Оркестр играл на всю катушку, а на сцене плясали голые женщины. За кулисами ожидали своей очереди такие же голые мужчины. Анссет встал за тюлевой кулисой и был напряженным, как и всегда, когда пел. Его голос был чистый и громкий, и, услышав его, женщины перестали танцевать, очень скоро и оркестранты заслушались и перестали играть. Анссет вышел из-за кулисы и прошел на сцену, не прерывая песни.
Мальчик пел о том, что все они чувствовали, то, что не могла удовлетворить патетическая игра оркестра. Он пел похоть собравшихся: зрителей, оркестрантов, обнаженных мужчин и женщин, хотя сам никогда ее не испытывал; и та стала нарастать, становясь неуправляемой. Это убивало Эссте, когда она смотрела на происходящее. Мальчик давал толпе все, что она желала.
Но потом он сменил песню. Все еще без слов, он начал рассказывать собравшимся о потных поварах на кухне, о грузчиках, дантисте, об убогости задних улиц. Он дал им понять боль усталости, горечь неблагодарной службы. И, в конце концов, он стал петь про пожилую женщину, спев ее смех, спев ее одиночество и веру, а затем спел ее смерть, разделывание на блестящем и холодном столе прозектора. Это было агонией, слушатели начали плакать и рыдать, они начали покидать зал, но только те, у кого было достаточно самообладания, чтобы подняться с мест.
Голос Анссета проникал сквозь стены, но не давал эха.
Когда зал опустел полностью, Эссте поднялась на сцену. Анссет глянул на нее, и его глаза были такими же пустыми как и зал.
- Ты проглотил их, - сказала Эссте, - а затем выблевал назад, еще более глупыми, чем они были ранее.
- Я пел все то, что было во мне.
- В тебе? Ничего этого в тебе никогда не было. Это впиталось в стены, а ты вытащил его на свет.
Анссет не отвел глаз.
- Я так и знал, что тебе не будет известно, когда я пел от своего имени.
- Нет, это ты ничего не знал, - ответила на это Эссте. - Мы возвращаемся домой.
- Но ведь у меня был целый месяц.
- Тебе не нужен месяц здесь. Тебя уже ничего не изменит.
- Так я угорь?
- А может ты камень?
- Я - ребенок.
- Самое время напомнить тебе об этом.
Анссет предпочел не упрямиться. Эссте довела его до гостиницы, там они собрали свои вещи и выехали из Богга еще до наступления рассвета. Все рухнуло, думала про себя Эссте. А я ведь считала, что здешняя смесь человеческих отношений сможет открыть его. Только все, что он открыл, это лишь то, что в нем уже было. Бесчеловечность. Несокрушимая стена. И уверенность, что он может делать с людьми все, что только пожелает.
Слишком хорошо читал он незнакомую аудиторию. Такого до сих пор в Певческом Доме не случалось. Анссет не был только лишь блестящим певцом. Он мог слышать песню в людских сердцах, и безразлично, умели те петь сами или нет; он мог слышать их, усиливать, мог петь эту же песнь им в отместку. В Певческом Доме ему придали форму, но мальчик был отлит не из такого ковкого материала, как остальные. И отливка не соответствовала форме.
Так в чем же была ошибка, размышляла Эссте. Что треснуло в первую очередь?
В этот момент она не могла поверить, что причина этому был сам Певческий Дом. Несмотря на всю кажущуюся силу, Анссет был чрезвычайно хрупок. Если в подобном состоянии он отправится к Майкелу, поняла Эссте, он будет действовать вопреки всем моим связанным с ним планам. Майкел силен, возможно, что он достаточно силен, чтобы сопротивляться коварному дару Анссета. Но были и другие: Анссет может уничтожить их. Понятное дело, совершенно не понимая того. Они вновь и вновь придут испить из его источника, не зная того, что выпивают себя сами, пока не иссякнут.
В автобусе мальчик спал. Эссте обняла его, прижала к себе и все время пела и пела ему песнь любви.
