Пуща сменилась лесистыми прериями, пустынными землями, где до сих пор водились дикие звери. На Тью не было достаточной перенаселенности, чтобы высылать поселенцев на это плато, где зимы были ужасно холодными, а лето - невыносимо жарким. Через час они достигли Хребта, громадной скальной гряды длиной в несколько тысяч километров, и в километр высотой. Правда, в этом месте скалы разделялись на две части, так что в разрыве склоны были даже не слишком крутыми. Перед самым нагромождением каменных гор и располагался город Степ, где заканчивалось речное движение и переходило в дорожное. Лишь немногие фермеры могли позволить себе иметь грузовички. Но даже и тогда, когда Степ перестал быть столицей, он был достаточно важен в местном масштабе.
Автобус катился вверх-вниз по извилистому шоссе, напоминавшему американские горки и проложенному в скалах несколько веков назад. Дорога была ухабистой, но автобус храбро двигался вперед, если не считать нескольких случаев, когда он съезжал чуть ли не к краю обрыва. Анссет все так же глядел через окна, и даже Эссте увлеченно присматривалась к обширным обработанным полям у подножия обрыва. То, что падает на плато в виде снега, у подножия выливается дождем, и здешние фермеры кормят весь мир, как они сами говорят.
Сам город Степ был скучным. Все дома были старыми, все здесь: от покосившихся вывесок, до практически пустых улиц кричало об упадке. Тем не менее, урок должен был быть выучен. Эссте повела Анссета в мрачный ресторан и заказала обед. "Здесь даже цены давят", - обратила она внимание мальчика, но тот не обратил на это внимания.
Людей в ресторанчике было не больше, чем на улицах. Где же были все обитатели, если таковые вообще имелись? Но заказ принесли быстро. Еда была даже неплохой, только вот запах испарился где-то между фермой и столом. Анссет чего-то поклевал. Эссте съела еще меньше. Вместо того, чтобы предаваться чревоугодию, она рассматривала окружающих. Поначалу ей показалось, что все они преклонного возраста, но, не привыкши доверять первому впечатлению, она стала считать. Только шесть человек были седыми или же лысыми - с дюжину остальных посетителей было среднего возраста или молодыми людьми. Кое-кто молчал, но большинство разговаривало друг с другом. Равно как и сам ресторан выглядел старым, так и разговоры казались истертыми, из-за чего Эссте сделалось как-то грустно. Песня этого места куда-то ушла, если такая вообще имелась. Теперь же здесь хозяйничали только вздохи.
И как только Эссте подумала об этом, до нее вдруг дошло, что Анссет тоже вздыхает. Звук был тихим, но всепроникающим, почти как у кухонных машин, которые и делали еду. Самообладание позволило наставнице не глядеть на мальчика, вместо этого она слушала песню. Та же была точнейшим отражением настроения этого места, изумительным пониманием, нет, не обездоленности, но утомленности людской. Но постепенно Анссет встраивал в свою мелодию восходящий тон, странный, неожиданный элемент, который делал ее интересной, или, по крайней мере, слышащий эту мелодию начинал хотеть чем-то интересоваться. Эссте сразу же поняла, что делает Анссет. Он нарушил запрет. Он выступал на публике. Только вот опять - песня не была его собственной: она предназначалась для всех людей, сидящих в этом ресторанчике, включая и саму Эссте, желающих слушать, желающих, чтобы появилось какое-то чувство.
И живость этой мелодии тут же подействовала. До сих пор молчавшие люди начали разговаривать; те разговоры, которые велись до того, сделались более оживленными. Люди начали улыбаться. Некрасивая девушка у бара заговорила с официантом. Они даже стали шутить. И никто, казалось, не заметил песни Анссета.
И тут мальчик заглушил, свел песню, позволив ей замереть на полуноте, так что, казалось, она продолжилась в тишине. Даже сама Эссте не была уверена, когда же закончилась песня, хотя она была единственной, кто к ней внимательно прислушивался. Но и по завершению песни, ее эффект не растаял. Эссте все еще ожидала, как долго люди будут улыбаться. Но даже когда они покинули ресторан, тот все еще улыбался.
