– Владушка, повернись на левый бок, – не менее мягко произнесла Кудесница Купавая, которая как ведала отроковица, мастерски вправляла суставы и лечила переломы костей, обучая тому мальчика по имени Одяка.
Это была не высокая, одначе, ладно-скроенная альвинка, с крепкими руками и, в сравнение с иными ее соплеменниками, довольно-таки не худенькая. Ее красивое лицо, по форме напоминало сердечко, вздернутым, с выпяченными ноздрями был нос, большим рот, с явно очерченными розовыми губами. Не менее, чем у иных альвинок, у Кудесницы Купавой белоснежной была кожа, а в белых, с приспущенными веками, очах иноредь рябью пробегали золотистые полосы. Как и у других белоглазых альвов отличительной чертой сподвижницы являлась не только форма головы, четыре пальца на ногах и руках, но и заостренные на кончиках уши, в мочке левого из каковых поместился с полноготка квадратный голубоватый камушек.
Отроковица медлительно, при помощи Знахарки Прозорливой, хлопочущей подле, повернулась на левый бок, чуть зримо искривив, от дернувшихся внутри ребер, губы. Старшая сподвижница, поправив девочке голову, руки и ноги прикрыла ее до бедер тонким, струящимся одеяльцем. А Кудесница Купавая опустившись обок на ложе, провела холодными подушечками пальцев по горячему телу девушки, ощупав не только здоровущий синяк на коже, но словно дотронувшись и до самих костей, вызвав тем самым резкий дрыг ее плоти.
– Два сломана и в одном трещина, – чуть слышно дыхнула в сторону стоявших у изголовья альвинок Кудесница Купавая. – Надо дать Владушке выпить настой на арахэве, чтобы не было больно.
Знахарка Прозорливая немедля взяла с низкого деревянного, на коротких ножках, столика притуленного подле топчана высокую с узким горлышком посудину, из тонкого и прозрачного материала, и присев с иной стороны ложа на корточки, бережно приподняла голову девочки. Она приставила к ее рту узкое горлышко посудины, и произнесла весьма участливо, что происходило с ней дюже редко, и то лишь по отношению к отроковице:
– Три глотка Владушка, только три… И, пожалуйста, не торопись.
Горькая и необыкновенная жгучая жидкость втекла в рот девушки, обдала жаром не только уста, язык, небо, но, кажется, спалило и всю глотку. Юница чуть было не отправила ее обратно в посудину, благо сподвижница резко убрала горлышко и махом прикрыла дланью губы, тем самым повелевая сглотнуть. Этот ядренистый настой, плюхнувшись в желудок прижег, верно, и его, опалил жгучестью легкие, а засим будто впитался в кости.
Знахарка Прозорливая накинула отроковице на голову тонкий ручник, прикрыв им очи и взяла ее руки в свои. И тогда Владу почувствовала, как сызнова дотронулась, своими холодными острыми пальцами до места удара, Кудесница Купавая, негромко пояснив:
– Ты только не пугайся, Владушка, больно не будет. Быть может слегка не приятно.
Ее островерхие пальцы враз насквозь прорезали кожу на теле девочки, войдя достаточно глубоко в плоть. Густая юшка вырвалась из той прорехи, но Вещунья Мудрая стоявшая рядышком круглой алой губкой прикоснулась к месту разреза и будто опалила тем касание и края плоти, и саму кожу. Кудесница Купавая немедля вынула перста из образовавшейся прорехи и теперь обхватила рубежи плоти, только теперь уже пальцами двух рук, таким образом, что внутри оказалось два из них, а иные расположились с внутренней стороны кожи. Вельми резко сподвижница дернула края разреза в разные стороны и кожа, а вместе с ней и плоть, точно старая ткань, треснув, разошлась по месту прорехи. Царица тотчас полила беловатый, густой отвар на кроваво пузырившуюся рану из иной прозрачной посудины, и снова промокнула места разреза, тем самым сняв кровь и зримо явив белые кости ребер. Сподвижница теперь действовала обеими руками, и, выпустив края плоти и кожи, ухватив своими долгими перстами зримо треснувшее по средине округлое кровавое ребро под каковым трепыхалось розовое легкое, несильно надавила, отчего послышался тихий хруст.