13
- У меня нет на это времени, - сказала Эссте, позволив, чтобы в голосе ее сквозило раздражение.
- У меня тоже, - с вызовом заявила на это Киа-Киа.
- На Тью имеются превосходные учебные заведения. И стипендия у тебя, более чем достаточная.
- Меня пригласили в Принстонский Государственный Институт.
- Чтобы содержать тебя на Земле, понадобится в десять раз больше средств. Не говоря уже о стоимости полета на Землю. Плюс, к тому же тебе нужны будут деньги и на жизнь - это громадная сумма.
- Она в десять раз меньше того, что вы получаете в год за одну Певчую Птицу.
Довольно верно. Эссте вздохнула про себя. Слишком много выпало на один день. Я не готова встретиться с этой девушкой лицом к лицу. То, что не забрал Анссет, довершила усталость.
- Но почему именно Земля? - спросила она, понимая, что даже Киа-Киа распознает вопрос как последнюю попытку сопротивления.
- Земля потому, что в своей области я тоже Певчая Птица. Я понимаю, что вам с этим трудно согласиться, что некто может делать что-нибудь великолепно, но не петь, только…
- Можешь идти. Мы заплатим.
Тон ее голоса отпускал девушку. Совершенная неожиданность решения и его как бы случайность совершенно лишили победу ее вкуса. Киа-Киа подождала еще немного, затем пошла к двери. Но там остановилась, обернулась и спросила:
- Когда?
- Завтра. Вызови ко мне казначея.
После этого Эссте вернулась к разложенным у нее на столе бумагам. Пользуясь возможностью, Киа-Киа, оглядела Высокий Зал. Это я выбрала тебя на это место, думала она, пытаясь чувствовать себя победительницей. Только вот радости никак не было. Все было так, как говорил Хррей - она сделала совершенно очевидный выбор. Любой, кто знает Певческий Дом, мог бы выбрать Эссте на это место.
В зале было холодно, но жалюзи, по крайней мере, были закрыты. Здесь гуляли сквозняки, но уже не ветер. Эссте явно не собиралась умирать в ближайшее время. Киа-Киа глянула на окно, из которого чуть не выпала. С закрытыми жалюзи оно было окно как окно или даже часть стены. Даже само помещение вовсе не находилось на километровой высоте от земли - как и остальные строения Певческого Дома. И сам он был всего лишь зданием, и девушке было плевать на то, что больше она его никогда не увидит, она не испытывала глубинной связи с его камнями, она не собиралась вспоминать о нем и даже рассказывать о нем своим новым друзьям в университете.
Но ее пальцы погладили камень стены, когда она выходила.
Услышав, что Киа-Киа выходит, Эссте подняла голову. Наконец-то ушла. После этого она подняла лист бумаги, занимавший ее гораздо сильнее, чем все потребности Глухой, пытавшейся мстить за свой собственный промах.
Песенному Мастеру Эссте:
Майкел вызвал меня на Землю для службы в дворцовой охране. Наряду с этим, он переслал мне инструкции, чтобы я забрал с собою и его Певчую Птицу. Насколько я понимаю, мальчику уже исполнилось девять лет. У меня нет никакого выбора, кроме как исполнять приказ. Я так распланировал свою поездку, что Тью будет последней остановкой перед Землей. У вас есть двадцать два дня с момента получения этого сообщения. Прошу прощения за неожиданность, но приказ есть приказ.
Рикторс Ашен.
Письмо пришло сегодня утром. Двадцать два дня. И что самое паршивое, Анссет уже готов. Готов. Готов.
А я не готова.
Двадцать два дня. Эссте нажала кнопку у себя на столе.
- Пришлите Анссета ко мне.
14
Ррук пришла в Ясли и Капеллы, как ей и следовало по распорядку. В ее голосе не было особенной силы, но она была чудесной певицей и доставляла удовольствие всем, кто ее слышал. Тем не менее, она испытывала страх. Ясли и Капеллы были гораздо большим шагом вперед, чем между Скрипучкой и Колокольчиком или даже между Колокольчиком и Ветерком. Здесь она была одной из самых младших, а в своих Яслях младше ее никого и не было. И только одно помогало забыть ей про робость - это были седьмые Ясли. Ясли Анссета.