- Поздравляю тебя, - сказала Эссте, - с великолепным выступлением.
Но лицо Анссета оставалось таким же бесстрастным. Хотя его выдал голос:
- Их изменить труднее, чем людей из Певческого Дома.
- Как будто пытаешься идти по воде, так? - спросила Эссте.
- Или по илистому дну. Но я могу это делать.
Никакого самодовольства. Всего лишь констатация факта. Но я же тебя знаю, парень, думала Эссте. Про себя ты прямо прыгаешь от радости. Ты шикарно провел время, показав, что способен меня обвести вокруг пальца, и в то же время - что способен справиться с любой ситуацией. Но если только эта ситуация тебя не касается.
Автобус вез их через ночь, но теперь они отдалялись от Хребта на запад; когда они прибыли в Богг, было еще темно. Правда, темным было только небо. Фонари наполняли город светом до самого берега моря. Казалось, что между огнями нет ни малейшего просвета, как будто город был покрыт ковром чистого света, что он был кусочком самого солнца. Тучи над городом ярко отсвечивали. Казалось, что сияло даже само море.
Улицы были настолько забиты толпами, даже в эти последние часы перед рассветом, что автобусы и грузовички, даже мотоциклы, должны были двигаться по нависающим над домами эстакадам. Все это было поразительно, ослепительно, волнующе. Нашествие людей было столь отчаянным, невообразимым и пугающим, что это чувствовалось даже в автобусе. Анссет все это время спал, лишь проснулся на мгновение, когда Эссте попыталась заинтересовать его происходящим.
- Огни, - сказал он, но в тоне голоса было другое: Уж лучше я посплю.
- Можете подниматься к себе и спать, - сказал им служащий в гостинице. - Днем здесь ничего не происходит. Даже деловая жизнь происходит ночью. Днем вы даже поесть не сможете толком, разве что в одной из круглосуточных столовок для наркоманов.
Только Анссет, поспав несколько часов, настоял на том, чтобы выйти.
- Я хочу осмотреть город сейчас.
- В электрическом свете он выглядит лучше, - сказала ему Эссте.
- Так. Так потому я хочу его увидеть именно сейчас.
- Так? По мне бы лучше отдохнуть.
- Здесь очень мягкие кровати, - сказал Анссет. - Я всю спину себе отлежал. То, что мы ели в Степе, заставило меня четыре раза ходить в туалет, но даже и там еда выглядела получше, чем на тарелке. Я хочу выйти. Я хочу видеть город, пока он не одет этими глупыми людьми.
Тебе восемь лет, сказала про себя Эссте, но могло бы и восемьдесят.
И они смотрели на Богг при свете солнца.
- Название? - спросил Анссет.
- Город находится в эстуарии реки Сэлвей. Большая часть земли здесь возвышается над уровнем моря буквально на несколько сантиметров, и она постоянно угрожает сползти в море.
Наставница показала мальчику, как архитектура приспособилась к здешним условиям. В каждом доме на всех этажах был главный вход, открывающийся в пустое пространство. Когда здание садилось, начинали пользоваться входом на нижнем этаже. Здесь были такие дома, которые возвышались над уровнем улиц всего на пару футов; другие дома строили прямо у них на крышах.
Светящиеся вывески днем были выключены; людей на улицах было очень мало.
- Он такой же мертвый, как и Степ, - сказал Анссет
- Если не считать того, что он оживает ночью.
- Разве?
В некоторых местах на улицах мусор лежал несколькодюймовым слоем. Уборочные машины шастали по городу и урча пережевывали отходы. Те немногие прохожие, которые встречались на улицах, выглядели так, будто ночь была для них очень тяжкой - во всяком случае, по ним было видно, что они не выспались. Вчера ночью здесь был карнавал, а сейчас город походил на кладбище.
