Это капитан. Хоть и наделал в штаны, но мозгов не потерял. Он только забыл, что всё ещё находится на связи с "Первым" и потому мы его голос слышим безо всякой шифровки, открытым текстом. Но капитана не слышат его храбрые воины. Пока он догадывается переключить свой селектор, пока остужает нелестными словами своих нукеров, все наши парламентёры успевают смыться и я даю команду закрыть люк…
Всё!
Вот теперь облегчение! Теперь можно сплясать джигу и делать всё, что угодно. Можно вообще закрыть занавес и идти в буфет, но какой же дурак пропустит такую сцену?
Кино продолжается до тех пор, пока капитан не наводит порядок в своих войсках. Наконец, он включает общую связь и с гневом требует, глядя на изображение Старика:
- Да прекратите же вы! Вы ответите!…..Перед Мировым Советом……Трибунал…
Ой, страшно-то как! И опять что-то ещё очень гневное и непочтительное. Эх, молодость!
Теперь солдаты разворачиваются и наводят свои рукава на наших "представителей", которые, естественно, закрываются рукавами скафандров, "очень боятся" и выглядят жалко под дулами огненных жал. И это естественно, потому что каждый космик знает, достаточно одного отверстия в скафе и спасенья нет, воздух со свистом выйдет наружу и повиснет облачком замёрзшего пара.
Но двигаются не все, последние ещё усаживаются перед видеокамерой, фиксируются в своих посадочных местах, на картинке они несколько секунд неподвижны и только потом по очереди начинают шевелиться. Это настолько заметно, что я с испугом боюсь догадливости капитана. Как школьник, пойманный директором с сигареткой в туалете, и видящий, что дым выходит из его кармана.
Однако, потрясения, видимо, замедлили и его реакцию, поэтому поток угроз не уменьшается, а солдаты всё злее глядят из своих шлемов, готовые прободать наших представителей насквозь, оглядываясь на щупальца, которые всё ещё извиваются в камере.
Я, наконец, всё же выхожу из ступора и уже более спокойно говорю по внутренней:
- Уберите монстра.
Изображение чудовища пропадает. На какое то время в эфире наступает тишина. Фигуры наших представителей выпрямляются и перестают кривляться. Пауза. Хорошая такая театральная пауза. Нам она очень нужна для последнего акта.
Вторая группа, наконец-то начала двигаться домой, вот теперь уже совсем всё, победа окончательная совсем близка, ещё протянуть полчаса.
Теперь этим мальчикам в новых шикарных скафах помощи ждать неоткуда, если только они не придумали что-нибудь сверх естественное.
В открытом канале звучит спокойный голос Старика, а его изображение при этом поднимает обе руки:
- Остановитесь! - опять длинная театральная пауза, во время которой опускаются смертоносные рукава скафов - ….Капитан Скрэбл!.Остановитесь! И перестаньте палить.
Красивая сцена. Все застыли.
- Я должен сообщить вам, капитан, что Джон Йозеф Скрэбл, капитан ВВС США погиб двенадцать лет назад при невыясненных обстоятельствах. Он совершал обычные учебные полёты на самолёте отработанной конструкции и взорвался в воздухе вместе со своим напарником. Только этот Скрэбл был допущен к управлению станцией, те цифры, которые Вы назвали, совпадают с его кодом.
Старик говорит с жутким акцентом, перед его глазами висит справка, услужливо высвеченная Первым, он читает текст, как диктор телевидения, но там, в шлюзе, этого не видно. Солдафоны видят только грозного старца, скорбно воскинувшего руки.
- Поскольку вы явились на встречу с оружием и первыми применили оружие, мало того, вы пытались захватить станцию официальным способом, то есть обманом, мы вынуждены принять меры для своей защиты.
На экране видно, что капитан что-то кричит по своей внутренней связи, но мы не знаем, что именно. Сцена становится очень угрожающей, солдаты сгрудились около своего командира, а мне хочется смеяться от этого фарса, да и все дежурные в нашем отсеке уже хохочут. У нас естественный отходняк, после напряжения и острого ощущения опасности хочется смеяться, но теперь нужно сохранить жизнь гостей от их собственной глупости.