- А сам Анссет придет? - спросила Ррук у сидящего рядом паренька.
- Не сегодня.
Разочарование не проявилось на лице девочки, но прозвучало в ее песне.
- Понимаю, - сказал на это парень. - Тут дело такое. Он здесь никогда не пел.
До Ррук доходили слухи об этом, только она никак не могла в них поверить. Анссету не давали петь? Но это было правдой. И она пробормотала песню, в которой была несправедливость этого запрета.
- Я и сам не знаю, за что его, - сказал ей сосед. - Однажды я тоже пел подобное в Капеллах. Меня зовут Ллер.
- Ррук.
- Я слыхал про тебя. Ты та самая, кто первая пропела Анссету песню любви.
Тут была некая связь - они оба чем-то жертвовали, осмеливаясь сделать что-то ради Анссета. Но тут начались занятия, и их беседа прекратилась. Сегодня Ллер пел в трио. Он вел высокую партию - звонкое жужжание, меняющееся лишь изредка. Но он все время контролировал общее звучание трио, в центре которого находились все время меняющие свое место остальные два голоса. Виртуозно пользуясь своим умением, он делал песню необыкновенно красивой. Теперь он еще сильнее нравился Ррук, из-за своих способностей, а не только его участию в деле Анссета.
После окончания занятий, совершенно не договариваясь заранее, Ррук с Ллером пришли в ясли к Анссету.
- Еще до начала спевки его вызвали к Песенному Мастеру Эссте в Высокий Зал. По-моему, он скоро вернется. Обычно сама Эссте приходит учить его, так что, возможно, она вызвала его, чтобы объявить о снятии запрета.
- Я надеюсь на это, - согласилась с парнем Ррук.
Они постучали в дверь Анссета. Она открылась; сам мальчик молча пропустил их вовнутрь.
- Анссет, - начал было Ллер, а потом замолчал. Любого из своих товарищей они могли спросить прямо. Но долгая изоляция Анссета, его совершенно не похожая на ребячью экспрессия, вечное отсутствие интереса к чему-либо - эти препятствия преодолеть им было нелегко.
Когда молчание уж слишком затянулось, Ррук, не подумав, ляпнула:
- Мы слыхали, ты ходил в Высокий Зал.
- Ходил, - коротко ответил Анссет.
- Так что, сняли запрет?
Мальчик только молча глянул на нее.
- Ой, - девочка прикрыла рот рукой. - Извини. - И голос ее сам выдал, как стыдно ей было.
А после этого Ллер заметил, что постель Анссета скатана.
- Ты уходишь? - спросил он.
- Да.
- Куда же? - поинтересовался Ллер.
Анссет подошел к кровати, взял сложенное белье и направился к двери.
- В Высокий Зал.
После чего он обошел товарищей и пошел по коридору.
- Зачем, чтобы жить там? - спросил вдогонку Ллер.
Но Анссет не удостоил его ответа.
15
- Это работа не для искателя, - сказал сам искатель.
- Знаю, - ответила ему Эссте, а затем пропела свои извинения, в которых было объяснение важности и необходимости этого дела.
Смягченный этим, искатель доложил:
- Я занялся тем, что проверил все секретные файлы рынка продажи детей-певцов за десять лет. На Доблей-Ми бизнесом заниматься просто. Если у тебя имеются деньги, и ты знаешь, кому их сунуть, то можно устроить все, что угодно.
- Так вы нашли?
- Анссет был похищен. Его родители все еще живы, и они готовы заплатить любые деньги, лишь бы вернуть его обратно. Когда его забрали у них, он был достаточно взрослым, чтобы помнить своих родителей и знать, что они не хотели бы отпускать его просто так. Его похитили у них в театре. Похититель, с которым я разговаривал, сейчас сделался мелким государственным служащим. Налоги или что-то вроде того. Мне пришлось сговориться с несколькими наемными убийцами, и его хорошенько избили, прежде, чем доставили ко мне. Очень неприятный род деятельности. Несколько недель я не мог петь.