Парк. Они присели на скамейку, в несколько мгновений приспособившуюся к очертаниям их тел. Неподалеку, опустив ноги в пруд, сидела пожилая женщина. В руке она держала идущую в воду леску. Рядом с ней извивался уродливый угорь. Женщина свистела.
Мелодия у нее была грубой, немелодичной и повторяющейся. Анссет стал напевать тот же самый мотив, в том же высоком регистре - неуверенный и виляющий. Он передразнивал женщину, коленце за коленцем, одна неправильная нотка за другой. А потом, неожиданно, он спел скрипучий до боли диссонанс. Женщина повернулась к нему, с трудом переваливая свой здоровенный живот с коленей. Она засмеялась, и ее грудь заколыхалась вверх-вниз.
- Ты знаешь эту песню? - обратилась она к мальчику.
- Знаю! - крикнул в ответ тот. - Я сам написал ее!
Женщина опять засмеялась. Анссет смеялся вместе с нею, только его смех был имитацией смеха пожилой женщины: долгий захлеб, потом короткий, громкие всплески звука. Ей понравилось слышать смех, так похожий на ее собственный - ведь это и был ее собственный.
- Иди сюда! - позвала она.
Анссет направился к женщине, и Эссте последовала за ним, даже не зная, как старуха поведет себя с мальчиком. Она беспокоилась до тех пор, пока женщина не заговорила снова:
- Недавно здесь, - заявила она. - Я сразу же могу сказать, кто здесь новичок. Это твоя мама? Прелестный мальчик. Не отпускайте его одного по вечерам. Он слишком красив, и его могут взять для развлечений. Не знаю, о чем вы там думаете, надеюсь, может вы поглядите на этого угря, а говоря о нем - не хотите ли вы его купить?
Угорь, как будто чувствуя, что о нем говорят, непристойно выгнулся.
- Он еще не умер, - прокомментировал это Анссет.
- Чтобы он умер, надо несколько часов. Для меня это хорошо. Чем дольше они тут бьются, тем больше размягчаются, а значит, тем лучше у них вкус. Тут в пруду их полно. Он соединен с очистной системой. Так что они живут в отходах. Вместе с вещами похуже. Богг производит больше дерьма, чем какой-либо другой город, достаточно, чтобы кормить миллионы этих тварей. А пока они есть, я с голоду не сдохну.
Она опять засмеялась, и Анссет засмеялся вместе с ней, после чего оборвал смех, превратив его в безумную песню, еще даже более похожую на смех. Хорошо еще, что Эссте владела самоконтролем, чтобы не расхохотаться самой.
- Ваш мальчик певец.
- У него много талантов.
- Певческий Дом? - спросила женщина.
В данном случае было лучшим солгать.
- Там его не взяли. Я говорила, что у него талант, да что там, он гений, но все эти их дурацкие тесты не смогли открыть гения, когда он пел им арию.
- Это и так хорошо. Тут есть множество мест для певцов, и не обязательно типа Певческого Дома. Если он еще пожелает при этом сбросить свою одежду, то сможет заработать целое состояние.
- Здесь мы только в гостях.
- Тут имеются даже такие местечки, где он мог бы подзаработать, даже одеваясь. Тут есть вещи самого разного рода. Правда вы же не городские. Тут всякий знает, что не следует ходить в парк днем. Чтобы патрулировать их, не хватает полиции. Даже мониторы не помогают - за ними следит всего несколько человек, да и те дремлют после ночи. Ночью оживают, а днем как сонные мухи. - Она засмеялась, но ее глаза быстро сделались серьезными. - Здесь, на краю, пока что все нормально. И ко мне никто не цепляется. Но вот вам следует быть поосторожнее.
Анссет взял угря в руки и без всякого чувства разглядывал его. Зато в глазах рыбы было отчаяние.
- И какова она на вкус? - спросил мальчик.