- Я Эйрик Рауди! Начальник караула. Я прошу вас не пытаться стрелять внутри шлюза, так как вы можете повредить свои скафандры и лишить себя жизни.
Эйрик также поднимает руку и теперь головы поворачиваются к нему, отчего тела разворачиваются в обратную. В невесомости надо за что-нибудь держаться, чтобы крутить головой.
- Осколки металла, выбитые вашим оружием, могут продырявить ваши скафандры. Я прошу вас сдаться и не оказывать сопротивления.
Ну, Эйрик, ну артист! Боже! Ну до чего тупые! Они ещё не смирились с тем, что проиграли и всё дёргаются. Оттолкнувшись друг от друга, солдаты по команде чётко разлетаются к стенкам камеры, прилипают к ней, рукава вновь быстро и синхронно нацеливаются на фигуры наших представителей.
Я запрашиваю радиопост:
- Василий, что там с прохождением?
- Наружные антенны ничего не отлавливают. От корабля периодически идут запросы, мы их пишем, на всякий случай глушим их частоту.
- Понял. Как тебе спектакль?
- Не знаю…жалко дураков. Чего с ними дальше?
- Я думаю, к зэкам сунем, там место есть ещё. Если только они сами себя не почикают. Ладно, пока.
Я сообщаю Старику о том, что сигнал от передатчиков нашего бравого десанта не проходит наружу из металлического, наглухо закрытого объема камеры. И смотрю завершающий этап комедии.
- Капитан Скрэбл, успокойтесь! Стенки вокруг вас сделаны из толстой стали и выдержат хороший взрыв. Вы зря кричите в эфир. Ваши радио команды не дойдут до вашего корабля, мы только что проверили, экранировка идеальная, а здесь вы не причините нам никакого вреда.
- Да мы лучше погибнем, чем останемся рабами на вашей грязной скотовозке, но погибнем не одни, а с этими мерзкими стариками, а уж наши люди знают, что делать! Им не понадобятся никакие команды. Вы всё равно умрёте, скопище грязных убийц! А сначала мы возьмём с собой ваших кривляющихся шаманов!
Ай, как грубо! Жалко, что капитан в шлеме, молодой, красивый, такое выражение лица достойно лучших театров мира, но оно наполовину пропадает, скрытое толстым стеклом.
- Капитан Скрэбл, вы ещё успеете погибнуть вместе со станцией… Куда вы торопитесь? Я приглашаю вас в гости. Посмотрите, как мы живём, может быть, вам не захочется умирать так бессмысленно. Я прошу вас, если решите нас убивать, не перестреляйте друг друга!
Здравая мысль нашего Старика не производит никакого впечатления, также как и его миролюбивые жесты.
- Морис, оставьте Эйрика, остальных убирайте.
- Убираем.
Последний разговор идёт по внутренней связи. Я даю команду операторам и мы с удовольствием смотрим, как постепенно фигуры наших людей в камере тают и исчезают, обнажая чёрный металл стенок, операторы - шутники, у них тоже нервы и они тоже расслабляются, некоторые картинки удаляют фрагментами, безрукие, безногие и безголовые фрагменты плавают вокруг онемевших и застывших солдат, пока не пропадают совсем.
Вторая группа вернулась. Первая группа вернулась. Что-то нам сегодня слишком везёт…Танцуют все!
Последним в парадном отсеке исчезает мнимый Эйрик, который неподвижно висит с рукой, протянутой в направлении люка в переходный отсек. Он неподвижен, суров и спокоен как всегда.
Неожиданность приходит в тот момент, когда нарушая сценарий, вместо сверкающей в скафандре громоздкой фигуры старого воина, на его месте в отсеке проявляется хрупкая девушка, зовущая к себе. Она улыбается и мне совершенно непонятно, почему, все рукава наших гостей внезапно обрушивают струи огня, проходящие сквозь её тело, а она улыбается до тех пор, пока случайным лучом перерезается кабель видеосигнала и в цилиндре наступает ночь.