- Его родители?
- Очень богатые люди. Мать - весьма интересная женщина. Отец - тут песня более двусмысленная. Вы же знаете, я не слишком могу судить о взрослых. Впрочем, мне это и не нужно. Но я почувствовал, что в нем есть чувство вины за то, что он пугается. Возможно, что он мог бы сделать и больше, чтобы вернуть Анссета. А может, вина его лежит в чем-то другом. Ага, еще одно, хотя и не к месту. По закону, как вы и я знаем, было бы страшным преступлением, не отдать ребенка назад.
Эссте глянула на него, спела несколько нот, после чего оба рассмеялись.
- Понимаю, - сказал искатель. - В Певческом Доме у тебя нет никаких родителей, никакой семьи.
- А родители не догадываются?
- Для них их малыша зовут Бирвин. Я же сказал, что один нервный мальчик из нашей больницы на Мюррейне имеет анализы крови совершенно не соответствующие крови их сына.
Стук в дверь.
- Кто?
- Анссет, - прозвучало за дверью.
- Могу я его увидеть? - спросил искатель.
- Можете. Только не разговаривайте с ним. А когда вы уйдете, закройте дверь на засов с внешней стороны. Передайте Слепому, что еду я буду получать посредством автоматов. Сюда же никто не должен входить. Все послания только через компьютер.
Искатель был заинтригован.
- Зачем такая изоляция?
- Я готовлю Певчую Птицу для Майкела, - ответила ему Эссте.
После этого она поднялась с места, подошла к двери и открыла ее. Анссет вошел в комнату, волоча за собой сверток с постелью. На искателя он глянул без малейшего интереса. Взрослый мужчина тоже поглядел на мальчика, хотя и не так бесстрастно. Два года поисков прошлого Анссета делали мальчика в глазах искателя кем-то чрезвычайно важным. Но, разглядывая его, и увидав пустоту в глазах, он быстро опустил глаза и коротко пропел свое сочувствие для Эссте. Она запретила ему разговаривать, но кое-какие вещи делать следовало. Он не мог уйти просто так.
А потом искатель вышел. Засов вошел в пазы с обратной стороны двери. Анссет и Эссте остались одни.
Мальчик довольно долго стоял перед наставницей и ждал. Но Эссте ничего ему не сказала. Она просто глядела на него, лицо у нее точно так же ничего не выражало, хотя, в связи с возрастом, какое-то выражение было на нем впечатано, посему женщина никак не могла выглядеть столь бесстрастной, как Анссет. Ожидание показалось Эссте бесконечным. Терпение мальчишки оказалось гораздо большим, чем у многих взрослых. Только и оно, возможно, не бесконечно. Все еще не говоря ни слова, Анссет подошел к каменной лавке возле закрытого жалюзи окна и присел на нее.
Первая победа.
Теперь уже Эссте могла идти к столу и заняться делом. все документы поступали через компьютер; сама же она сделала для себя кое-какие наметки; какие-то важные заметки она вводила в компьютер. Пока она работала, Анссет сидел тихо на лавке до тех пор, пока не устал и не замерз. После этого он поднялся и походил туда-сюда. Он даже не стал испытывать дверь или жалюзи. Все было так, как будто он воспринял происходящее как некое испытание, попытку померяться силой между его Самообладанием и наставницы. Двери и окна не могли быть выходом в этом испытании. Единственным выходом могла стать только лишь победа.
