Ася подняла голову и взглянула на главную бабушку. Та ей улыбалась. Сухое лицо старухи с горбатым носом и желтыми зрачками глаз Ася только, что видела на экране. "Значит, правда, - подумала Ася, - правда? Они погубили планету?"
- О чем ты хотела матушку спросить? Скажи, - повторил тихо переводчик.
- Ни о чем, - вдруг вырвалось у Аси. Она отвернулась от старухи. И тотчас почувствовала, что ее гладят по голове. Старуха опять запела.
- Последнее слово принадлежит не людям, а материку, - зашептал опять переводчик. - Материк ценит в человеке трудолюбие, честность и доброту, а не разум, который хотя и движет прогрессом, но не может сделать подлеца порядочным, жадного добрым, лжеца честным, а скорее, напротив, усугубляет порок.
- Как, как? - загорелась Ася, услышав эти слова.
- Я потом тебе повторю. Еще матушка сказала, что материк скучает по добрым людям и плодоносит только для них и что не надо ни о чем расспрашивать горожан, ибо они не любят незнаек, а добрых не понимают, потому что доброта для них чудо, чудо же необъяснимо.
Сказав это, старуха встала и ушла из столовой бодрым, совсем не старушечьим шагом.
7
С каждым часом Асе все яснее становился смысл сказанных матушкой слов. Конечно, раньше Ася не верила в чудо, ее не научили верить. Но здесь - и в голубой пустыне, и в городе Желтого Дьявола на ее глазах столько совершилось невероятного, что она уже не может говорить - нет, чудес не бывает. А сегодня ей сказали, что и она, сама Ася, - тоже чудо. Раньше бы Ася в ответ на это рассмеялась. Но ведь кроме как чудом нельзя назвать то, что ее ноги проваливаются в асфальте. Это в самом деле необъяснимо.
Еще Ася поняла, что пересилить это чудо вроде бы очень трудно. Как добывать воду, если почва прячется под асфальтом? Ей показали толстые конусообразные трубы, которые люди с помощью машин забивают до грунтовых вод. Добравшись до воды, стержень "а" с наконечником "б" выдергивается, и вода поступает вверх для хранения в Закрытых резервуарах или по трубам подается к потребителю. В таких же трубах выращивают деревья. В этом случае конусообразная труба, пройдя сквозь асфальт, освобождается от стержня и благодаря дальнейшему погружению частично наполняется почвой, где и прорастают брошенные семечки или саженцы. Асе показали сад, состоящий из хилых деревьев, выращенных в трубах. После этого Асе стало ясно, почему главная бабушка так горячо мечтает об открытой цветочной клумбе. Она сказала Ефрему, который прогуливался с ней по саду:
- Надо им помочь, дядя Ефрем. Ефрем дернул Асю за косичку.
- Ишь ты такая добрая… Не торопись. Сейчас начнутся переговоры.
- Какие переговоры? - не поняла Ася.
- Какие? - Ефрем хотел, видно, что-то сказать, но потом передумал. - Малышка, ты мне доверяешь? - спросил он внезапно.
- Конечно, дядя Ефрем.
- Ну вот. Погуляй покуда в этом дохлом саду, а там видно будет.
- Он так называется - Дохлый сад?
- А бес его знает, - рассмеялся Ефрем и пошел навстречу мэру, который появился на дорожке.
Ася поняла, что Ефрем не хочет, чтоб она участвовала в переговорах. Это ее тревожило. Вообще - зачем переговоры, о чем? Чтобы их выпустили из города? А дальше куда? Сначала, думала Ася, надо хорошенько все разузнать.
Она шла по саду, рассматривая хилые деревца, заглядывая в трубы, откуда еще не вытянулись саженцы. Вдруг услышала детские голоса. Подняла голову, но вместо детей, к ужасу своему, увидела огромного зверя, голова которого походила на львиную и змеиную одновременно. Зверь стоял на возвышении, и из раскрытой пасти его извергалась огненная струя.