– Ох! – дохнула юница и дернула руками, удерживаемые Знахаркой Прозорливой. – Что это?
– Все хорошо, все хорошо, милая, – мягко произнесла Вещунья Мудрая, тембром голоса умиротворяя девочку. – Не тревожься, уже все закончилось.
А Кудесница Купавая уже поправила и остальные два ребра да вынула пальцы из плоти, бережно обхватив ее края, и словно, как на ткани резко сдвинула их встык друг к другу. Густая, пурпурная капля упала на место пореза из тонкой не высокой посудины, и, зашипев, растеклась по поверхности стыка, переплетая меж собой рдяными ниточками, как саму плоть, так и кожу на ней. Вже вмале образовав на месте прорехи, скрученную тонкую, рыхлую, красно-коричневую паутинку, на оную Вещунья Мудрая наложила гладкий лист вышилинника, и бережно приподняв тельце девочки, обмотало его по кругу голубоватыми, долгими ручниками. Засим царица и Знахарка Прозорливая, повернули Владелину на спину, и поколь не сняв с глаз ткань, обступили придвинувшуюся к ней Кудесницу Купавую, коя также резко впившись в края разреза на груди, оставленного когтем антропоморфа, рывком их свела. Вещунья Мудрая немедля уронила пурпурную каплю из посудины на тот стык, и в доли секунд на месте разреза появилась тонкая коричнево-красная паутинка, смотавшая меж собой края кожи.
Знахарка Прозорливая и царица потом на пару смазали на коже девочки все ссадины, синяки и раны пахучей мазью, и только после того сняли ручник с очей.
Владелина успокоенная трепетными прикосновениями перст альвинок, уже малеша задремавшая, тотчас пробудилась и широко раскрыв глаза, уставилась на склонившуюся к ней наставницу, чуть слышно сказавшую:
– Дорогая моя девочка, подымись, я помогу тебе одеться.
Юница, все то время сопровождаемая в движениях руками Знахарки Прозорливой, медлительно села, и тогда царица надела на нее золотую до лодыжек рубаху с долгими рукавами и клиновидным вырезом на груди из тонкого шелковистого материала, такую как носили лишь Боги.
– Это Зиждитель Небо прислал одежу, – заботливо протянула Вещунья Мудрая, оправляя подол рубахи к низу и поправляя под головой отроковицы подушку. – Чтобы ты не грустила, не думала, не тревожилась о порванной.
Девочка через силу улыбнулась, и нервно дрыгнув правой ногой, точно ее кто дернул, едва слышно прошептала:
– Знаешь Вещунья Мудрая я так устала… Мне так плохо давно не было… Кажется этот зверь высосал из меня все силы и потому я ощущаю такую слабость, будто захворала.
– Нет, ты не больна, даже нет жара, – голос царицы надрывно сотрясся, она ласково провела перстами по лбу отроковицы. – Просто надо отдохнуть, но прежде покушать.
– Не могу… Не могу есть, у меня наново заболела голова, – дошептала Владелина, почувствовав как тугая боль, переместившись в нос, хлюпнула там кровью. – И юшка сызнова потекла… Можно мне спать?
– Можно, можно, мое чудо, – пропела над ухом девочки Вещунья Мудрая и голубым лоскутком ткани, каким-то губчато-мягким утерла текущую из ноздрей кровь.
А Влада сомкнув веки, мгновенно провалилась в пустоту… такую глубокую… глубокую… вроде как безмерную.