Айра
Вытаращил свои шары на меня и бормочет:
- Ты кто?…Где я?….. Кто меня?
Ах, красивый, спасу нет. Как в кино. А в форме, наверно, и вообще отпад. Мышцы как шарики и весь загорелый как черт, мне так не удаётся, хоть сутками виси между лампами. Здесь таких никого нет, старики все дряхлые, а мальчишки какие-то длинные и нескладёхи.
- Куда летел, туда и прибыл. Ты не дёргайся, дядя, виси спокойно!
Никак не поймёт, бедолага, что он в Крестах, в изолированном боксе, костыляшки ремнями привязаны, чтобы не барахтался, а то наделает делов. На тыкве волосы сбриты и свежий шрам зарастает, это ему капсулу вшили, теперь он совсем наш, только вот привыкнет, а то сразу-то крыша поедет с непривычки.
У нас уже трое суток праздник, как бразильский карнавал, эти за бортом висят спокойно, а куда им деваться, двигатели-то не работают, астрики ухитрились к ним подтащить нашу станцию совсем близко и ребята какими-то лебёдками подтянули корабль к нам и закрепили на стыковочном узле. Это мне Гесс всё рассказал, я бы сама ни слова не поняла, а он всё показывал, картинки рисовал, за руку меня цапал, вот ведь, хорошо быть парнем, а мне пока только и доверяют, что собрать судна из под новеньких, и лицо протереть им какой-то гадостью, да и то только после скандала, который я закатила Джилли, надоело мыть пакеты.
- Да лежи ты спокойно, красавчик! Сам виноват, нечего было пулять друг в друга, хорошо ещё не переубивали своих же, тоже мне, вояки, хорошо, что шлюз большой, да скафы у вас с защитой, да лбы крепкие, только это и спасло.
Ничего, зато я их всех уже видела, не то, что Линка, только и знает, что в пультовую командирам еду таскать, а сюда её ничем не заманишь, неженка. А на танцах выделывается, не умеет ничего, вертит своим худым седалищем, а парни тащатся, придурки.
А я все танцы мира знаю, только здесь не очень-то распляшешься, зато секс-танцы - отпад, извивайся, как хочешь, на пол не упадёшь, мне Чуча такие фигуры показывает из латины и чёрных, закачаешься, только ма вечно бурчит, что я в скуле всё запустила, а на кой мне эти дурацкие знания? Чего надо, я всегда у Чучи спрошу, она в секунду ответит, вот тебе и все знания.
Да и не с кем мне тут извиваться. Наши парни все в науке, им подай высокие материи, Гесс совсем нос задрал, как в косме побывал, ждёт не дождётся Ритуала, хочет скорее большим стать. А мне так хорошо и маленькой, никакая Джилли не достанет.
- Чего ты бормочешь?…Ты меня убил? Дурачок, это ты экран расстрелял, герой космический, никакое я не привидение, а то вколю сейчас витаминчика, узнаешь, кто из нас привидение.
А зыркалки-то какие!…Как тебя там….на табличке написано…а, - Патрик Гарни… Слишком длинно…
- Эй, лысый, тебя мама как звала? Пат? Патри?
- Ты кто?… Где я?…… Я Пат. Патти. Мама…..Где мама?
- Вот, дурачок, я не мама, я сестра, всё, всё, я уже ухожу…
Два мира
Всё получилось далеко не так, как мне хотелось бы. Я понимаю, конечно наших операторов, которые после месяца напряженной работы позволили себе расслабиться, действительно, смешно было смотреть, как эти бравые мальчики лупили по изображению и попадали осколками друг в друга.
Но для этих солдат война шла всерьёз и потрясение было неслабое. Через час после первого момента встречи у них начал кончаться кислород, но ребята не сдавались, они просто теряли сознание и чудо, что мы сами ещё не ушли в шлюзовую и не переоделись, так что сумели их вытащить, правда, пришлось отстёгивать ранцы ракетных двигателей, вместе они не пролезали в люк. Да слава аллаху, что ни у кого из них не возникла мысль открыть скафандр, убив себя героически.