Ася не успела отбежать, и ее обдало огнем. Тут она сразу поняла, что это тот же холодный огонь, поток необжигающих искр, который сыпался на нее из ладони главной бабушки, и что зверь не настоящий тоже. Но на всякий случай Ася все же отошла от красной струи.
И тут услыхала:
- Не бойся, девочка, этот огонь приносит счастье. К ней подходила рыжеволосая молодая женщина в купальнике цвета рыбьей чешуи. Стройная, голубоглазая, с тонкой шеей и покатыми плечами, она походила на принцессу.
Ася залюбовалась ее красотой. Женщины, которые встречались Асе на тротуарах, были совсем иного типа, желтоглазые со злыми вытянутыми лицами.
- Не бойся, - повторила молодая женщина мягким грудным голосом. - Меня зовут Фаэта. А тебя?
- Ася, - робко ответила Ася.
- Ах так это ты и есть?! - Она протянула руку. - Идем со мной, Ася.
- Откуда вы знаете русский язык? - спросила Ася.
- Это неважно. Нам запрещено говорить о прошлом… - Немного подумав, она добавила: - Честно говоря, я никогда не спрашивала об этом своих родителей. Они знают не только русский, но и все другие языки вашей планеты.
- Как, например, ваш мэр?
- Мэр плохо знает языки. Это мой муж.
- Но вы такая молодая! - удивилась Ася.
- И что из этого?
Ася смутилась. Она не знала, что сказать, и они пошли молча. Ася вспомнила предупреждение главной бабушки ни о чем не расспрашивать фаэтовцев. Но неловко было молчать долго.
- Извините, вас зовут Фаэта или я неправильно поняла?
- Да, Фаэта, а мужа - Фаэт. Это имя дается только мэру - в память о погибшей некогда планете Фаэтон.
- А главная бабушка вам родственница?
- Нет… Почему ты матушку называешь главной бабушкой?
- Она старенькая.
- Не имеет значения. Ты ее должна называть "ее величество матушка". Слышишь, Ася?
- Слышу.
- Мы сейчас идем к ней. Пожалуйста, не ошибись.
Впереди Ася увидела огромный навес, который походил на купол парашюта и держался он на одной тонкой, как бамбуковая палка, опоре. Под навесом копошились дети, и в кресле сидела сгорбившаяся старушка. Это, видимо, была главная бабушка. "То есть матушка", - поправила сама себя Ася.
- Это площадка. Здесь играют дети. Матушка очень любит детей, - сказала Фаэта.
- Но песок - это почва, а мне сказали, у вас нет почвы, - удивилась Ася.
- Да, почвы нет. Наш песок - искусственный. Если его намочить, он блестит как стекло и царапает руки. Поэтому над песочницей у нас навес.
Ася вздохнула, посочувствовав фаэтовцам, а Фаэта это заметила.
- Ты жалеешь нас?
- Я? Что вы! У вас очень хорошо, - смутилась Ася и, чтобы не выдать своего смущения, быстро спросила: - Это ваши дети?
- У меня нет детей, - сухо ответила Фаэта…
Матушка в кресле дремала. Она не ответила на робкое Асино приветствие. А три девочки, побросав лопатки и песочные формочки, уставились на Асю. Они были одеты в легкие платья. Ася подумала было, что дети везде одинаковые, но, подойдя ближе, заметила, что девочки больные, с тонкими ручонками, что-то пугающее было в их личиках.
Неожиданно матушка тихо запела, и Фаэта стала быстро переводить:
- Ты права, Ася, мои правнучки больные. У нас почти все дети или больные, или недоразвитые.
"Как она узнала, о чем я думаю?" - Ася испуганно покосилась на старуху.
Фаэта продолжала:
- У наших детей только небо живое - с солнцем, дождями, ветрами. Все остальное искусственное, нет природы, нет почвы. Да и небо-то закоптили, порой дышать нечем. И вот я хочу, Ася, чтобы ты помогла моим правнучкам. Ты согласна им помочь?
- Конечно, - ответила Ася, но насторожилась, не понимая, к чему клонит старуха.