Глава тридцать пятая
Серебристо-насыщенная веретенообразная Галактика Дымчатый Тавр, многажды испещренная пылевыми вкраплениями и окруженная сверху и снизу волокнистой бахромой, концы нитей каковой, опирались на прозрачные стены мощного яйца висела, а вернее плыла вельми далеко от Млечного Пути, рассылая приглушенный свет и иную жизнь внутри себя. Яркая искорка света ворвалась в ее тянущуюся, на вроде огромного волоконца бахрому, выскочив из белой дыры являющейся проходом из одной Галактики в другую, и направила свой ретивый полет в недра серебристого сияния. Она неудержимо неслась, наращивая и собственную скорость, и свечение ко все явственнее проступающему и словно затаившемуся в глубинах Галактики стеклянному осьминогу, необыкновенно мощному и шевелящему своими гибкими руками-щупальцами. На теле судна-осьминога четко просматривался рот с двумя большими дюжими серебристыми челюстями, напоминающими клюв птицы, и два крупных глаза, поместившихся по обе стороны от клюва, верно, ни на морг не останавливающих движение черных, круглых зрачков. Один из зрачков приметив движение ярко-красной искры, выпустил из себя долгий желтый луч, осветив им путь. А погодя и вовсе изогнул одну из рук, и когда горящая крупинка вошла в полосу света и понеслась повдоль того сияния, стремительно перехватил ее полет, всосав вовнутрь черной распашной воронки.
Высокий округлый зал с зеркальными стенами и далеким сводом, напоминающим ночное небо, полыхнул блеклым светом и по его сферическому, гладкому полотну поползли в разные стороны, выныривающие из более темного навершия серебристые звезды. В доли секунд они заполнили своими многолучевыми фигурами весь свод и разком лучисто замигали. Тем своим переливом осветив раскинувшийся внизу огромный по виду зал и вроде одновременно отразившись от зеркального, как и стены, пола. Та светозарность заполнила все пространство помещения и заколыхала вспенивающимся, выпрыснувшимся из-под плавных стыков стен и пола густоватым, серебристым дымом, каковой покачиваясь поплыл, охватывая залу. Укладываясь чудными, ровными слоями не только по полу, но и по стенам, и вроде клубясь подле их залащенности.
Боляхный, подобно деревянному стулу, предмет на ножках и со спинкой поместился посредь того зала и на нем, в напряженной позе сидел, старший брат-близнец Небо, Бог Перший. Его черная кожа, отливающая золотом, едва зримо поблескивала, будто покрытая потом, на голове не было положенного венца, и большие очи с темно-коричневой радужкой занимающей почти все глазное яблоко не блистали как прежде. Бог казалось, весь осунулся, еще сильнее похудел с последней встречи с младшим братом, и, прикрыв левой дланью и перстами изогнувшиеся полные губы, встревожено слушал стоящего напротив него Седми. Небрежно одетая, слегка задравшаяся с правого бока и вроде помятая черная рубаха до щиколоток с рукавами, плотно облегающими руки на запястьях, свидетельствовала, что Перший не задолго до этого откуда-то вернулся, с тем весьма торопился и днесь был весьма расстроен увиденным, али услышанным.
– Небо, просил передать тебе это известие, Отец, – вельми мягко дополнил свою речь Седми. – И он просил тебя повиниться перед Родителем. Тем паче Родитель тебя ждет и звал… Иначе мы не сумеем защитить лучицу и не столько в этой, сколько, как ты сам понимаешь, в последующих жизнях, когда быть может сразу и не удастся ее найти. Антропоморф укравший девочку успел запечатлеть, воспроизвести и передать облик лучицы маймыру… – При этих словах губы Першего и того пронзительней искривившись, дрогнули. – И теперь если не Родитель, – продолжил меж тем Рас. – Покров Родителя над всей системой, над Галактикой, над лучицей будет всегда нависать опасность от замыслов маймыра.
– Зачем… зачем он это сотворил, – едва слышно протянул старший Димург и голос его порывчато заколебался. – Ну, как же так… почему… почему вы не уберегли лучицу, бедное мое дитя. Могли бы… Могли бы догадаться, что малецык такое может содеять, тем паче дотоль были нападения на Огня и Стырю.
Перший, судя по всему, не в силах того воспринимать, приподнял еще выше руку и как раньше прикрывал губы, прислонил длань к своим очам, ноне схоронив их и медлительно оперся спиной об ослон стула.
– Даже страшно подумать, что антропоморф мог сделать с девочкой… Страшно подумать как могла пострадать лучица, – все также горестно немного погодя продолжил он. – Если бы он окончательно потерял связь со своим хозяином. Вы рисковали… рисковали жизнью девочки так плотно прикрывая Землю от зова.