- А ты как считаешь? Он ест только дерьмо. Вот и на вкус тоже дерьмовый.
- И вы это едите?
- Пряности, соль, сахар - я могу взять угря и придать ему какой угодно вкус. Ужасный, но на угря уже не похожий. У угрей эластичное тело. Его можно изгибать и крутить сколько хочешь.
- Ах.
Для пожилой женщины это ах ничего не значило. А для Эссте: Для тебя я тоже такойвот угорь. Ты можешь изгибать меня, но я буду выпрямляться.
- Пошли, - сказала Эссте.
- Прекрасная мысль, - отозвалась женщина. - Здесь небезопасно.
- До свидания, - сказал ей Анссет. - Я был очень рад нашей встрече.
И в его голосе было столько радости от этой встречи, что пожилая женщина долго дивилась этому и еще долго улыбалась, даже когда мальчик исчез за углом.
12
- Все это скучно, - заявил Анссет. - Тут должно быть больше, чего бы стоило увидать.
Эссте удивленно поглядела на него. Когда она сама прибыла сюда как начинающая Певчая Птица, все представления с их танцами, пением и смехом были для нее чудесным сюрпризом. Не думала она, что Анссету все так быстро надоест.
- Ладно, тогда куда мы пойдем?
- За.
- Куда это "за"?
Мальчик не отвечал. Он уже поднялся со своего места и протискивался к выходу. Наставница догнала его и взяла за плечо. Мальчик совершенно не обратил на это внимания и направился дальше. Эссте еще раз попыталась схватить его, но Анссету было гораздо легче лавировать в толпе в проходах, где все время туда-сюда носились люди. Она увидала, как ее подопечный заскочил в дверь, откуда появлялись и куда исчезали официанты. Не имея другого выхода, Эссте поспешила за ним. И куда девались обычный страх и стыд перед чужими, которые обычно удерживали детей из Певческого Дома в послушании?
Эссте нашла мальчика среди поваров. Они смеялись и шутили с Анссетом, а тот эхом отражал их смех и настроение, делая их еще счастливее, хотя говорил им совершеннейшую белиберду. Они уже любили мальчика.
- Ваш сын, леди?
- Мой.
- Хороший мальчик. Прекрасный паренек.
Анссет наблюдал за тем, как они готовят блюда. В кухне было ужасно жарко. Повара рассказывали ему про свою работу.
- В большинстве мест стоят быстродействующие печки. Но здесь мы готовим для тех, у кого старые вкусы, готовим по старинке. Это наша особенность.
На лице Анссета выступили капли пота; волосы приклеились ко лбу и шее потными кудряшками. Только он, похоже, не замечал этого, но Эссте увидала это и беспрекословно заявила:
- Мы идем.
Анссет не сопротивлялся, но когда она повела его к двери, через которую они вошли сюда, он настойчиво потянул ее к другому выходу. Он вел к погрузочной рампе. Грузчики с любопытством глядели на них, но Анссет пробормотал ничего не значащую мелодию, и они оставили странную пару в покое.
Идущая за рампой улочка была общей для всех строений квартала. Это был город в городе: все двери снаружи отсюда были открыты для посетителей, игроков, искателей развлечений; а здесь, с заднего крыльца, были ходы для грузчиков, официантов, слуг, администраторов, артисты бегали вперед и назад, раскатывали на ржавых такси, кто-то опорожнял мусорные баки. Здесь находилось все то уродство, которое производилось всеми прелестями и удовольствиями Богга и скрывалось от владельцев тугих кошельков за стенами и дверями с надписью "Только для обслуживающего персонала".
Эссте с трудом поспевала за Анссетом. Она не была в претензии к нему, что именно он вел ее сейчас. Это он обнаружил это место, и его музыка могла удержать на расстоянии тех, кто мог помешать им. Она должна была оставаться с мальчиком и хотела быть с ним, потому что сама была взволнована сделанными им открытиями, более увлечена, чем он сам показывал.