- Тогда слушай, - продолжала переводить пение Фаэта. - Напротив моего окна, там, где я тебя благословила, ты должна открыть небольшой участок почвы и на нем посеять цветы моей планеты, которые вылечивают недоразвитых детей, да и не только детей. Цветы моей планеты высоко ценятся во всей вселенной. Но предупреждаю - это трудное дело. Согласна?
Ася чуть не заплакала, что нет рядом Ефрема, без него она боялась принимать решение.
- А как я должна открыть участок? - спросила она.
- Тебе дадут новые башмаки, в которых ты опять будешь проваливаться, и ты мелкими шажками обойдешь весь этот участок, разрушишь мертвую почву, которую ты называешь асфальтом. А потом возьмешь лопату и выбросишь асфальт, и вскопаешь почву, и посеешь мои семена. Поняла? Сделаешь все так, как сказано в нашей книге. Тебе будет помогать твой дядя Ефрем, но его нога тоже не должна касаться почвы.
- Почему?
- Потому что и он, видно, прожил не без греха.
- Он очень хороший, - возразила Ася.
- Не спорь со мной. Он сейчас подойдет, и можете начинать. Я сама дам тебе семена, когда увижу почву.
Матушка продолжала петь, а Фаэта замолчала, Ася вопросительно посмотрела на красавицу Фаэту.
- Матушка поет песню о материке. Просит материк пощадить ее народ. Я не могу перевести тебе эту песню. Я всегда плачу, когда ее слышу.
- Не надо, - сказала Ася. Она подошла к девочкам и стала вместе с ними заполнять формочки песком. И она слушала песню. Запоминала мелодию, а на мелодию сами ложились слова:
Дети расплачиваются за грехи своих отцов, своих дедов, своих пра- и прадедов, своих праматерей. Ты, чью силу не понять и не измерить. - Пощади детей наших в седьмом поколении. - Верни им почву, попранную нами! Верни! И уймись! Разве сам ты безгрешен?..
* * *
Цветы "солнце Фаэтона" были посеяны. Почва открыта.
К концу дня измученную Асю - девочка уже не могла ни двигать ногами, ни даже говорить - Ефрем усадил в мэровскую машину и отвез в гостиницу. Он и сам изрядно поволновался и устал.
8
У переводчика, который сопровождал Людмилу Петровну и Маратика, были быстрые воровские глаза, и в поступках он был неожидан, казалось, постоянно делает не то, что задумал, а задуманное таит. Людмиле Петровне он кого-то очень напоминал, но кого именно, она не могла понять. Звали его не тройным именем, как всех фаэтовцев, а коротко - Маус, и это тоже было странно. Людмила Петровна уже знала, что переводчики в этом городе - не коренные жители, они оказались здесь не по своей воле, а этот заявил, что он добровольно сюда приехал, однако, откуда родом, не признался. Еще настораживало Людмилу Петровну то, что у быстроглазого Мауса были наклеенные белые бакенбарды, и он то сдирал их с лица, то прикладывал, как пластырь, снова. В переполненном шаробиле, например, он незаметным образом вернул на свое лицо баки, и отношение пассажиров к нему сразу изменилось, - их пропустили вперед, уступили места, а на улице он почему-то баки опять снял и сунул в карман. Людмила Петровна решила, что так, видимо, поступают здесь все, что такие в этом городе порядки…
Их прогулка началась с посещения зоопарка. К удивлению Людмилы Петровны и Маратика, они увидели не диких, а домашних животных - лошадей, коров, овец, коз, свиней, собак, кошек и множество кур, гусей, уток. О диких животных знали только эмигранты из отсталых, малоразвитых стран, коренное население Желтого Дьявола смотрело на заключенных в клетки домашних животных, как на диких, и очень их боялось.
- Да что же такое у вас происходит? - удивилась Людмила Петровна.
- Их надо выпустить! - потребовал Маратик. Быстроглазый Маус пытался спокойно объяснить, что все эти животные в естественных условиях больше не выращиваются, что в обмен на промышленные товары и, главным образом, военную технику и оружие они получают мясо, птицу, молоко, яйца, а сами сельским хозяйством и животноводством не занимаются.