– Мы бы нашли девочку, Отец. Непременно. нашли бы, – ответил Седми, уже не впервой величая так Першего и вкладывая в сие величание какой-то особый, доступный одному ему смысл. – Словута нашел бы… Просто понадобилось немного больше времени, но от его порученцев скрыться бы ни антропоморфу, ни принесенной капельнике не удалось. Просто наша дорогая девочка опередив, убежала сама.
– Как она? – Перший похоже не спрашивал, а токмо дыхнул, и той самой переполняющей его тревогой всколыхал не только материю своей рубахи, но и придал зяби полотнищам испарений, плотно обступившим его трон.
– Девочка вельми хрупкого здоровья, слабенькая, при том достаточно порывистая, горячая. Лучица слишком подвижная… И я о том толковал тебе Отец не раз… И, знаешь, мне кажется плоть слишком быстро теряет свои силы, – пояснил Седми и подле него в воздухе заискрилась россыпь огня, в доли секунд наполнившая не только кожу его лица легкой марностью, но и усыпав собой пшеничные волосы. – Не уверен, Отец, не уверен, что нам удастся ее уберечь от скорой смерти. Тем более у нее нет настоящего мастера… И, судя по всему, не будет, ибо мне сложно переубедить Небо, а ты, не можешь того потребовать.
Это Рас, видимо, сказал, нарочно… упомянув, как одного, так и второго из старших Зиждителей, чем вызвал раскатистый вздох последнего. Волнение медлительно нарастало подле Седми, посему, чтобы как-то остановить данное состояние, он принялся фланировать по залу, повдоль трона Першего, каждым движением своих золотых сандалий вспенивая серебристый дым, прикрывающий пол. Острые лоскутки, которого не только цеплялись за долгий подол серебристой рубахи Бога, но и за края накинутого золотого плиссированного плаща, проходившего подмышками рук одним своим полотном и схватывающимся на груди крупным марно-синим сапфиром.
– Надо почаще с ней говорить… голубить ее, так как не только девочка, но и лучица вельми хрупкие, – наконец произнес Перший, и убрал от лица руку, обеспокоенно и одновременно огорченно потухшее взглянув на прохаживающегося Седми. – Столько времени потеряно, не мудрено, что связь ее с телом так слаба… Поколь не решилось с ее наставником… Прошу тебя, мой бесценный малецык, пусть альвы будут особенно к ней внимательны, заботливы, предупредительны.
– Они делают все, Отец, что умеют, что знают, но этого мало… Для девочки, я уже не говорю про лучицу… для девочки это мало, неужели не ясно, – старший сын Небо резко остановился и повернув голову в сторону Димурга дюже расстроено на него зыркнул, осыпав пространство округ себя багряно-желтыми брызгами огня. – Ты… Ты, Отец. Это должен сделать ты. Если лучица тебе дорога, защити ее и убеди Небо принять наставника, а посему ты должен отправиться к Родителю.
– Конечно, – не раздумывая, отозвался Перший и легохонько качнул своей мощной головой, одначе, притом явственно заколебались на ней черные кучеряшки волос. – Я конечно отправлюсь к Родителю… незамедлительно… Не думал… не думал, мой бесценный малецык, что все так плохо. Ты, моя любезность, дождешься меня, – теперь волнение в голосе Бога осело сменив там место просьбе. Седми порывчато кивнул. – Спасибо, мой дорогой, побудь поколь в пагоде. Я возвернусь скоро и тогда мы с тобой обо всем потолкуем, как того оба желали.
Седми, неотрывно, смотрел на старшего Димурга, не отвечая. Впрочем, в его взоре сквозило столько теплоты в отношении Бога, что не оставалось сомнений он и сам жаждет того, чтобы побыть подле Першего и поговорить с ним.
– Девочка надеюсь, сейчас в безопасности? – вопросил старший Димург, неторопко поднимаясь со своего трона, и все поколь встревожено рассматривая Раса, ибо искры и цвет его кожи, наполняющиеся марностью почти не чем не отличимой от сияния сапфира на груди свидетельствовали о увеличивающимся волнение.