Переработка мусора; секс-шоп; бронированный автомобиль, в который инкассаторы загружают выручку вынутую у азартных игроков из карманов; дантист, специализирующийся на лечении зубов у тех, кому по службе необходимо улыбаться, но которые могут оторваться от работы всего лишь на несколько минут; репетиция какого-то старомодного шоу; и тысячи грузчиков, доставляющих продукты и вытаскивающих мусор.
И еще - морг.
- Вам нельзя сюда, - сказал им прозектор, но Анссет только улыбнулся и сказал:
- Почему, можно, - и пропел послушание.
Прозектор пожал плечами и вернулся к своей работе. А вскоре он уже начал рассказывать о том, что делает:
- Я их вычищаю. - Тела поступали к нему на конвейере, а он перекатывал их на свой стол, где вскрывал брюшную полость и вытаскивал кишки. - Богачи, бедняки, победители и проигравшие, игроки, рабочие, в этом городе умирает сотня за ночь, а здесь мы их хорошенько чистим, чтобы были как новенькие. А кишки у всех одинаковые. И вонь ото всех одна и та же. И все голенькие будто младенцы. - Кишки отправились в мешок. Прозектор запихнул вовнутрь комки синтетического волокна и зашил кожу кривой иголкой. На одно тело он потратил всего десяток минут. - Другой у нас делает глаза, еще один занимается открытыми ранами. А я специалист по этим вот делам.
Эссте хотелось уйти. Она вцепилась в плечо Анссета, но тот идти не желал. Он смотрел, пока не сменилось четыре тела. Четвертое принадлежало старухе из парка. Прозектору, вроде, уже надоело болтать. Он сделал надрез на громадном животе. Вонь была ужасной.
- Ненавижу толстых, - заявил прозектор. - Всегда нужно извлекать жир, а это меня задерживает, и после них я отстаю. - Он наклонился над горой плоти, чтобы захватить внутренности, а выпрямившись, выругался. - Жирные вечно партачат мне работу.
На лице старухи была гримаса, которую можно было принять за улыбку. Горло у нее было перерезано.
- Кто ее убил? - спросил Анссет. Ни в голосе, ни в лице у него не было ни следа эмоций, кроме обычного любопытства.
- Кто угодно. Откуда мне знать? Убийцы. Такие могут прибить за что угодно. Только эта была нищенкой, это точно. Я же чую запах. Жрала угрей. Только даже если бы ее не прибили, вскоре это сделал бы рак. Понимаешь? - Он вытащил желудок, покрытый опухолями. - Она была толстая и не знала, что у нее эта гадость. Только вот, рано или поздно, она бы ее прикончила.
Только после больших усилий и не с первого раза прозектору удалось сшить брюшину. В это время на конвейере поступило следующее тело.
- Черт, - выругался служитель морга. - Они что, сговорились сегодня? Еще один жирный.
- Пошли, и немедленно, - сказала Эссте и позволила, чтобы уровень самообладания настолько снизился, чтобы это удивило мальчика и позволило бы увести его. Анссет послушно разрешил провести его до внутренней улочки.
- Хватит! - заявила Эссте. - Пошли.
- Она была не права, - сказал Анссет.
- Кто.
- Женщина. Она ошибалась. Ей не дали быть одной.
- Анссет…
- Поездка получилась хорошей, - сообщил мальчик. - Я многое узнал.
- Что же именно?
- Удовольствие - это как делать хлеб. Много-много жары, тяжкая кухонная работа, и все ради нескольких глотков за столом.
- Очень хорошо. - Наставница все еще пыталась увести мальчика.
- Нет, Эссте. Это в Певческом Доме ты можешь мне запрещать, но тут - нет.
И Анссет вырвался и помчался к заднему ходу театра. Эссте побежала за ним, но когда ты не очень молода, хотя и стараешься держать себя в форме, женщина ее лет даже не может и надеяться перехватить собирающегося удрать мальчишку. Ей еще повезло увидать, куда тот побежал.