- Как предсказывают наши ученые, - сказал Маус, - фаэты в будущем и вовсе смогут обойтись без мяса и молока.
Людмила Петровна, слушая пояснения Мауса, качала головой и горько вздыхала. А Маратик и вовсе не давал переводчику говорить, просовывал сквозь прутья руки и гладил лошадей, овец, коз, при этом ржал, блеял, мычал, подражая животным. А когда подошли к клеткам с крупным рогатым скотом, Маратик пролез между прутьями, подошел к старой пятнистой буренке и стал гладить ее шею, на что корова ответила лишь более энергичным помахиванием хвоста.
Среди посетителей зоопарка поднялся переполох. Появились охранники, включили брандспойты и водой отогнали ленивую корову от Маратика.
Потом их отвели в дирекцию, где составили протокол о нарушении общественного порядка. Маус, напуганный происшедшим, бегал по кабинетам, куда-то звонил, стремясь, видимо, замять скандал. Здесь не было такого порядка, как в бюро регистрации вновь прибывших. Сотрудники с бакенбардами и без бакенбард повыскакивали из своих кабинетов и рассматривали Маратика, как барана, выпущенного из клетки.
Наконец им разрешили покинуть зоопарк.
Людмила Петровна попросила отвезти ее в гостиницу, она предчувствовала новые неприятные события. Но Маус заявил, что Программа осмотра достопримечательностей города утверждена самим мэром и они не могут ее не выполнить. Маратик тоже не хотел возвращаться в гостиницу.
Следующим пунктом программы было посещение парка культуры и отдыха, который традиционно назывался "Сад Фаэтона".
Этот сад мало чем отличался от того сада, в котором побывали Ефрем и Лея. Деревьев, пожалуй, было здесь еще меньше (и неудивительно, если иметь в виду, с каким трудом они выращивались), а киосков и ларьков всевозможного назначения побольше.
Маратик разочарованно воскликнул:
- Ну и сад!.. Мороженое у вас продают?
- Дети заболевают от него, - сказал Маус.
- А вот нет. Я ни разу не заболел. - Маратик не знал, чем ему заняться в саду, бегал вокруг Мауса, донимая его вопросами.
А Людмила Петровна с грустью смотрела на гуляющих горожан, многие из которых были с детьми, такими же худыми и бледнолицыми, каких видела Ася в саду мэра.
- Вы недоумеваете, что за отдых в таком саду, где нет ни цветов, ни тени от больших деревьев? Да? - Людмила Петровна пожала плечами, она не понимала жизни фаэтовцев и ни о чем не хотела расспрашивать. - Я вам отвечу, - продолжал Маус. - Дело в том, что здесь - чистый воздух, мощные компрессоры насыщают его кислородом, и люди приходят дышать. Понимаете?
- В городе плохой воздух?
- А вы не заметили?
- Нет, признаться. - Людмила Петровна подумала, что не до воздуха им было, хотя сейчас вспомнила, что первые часы в городе у нее болела голова. - Неужели нельзя весь воздух очистить?
- К сожалению, нельзя, - развел руками Маус, - толщина загрязненной атмосферы достигает десятка километров. - Маус зашептал: - Имейте в виду - я вам сообщаю секретные данные! Чтоб никому! Договорились?
- Господи, да что же у вас травят людей и молчат?
Маус побледнел:
- Я этого не говорил! Я этого не говорил! Загрязненность допустима для жизни, конечно. Но чистый воздух, понимаете, лучше. Вы сами ощущаете - лучше? Дышите полной грудью! - И он, прижимаясь, с жадностью смотрел на Людмилу Петровну. От этого взгляда ей становилось не по себе. Она осторожно высвободила руку, отошла в сторону. Хотелось, чтоб побыстрее окончилась эта прогулка.
Однако Маус сказал, что объектов осмотра еще много и в том числе его квартира, чтоб гости, увидели, как живет средний фаэтовец. Он купил наконец Маратику мороженое, чтоб паренек меньше приставал с расспросами и не мешал ему беседовать с Людмилой Петровной. Маратик лизнул белый брикет раз, другой и вопросительно взглянул на Мауса.
