усевшись в шаробиль, поехали. Но Ефрем сказал им: "Друзья, не волнуйтесь, я с вами", - и все доверились этим словам. Ефрема до слез взволновала эта преданность. Он не спал ночь, собирал рюкзаки, которые ему выдали по распоряжению Бура. Главарь не пожалел продовольствия, даже сигарет и лекарства приказал выдать на дорогу, вернул последний, непроигранный мешок с деньгами…
Желтые безбородые солдатики в шаробиле на вопросы не отвечали, смотрели хмуро, и Ефрем с горечью думал, что Бур подкупил командиров, а эти рядовые автоматчики получат шиш с маслом или, если проговорятся, пулю в затылок. "Вот какие тут жестокости, елки зеленые, - думал Ефрем. - Деляги и есть деляги, даже жизнь человека оценивается в деньгах".
Дети спали. Людмила Петровна испуганно смотрела на солдат. Тускло горели лампочки в салоне.
Из шаробиля они вышли молча, в полной тишине. Утреннее небо было хмурое, в серых облаках. Но воздух уже пах почвой. Любимой, незабытой.
Утяев вынес на руках Маратика. Ефрем - Асю. Он поставил полусонную девочку на ноги, а сам пал на колени. Наскреб пригоршню почвы. Ефрем тоже понюхал горсть почвы. Нет, она еще была неродной, незнакомой.
Желтые солдатики молча провожали взглядами удаляющихся к лесу пятерых людей. Безбородые лица автоматчиков были спокойны. Они не знали, что уходящим родина дороже всего на свете и они готовы ради нее на любые испытания.
Часть вторая
1
Идти быстро, делая привалы лишь у старых кострищ, - таково было решение Ефрема. Рюкзаки у детей отобрали, а Маратика время от времени Утяев брал на руки. Хотелось как можно скорее попасть на простор, уйти подальше от черного леса, отравленной воды, смрада; казалось, живая родная земля где-то совсем близко.
Говорили дорогой мало. Даже Маратик угомонился. Ася же, и без того тихая, на этот раз напряженно молчала, казалось, она к чему-то прислушивается, ждет знакомой русской речи…
Она и в самом деле ждала встречи с голосом, с загадочным родным, который, как ей казалось, желает им добра. Она уже не думала о том, что невидимок не бывает, но она знала, что не всякому голосу можно верить, мало ли лжи сеется в эфире. Было бы страшно остаться вдали от родины без чьей-либо поддержки, вся надежда теперь была на помощь родной речи. В городе их выручал дядя Ефрем, а теперь они ждали встречи с русскими людьми.
Ефрем на этот раз особо следил за Асей. Он был уверен, что фаэтовцы могут еще предпринять попытку похитить девчонку - ведь это Клад для них. К счастью, Бур подарил многозарядный пистолет (в последнюю минуту сунул в карман на тот, видно, случай если мэровские лазутчики пронюхают о побеге и организуют преследование), - так что Ефрему есть чем защищаться…
Словом, шли, торопились наши друзья, нелегка была их дорога, но они были рады, что вырвались из царства торгашества, делячества и купли-продажи всего, даже совести.
После короткого привала у первого кострища тронулись снова в путь. Уже появились на небе редкие голубые облака, помелели овраги и разбежались сопки. И хотя голая однообразная пустыня не приносила еще душам радость ("Нешто это наша природа!" - думал Ефрем), все же слаще стал воздух и менее вероятным была возможность, погони.
Ефрем надеялся до темноты добраться до последнего покинутого ими шалаша, авось цела времянка и можно будет сразу уложить детей спать. Но шли они шли, нового кострища не было, и рельеф вроде стал незнакомым. Тут он заметил, что стайка краснохвостых ворон пролетела наискосок, не в обычном направлении, как летало воронье раньше. Он остановился. Уж не по чужим ли кострищам они ориентируются?
И Утяев завертелся во все стороны, ища знакомые приметы дороги. Он отозвал Ефрема в сторонку.
- Ефрем Иванович, э-э-э… не сбились ли мы?
- Леший его знает. Сам хочу понять.
- А может, наплевать?
- Гора, объясни, где? Гора, на которой воронье восседает? Вдоль горы идти надо…
- А может, - продолжал, заикаясь, Утяев, - может, э-э-э… шалашик сами соорудим? А завтра разберемся.
- Хрен ты его теперь построишь.
- А вдруг. Давай поищем прутьев, Ефрем Иванович!..
- Не лежит что-то душа строить.
- Ну попробуй. Дети приустали. А?
И тогда Ефрем, скинув с плеч рюкзак, сердито гаркнул:
- Дети притомились. Шалаш требуется!.. Да воды ведерко…
С минуту, затихнув, все ждали. И вдруг прогремел раскатистый гром. Ася и Маратик испуганно прижались к Людмиле Петровне.
То удаляясь, то приближаясь, гром сотрясал небо Потом вновь стало тихо.