За окнами становилось все темнее, свет в щелях ставней совсем погас. Свет горел только лишь над поверхностью стола, почти никто еще не видел, чтобы этим столом пользовались - иллюзия примитивности была настроена для людей случайных, только лишь обслуживающий персонал и Песенные Мастера знали, что Высокий Зал на самом деле не был пустым и простым, как могло показаться. Правда, главная задача создания подобной иллюзии была не в этом. Песенный Мастер Высокого Зала в обязательном порядке был из тех, кто вырос в холодных каменных залах и Общих Комнатах, в Яслях и Капеллах Певческого Дома. Неожиданный комфорт не был бы каким-то удобством, наоборот - он вел бы к безумию. Вот почему Высокий Зал выглядел столь пустым, за исключением тех случаев, когда необходимость требовала использования кое-какого современного оборудования.
Когда Эссте, в конце концов, закрыла ящики стола и разложила свою постель на полу, Анссет присел в полутьме в углу высокого Зала. Движения наставницы как бы позволяли двигаться и ему самому. Он расстелил свою собственную постель в дальнем углу, закутался в одеяло и заснул раньше, чем Эссте.
Второй день прошел в полнейшей тишине, точно так же и третий. Большую часть этого времени Эссте работала за компьютером, Анссет же ходил, стоял или сидел, как ему хотелось, но его Самообладание не позволило ему издать хотя бы звук. Они молча ели полученную через автомат еду, молча ходили в расположенный в углу помещения туалет, где их испражнения собирались как бесценный продукт и поглощались стенами и полом.
Эссте обнаружила, что это трудное дело: все время думать о работе. В течение всей своей жизни она еще не оставалась столь долго без музыки, никогда она еще столь долго не обходилась без пения. И в последние несколько лет каждый день она слыхала голос Анссета. Это становилось невыносимым, и она это понимала - ведь даже когда ею же был наложен запрет на выступления мальчика перед другими обитателями Певческого Дома, его голос всегда звучал у него в Яслях, опять же, неоднократно они часами беседовали. Правда, именно воспоминания об этих беседах и заставили принять ее нынешнее решение. Необычайно развитый для своих лет интеллект Анссета, полнейшее восприятие того, что таится в людских умах, но в мальчишке не было ни единого проявления собственного сердца. И к этому сердцу нужно было пробиться, сказала Эссте сама себе. И я обязана быть достаточно сильной, чтобы нуждаться в мальчике меньше, чем он нуждается во мне, и все для того, чтобы спасти его, без слов кричала она себе.
Спасти его?
Всего лишь отослать его в столицу всей человеческой расы, к правителю всего человечества. Если он не найдет при этом способа перекрывать глубинные источники в самом себе, Анссет никогда не сможет выйти из такого состояния. Там, далеко, его исключительная замкнутость будет оценена и принята как должное. Там его карьера будет сделана, но, когда ему исполнится пятнадцать лет, и он возвратится сюда, в Певческий Дом, от него не будет никакой пользы. Он никогда не сможет учить - только петь. И он будет Слепым. А это его убьет.
И это же убьет и меня.
Потому-то Эссте продолжала молчать все эти три дня, а в четвертую ночь она проснулась, услышав голос Анссета. Сам он спал. Но голос из него исходил. В своем сне он пел, эти песни были бессмысленными, совершенно случайными напевчиками, такие песенки запоминают новички и Скрипучки. Зато во сне его Самообладание, хоть немного, но было сломано.
Четвертый день снова начался с полной тишины, как будто устоявшийся порядок будет продолжен вечно. Но где-то в средине дня, Анссет вдруг принял про себя решение и после обеда, когда в Высоком Зале сделалось теплее, заговорил.
- У вас должно быть имеется причина молчать, но у меня такой причины нет, если не считать того, что вы молчите. Так что, если вы всего лишь не хотите, чтобы я упрямился и говорил, я буду говорить.
Мальчик великолепно контролировал свой голос, все его нюансы убеждали в том, что формально он сдался, но о настоящем поражении не могло быть и речи. Малая победа, но очень малая. Эссте и виду не подала, что заметила голос Анссета. Правда, она была благодарна, не столько потому, что это был следующий шаг вперед, сколько потому, что снова слышала мальчика. Его разговор, контролируемый абсолютным Самообладанием, лишь чуточку сделался приближением к ее истинной цели, чем когда он просто молчал с тем же исключительным самоконтролем.