- Невкусно, - сказал он.
Мороженое походило на кусок застывшего крема, оно было изготовлено, как объяснил Маус, из искусственного молока, а монета, которую переводчик заплатил за мороженое, напомнила Людмиле Петровне черную пуговицу от штанов, и Маус тут же объяснил, что стоимость, как он сказал, "деньги" определяется количеством имеющихся на ней дыр, это устраняет возможность подделки, так как металл очень твердый и просверлить в нем отверстие кустарным способом невозможно.
- Хотя, - Маус многозначительно прошептал, - есть такие специалисты. - Он затем засмеялся, и красноватые полоски его висков, куда он наклеивал свои бакенбарды, дергались от смеха. - Есть, есть специалисты, и неплохо, знаете ли, живут. - Он снова зашептал: - По международному, как у нас говорят, принципу: плохо лишь там, где плох ты сам, или - почаще держи руку в чужом кармане. Я полагаю, вам незнакомы такие выражения? Чуть попозже, если позволите, я вам объясню философский смысл этих понятий…
Между тем они подошли к огромному павильону с куполообразной крышей, над которой высвечивалось, постоянно меняясь в цвете, одно слово, очевидно, на разных языках, потому что Людмила Петровна вдруг прочла по-латыни.
- Что это? - спросила она.
- Цирк, цирк! - просиял Маратик.
- Нет, не цирк.
- Аттракционы!
Маус улыбнулся.
- Ну что-то вроде того. Аттракционы, мальчуган, у нас устарели. Громоздкие сооружения - к чему они? Человек может пережить те же ощущения, что и на ваших аттракционах, сидя в неподвижном кресле.
- Но это обман, - сказала Людмила Петровна, - а дети любят живое ощущение. Я так думаю.
- Дети, дети… У нас их не так много, чтобы сооружать специальные аттракционы. А иллюзион любят все. - Маус вдруг снова рассмеялся, задвигав надбровными дугами. - Знаете, я вам скажу: в скучный век все умеющих машин без иллюзий может прожить только, пожалуй, корова, которую сегодня гладил ваш Маратик. Да и то вряд ли, честное слово.
Они вошли в зал с белым куполообразным потолком. И стены белые. В зале - ничего, кроме высоких сидений с подлокотниками, удобными спинками, пристяжными ремнями. Сиденья были без ножек, с одной металлической подпорой, которая, видимо, могла удлиняться и укорачиваться.
- Вот наши места, - сказал Маус, когда они оказались в центре зала. - Сядем. И пожалуйста, выполняйте все команды, я их буду вам переводить.
Маратик взобрался на сиденье первым. Оглядываясь и охая, села Людмила Петровна. С ней рядом - Маус.
Зал постепенно наполнялся людьми. Маус спрятал в карман бакенбарды, которые были у него на лице, когда он ходил с администратору за билетами. Он шепнул Людмиле Петровне:
- Поглядывайте за Маратиком. И ничего не бойтесь. Я рядом.
У зрителей, заполняющих зал, были скучные лица. Людмила Петровна спросила:
- Что же будет? Это кино? - И тут услыхала, что заработала вентиляция. Лицо обдало струей теплого воздуха.
- Это не кино. Ничего подобного! Пожалуйста, пристегните ремни и проследите, чтоб это сделал Маратик.
- Пристегнуть, как в самолете? - Людмила Петровна почувствовала легкое возбуждение, будто она выпила стопку вина. - Как в самолете? - переспросила она и удивилась своему голосу, он показался чужим.
- Я не знаю, как в ваших самолетах пристегивают ремни, - ответил Маус тоже незнакомым голосом.
- А у вас не пристегивают? - Возбуждение у нее нарастало.
- У нас нет самолетов. Это устаревшая техника.
- А как у вас летают? - Ей уже хотелось шутить.
- Наземный транспорт он же и воздушный. Но… тихо! Начинается… Пристегнули ремни? - Маус прикоснулся к ее руке.
Свет погас.