– Да, в безопасности. Девочка поколь будет жить в капище, – точно пробуждаясь от взора Першего и стремительно передернув плечами, абы тем самым погасить аль сбросить с себя искристость, молвил Седми. – Там ей будет спокойнее. Но ей нужно, как ты понимаешь, небо, даль лугов и природа Земли, ей нужен воздух.
– Я не задержусь, мой милый, обещаю… обернусь быстро, – голос Першего тягостно сотрясся. Он медленно шагнул навстречу стоящему Расу и протянув в его сторону обе руки, вельми нежно сказал, – ты так утомлен, малецык… Похудел… взволнован… взволнован так, что не можешь справиться с охватывающей тебя тревогой. Небо тебя не бережет… не бережет моего любезного, дорогого малецыка.
Старший сын Небо с трепетом взглянул на направленные в его стороны руки Зиждителя, и, не мешкая шагнув к левой из них, склонив голову, приник к подушечкам пальцев губами. И тотчас искристость в воздухе, на волосах Бога иссякла, будто это Перший одним своим выдохом согнал ее на пол, прямо в стелющиеся слоями пары дыма. Димург также скоро обхватил правой рукой Седми за плечо, и, потянув на себя, крепко обнял, бережно проведя по волосам и спине Бога.
– Тебе надобно утишиться… отдохнуть, поколь меня не будет. Ты вельми ослаблен, – добавил Перший все тем же ласковым голосом и днесь он звучал не бас-баритоном, а вроде переливался серебряными струнами журчащей воды.
Кожа на лице Седми, сызнова побелев, затеплилась изнутри золотым сиянием, а Перший все поколь продолжал гладить его волосы, словно голубя там каждую прядку, вскинувшуюся из-за пляса искорок по ним. В мочке левого уха Раса ярко замерцали махими капельками бледно-синие сапфиры, украшающие ее по всему окоему, несомненно радуясь близости старшего Димурга.
– Отец, если Родитель позволит тебе вступить в соперничество за лучицу, – произнес Седми уже более спокойным тембром своего высокого звонкого тенора, все поколь будучи в объятиях Димурга. – Небо просит воздержаться о заявлении тех прав. Он хочет проучить Асила и не дать ему возможности прикоснуться к лучице.
– Это не надобно делать… зачем, мой милый? – тотчас отозвался Перший и по лицу его пробежала тонкая рябь, будто скрутившая их черты корчей. – Зачем так поступать с Асилом?
– Также как Асил когда-то поступил в отношении Круча с нами, в частности со мной, Отец, – обидчиво дыхнул в направлении Першего Седми и тягостно дернулся, словно жаждая вырваться из удерживающих его объятий. – Прошу тебя, Отец… Прошу. Разве я часто о чем тебя прошу. Пусть Асил на себе испытает то, что когда-то пережил я.
Перший еще плотнее прижал к себе Раса так, что лицо последнего и склоненная голова вроде вдавились в его плечо, и замер… Лишь пару мгновений в зале царила тишина, а после по лицу Димурга легкой зябью пробежало золотое сияние, и выплеснулось на полные губы, оные самую малую толику изогнулись в улыбке, так словно Бог принял для себя какое-то решение, али нашел выход из создавшейся неприятной для него ситуации.
– Все… все мой бесценный… Пусть будет, так как ты просишь, мой малецык, – по любовно отозвался Перший и нежно поцеловал Седми в правый висок. – Хотя мне не приятно думать, что вы начинаете свару с Асилом… Да и потом как только я побываю у Родителя, и Он укроет лучицу, вы будете обязаны сообщить Асилу, что родился новый Бог. Не допустимо скрывать его от иных печищ, то не благостно скажется в первую очередь на самой лучице… надобно плоть показать всем Зиждителям.
– Мы обязаны показать плоть, да, – изрек Седми, и, вздев голову, воззрившись в лицо Першего, широко ему улыбнулся. – Мы и покажем, а после ты заявишь права на противоборство.