- Ну вот, - сказал Ефрем Утяеву. - Получил? И он поднял с земли рюкзак. - Дождя-то нет. Побыстрей надо шагать, где-нибудь вода найдется… Может люди есть поблизости. - И Ефрем, выхватив из-за пазухи пистолет, несколько раз выстрелил в воздух…
Неизвестно, в какую сторону направились бы пленники пустыни, но тут неожиданно в двух шагах от Утяева образовалась воронка, и из нее вылез белобородый старичок в самотканой белой рубахе, босоногий, с посохом в руке.
Утяев в испуге попятился от воронки.
А старичок стряхнул низ рубахи, оглядел всех и забормотал что-то писклявым голоском на непонятном наречии, а потом произнес на ломаном русском:
- Который тут стреляль?
- Э-э-э… - начал было Утяев, но Ефрем его остановил. Приблизился к воронке, заглянул, но яму на его глазах затянуло землей.
- Гляди-кася, - сказал Ефрем. - Уж не ты ли, дед, и есть русский?
- Я нет, - коверкая слова, говорил старичок. - А вот скажи ты мне, - кто из вас стреляль?
- Ну я. Что далее?
- В кого стреляль?
- В белый свет, дед, пульнул. А тебе что?
- Я пробиваемый. А худа тебе не желаю.
- Добре, - сказал Ефрем. Он успокоился, поняв, что старик безвредный. - Скажи-ка, деду, кто ты есть? Ты и впрямь настоящий?
- Сторож я.
- Кротов, что ли, пасешь? Из земли-то вышел.
- Сторожка мой там. Все оттуда вижа, все слыша.
- Бона. В земле сидишь, видишь? Чудеса.
- Тут у нас пустынь чудес. А ты как думали?
- Пустыню, стало быть, и охраняешь?
- Охраняй. А как же! Охраняй! Про себя первым делом скажи.
- Хитришь, дед. Поди, все про нас знаешь.
- Нет, не все. Пушку сдашь, дальше пущать буду…
Ефрем присвистнул.
- А я, дурак, поверил, что худа не желаешь.
- Не желай…
- Пушка тебе зачем, ежели не желаешь?
- И-их. - Старичок тяжело вздохнул и сел на землю. - И тебе присядай надо. И детишек усажай надо.
- Нам костерок бы разжечь, дровишек, э-э-э… нет, - сказал Утяев.
- Дровишка? Ладно, получай дровишка. - Старичок дважды ударил посохом по почве, и через минуту возле Утяева появилась куча сухого хвороста.
- И водички, водички, - пролепетал обрадованный Утяев.
Он скинул с плеч рюкзак, полез за спичками.
Старичок, с улыбкой глядя на детишек, трижды стукнул о землю посохом, и рядом с дровами появилось ведро с водой.
Ефрем между тем молча, дивясь чуду, крутил самокрутку.
- Ну вот. А теперь послушай моя рассказа.
- Валяй, - сказал Ефрем, подсаживаясь.
Вскоре затрещал костер. Утяев приладил над огнем котелок, кипятил чай.
А старичок повел речь. Рассказывал он тихо, на ломаном русском наречии, одному Ефрему.
На Востоке, за пятью холмами, в долине живут два брата - Джин да Джон. Живут они в одном селе, но село на две зоны поделено, и потому зовется оно Джин-Джон. По правде сказать, долго шла перебранка между братьями, как справедливее называть село - Джин-Джон или Джон-Джин; но в конце концов договорились так: поскольку Джин брат старший и начинать название села с Джина. В этом споре Джон уступил. Но только в этом, то есть насчет названия. Ни в чем другом Джон уступать брату не пожелал и поклялся, что вовек не уступит.
Надо сказать, что был и еще один предлог для ссоры, отчего два брата, как два барана, сцепились. Тому виной майки. Да. Сначала оба делали зарядку, каждый перед своим домом - в белых майках с зелеными полосами. Но Джин любил зеленый цвет и купил себе однажды для зарядки зеленую майку. А Джон любил белый цвет и купил белую майку. Джину это не понравилось. Он считал, что младший брат должен подражать старшему, и сделал Джону замечание. Тот в ответ рассмеялся и сказал: "Погоди, то ли еще будет!" Вот с этих слов все и началось: вражда между братьями. Вскоре поженились оба и крепко разбогатели - сначала на овцах, потом на разведении ворон, которые в этих краях идут на мясо. Стали братья богачами. Но вражда между ними не улеглась, а усилилась. Как-то раз показал Джин младшему своему брату новую финку, в Аграгосе купил. На другой день и Джон привез из Аграгоса две финки, да к тому же побольше размером. Джин, конечно, недолго думая, опять махнул в столицу, раскошелился на пять финок, а вдобавок еще автомат купил. Вот тут все по-настоящему-то и началось. Как же это так: один брат сильней другого стал? И не то, чтобы ружье приобрел волков от отары отгонять, а автомат, одной очередью стаю ворон снимает. Одним словом, Джон взъелся. "Не брат ты мне вовсе, Джин, - сказал он, - а враг. И жить с тобой в одном селе не желаю, забор возведу". И возвел Джон забор поперек села, да такой, что не перелезешь через него. Вдоль же по забору охрану поставил. Джин в ответ слова не сказал, только купил себе еще десять автоматов и свою охрану поставил. Джон видит, - брат вооружается, сам давай не отставать. Так с той поры и пошло. Вооружились братья до зубов. Однажды Джон в подзорную трубу узрел, что Джин в подземный склад какие-то бочки закатывает. Послал своих помощников пронюхать, что в тех бочках - сало, смалец, масло топленое или еще что особенное. И вот разведка доносит: не сало, смалец, не масло топленое, а сказать страшно - порох! Услыхал Джон, от гнева голова закружилась, на ногах не устоял. Отдышался и приказывает: "Строить подвалы, сам за порохом поеду!" Так вот и начался в Джин-Джоне новый виток вооружения.
Овцы вздорожали, воронье, считай, на вес золота. Как жить? Что дальше делать? Половина прислуги хозяев - слухачи да наушники. А сторожей сколько! За сто верст в округе, что у Джина, что у Джона - вооруженная охрана. Сидят в земле старички-слухачи и наблюдатели, вынюхивают, высматривают, что в пустыне делается. Вот такая беспокойная жизнь нынче в Джин-Джоне.
Ефрем и смеялся и чертыхался, слушая старичка-наблюдателя. А тот, коверкая русскую речь, все рассказывает, все делится мыслями, - видно, надоело ему в подземной сторожке одному сидеть.
- Слышь-ка, - перебил волшебника Ефрем, - как звать-то тебя? Ты не африканец?
- Нет, моя Крот зовут…
- А языку нашему где научился?
Рассмеялся Крот.
- Моя все язык учился. Тут американа нефть искал, я по-английски говорила… Пожалуйста, на любом языке могу… Приезжал люди из Желтый Дьявол, я опять говорила…
Утяев позвал старичка и Ефрема к костру, чай пить. У костра заговорили о деле.
- У нас есть большой город - Аграгос. Туда вам пешком не добраться, горы не одолеть, - бормотал Крот, вытирая рукавом вспотевшее от чая лицо. - Конь надо просить у Джин и Джон. Вас трое взрослых. Три конь. Три, однако, не просите надо. У Джина и Джона закон - давать поровну, иначе кровный обида, стрельба - пиф-паф…
- А кому, э-э-з, четвертый конь? - спросил Утяев.
- Мне! - вскочил Маратик.
- Нет, четвертый конь - моя. Я провожать буду, - сказал старичок. - Дорога опасный… Пропасть можно…
Ефрему не хотелось идти в Джин-Джон просить коней, и его осенило:
- Слышь-ка, Крот, ты волшебник. Без коня, поди, перелетишь через горы? И нас бы прихватил. А?
Крот отдал Утяеву кружку из-под чая, поблагодарил и, поглаживая для солидности бороду, пояснил:
- Моя работай под землей. Через горы летай - не моя. В проводники я гожусь, но моя служит ни Джин, ни Джон, а Верховный правитель Пустынь.
- Ох и хитрый же ты старикан, - сказал Ефрем. - Видно, есть у тебя дела в Аграгосе, вот ты нам и втираешь мозги.
Старичок шмыгнул зло носом и встал.
- Воля ваш, - сказал он. - Моя провожай может. Надо - не надо, сам решай. - И отошел от костра.
Ефрем, испугавшись, догнал Крота, схватил за руку.
- Я пошутил, дед. Извини. Характером вредный. Извини.
Крот вернулся к костру.
- Ладна. Спорить не надо. Я провожай буду.
Ефрем подмигнул Людмиле Петровне, и та налила старичку вторую кружку чая. Но Крот отказался.
- В Джин-Джон надо поторапливайся.
- Я готов, - сказал Ефрем. - Только ты дорогу укажи.
- Дорога укажет. Сдай пистолета. - Ефрем переглянулся с Утяевым.
- Сдавая, сдавая! - настаивал Крот. - Лишний пистолета война может начаться. Холодный оружие моя перепишет и оставляй.
- Нет у нас холодного оружия… э-э-э… - сказал Утяев.
- Как нет? А ножи кухонные? Волшебник обмануть? Постыдиться надо… Вытряхивай свои рюкзака! Опись начнем!
- Что за наваждение! - впервые за весь этот день, не выдержав, горько вздохнула Людмила Петровна.
Ефрем наконец согласился.
- Ладно, ножи покажем тебе, дед. Только вот что. У меня к тебе одно секретное дело. - И оба отошли в сторонку. - Послушай, дед. Не могу я остаться без оружия. Мало ли что случится в Аграгосе… Оставь мне пистолет! Отдам я его директору… Ну, Утяеву, стало быть, который чаем тебя угощал. И пойду чистенький в Джин-Джон за лошадьми. А? - Крот хотел было вернуться к костру, но Ефрем удержал его:
- Погоди, дедуля! Погоди! Главное скажу. Есть у меня мешок фаэтовских пуговиц, то есть, прости, денег. Мешок! Настоящих! Тебе отдам! Жратву, поди, покупаешь… Слушай, мешок твой!
Крот покосился на Ефрема:
- Показывай надо.