Который раз уже в жизни я сталкивался с ситуацией, когда хорошие люди оказываясь по разную сторону линии фронта, проявляли чудеса героизма и ни одна из сторон не была виновата в том, что произошло, обе жили по правильным законам общества и обе старались эти законы соблюсти.
А выходила фигня - кровавые побоища, ненависть, непонимание.
Сегодня в схватке нам повезло, но это не значит, что мы - лучше. Война не закончена и ещё неясно, кому повезёт во второй битве и где им конец…
Три бойца из двенадцати лежат на искусственном легком, они отравились слишком сильно. Остальные потихоньку приходят в себя, им уже вшиты капсулы, уравнивающие юных завоевателей с нашими людьми. Красивые, совсем юные мальчики. Это посланцы Земли, которую мы так давно не видели и на всех лицах видна та свежесть настоящих жителей планеты, которой так не хватает нашим людям и особенно - детям.
Глядя на них, я особенно остро понял, что нам надо немедленно лететь домой. Наша победа особенно ярко показала, что здесь не может быть побед.
Никаких.
Изгнанный из племени дикарь всё же оставался в своём мире, он мог найти другое племя, вернуться в старое или создать своё. А мы, болтаясь между Венерой и Меркурием, не могли ничего.
Станция потихоньку оправляется от военных действий, заново пересаживается плантация растений, в полную мощность работают системы переработки, выпаривания, химической обработки отходов, которых накопилось немало.
Сейчас работают все, кто может, вся работа однообразна и отупляюща на первый взгляд, но люди веселы и знаменитый когда-то профессор лихо втыкает корешки в пластмассовые шарики искусственной почвы вместе с глуповатым и диковатым на вид охранником, мы - одна семья.
Даже зэки на подхвате, на чёрных работах растворены среди Свободных, знаменитый гангстер копается в нечистотах и мусоре, разделяя их на то, что можно перерабатывать разными способами.
Бумага - в одну сторону, дерьмо - в другую. Если бы его видели сообщники по "работе", они застрелились бы от позора. Но этот малый, Джеки Бум, не дурак. Он посмотрел кучу материала о нашей станции и какое-то реле щёлкнуло в его мозгу, вон, терпеливо ковыряется, правда, надев шлем от скафа. Воняет-с, извините!
Прошедшая баталия показала, как мы беззащитны. Если бы юный капитан был постарше и поопытнее, он бы не дался в руки так просто. Повезло. Хотя, ещё не всё кончено.
Вот он лежит, в полном сознании, изображает обморок, и бесится от ощущения своего бессилия и позора. А мы не можем пока ничего лучше придумать, чем дать ему дозу успокаивающего и крепко связать.
- Как себя чувствуете, Капитан?
Отвернулся.
Я рассказываю ему о нашей станции. То, что я знаю о ней. О наших детях, о Дне Развода, о наших ученых. Я предлагаю ему сотрудничество.
Но мы с ним думаем на разных языках. Для него все мои предложения имеют только один синоним - предательство. Он знает, что он - герой и какими бы сладкими ни были мои слова, я для него - чудовище.
Я прошу Керна включить для бедняги канал новостей и ухожу. Пусть время воздействует на его мозги, хотя нам сейчас так оно дорого! Нам нужно скорее получить всех военных в союзники, потому что я уверен, на Земле нас так просто в покое не оставят.
А дел - по горло.
Надо срочно забрать Глаз и уматывать отсюда, хотя, скорее всего спрятаться от Ока Земли не удастся, особенно сейчас, когда мы светимся всеми антеннами, солнечными батареями, довольно-таки близко с нами летят те полосатики, которые давно закончили свой жизненный путь, их тела ещё долго будут притягиваться к станции, пока она не начнёт активное движение.
Надо закончить чистку Ковчега.
Надо усилить работу с Глазом.
Надо провести Ритуал, уже десяток ребятишек выросли и работают как взрослые.
Надо, надо, надо…..Тяжело!
Только я сам себе напоминаю, что такая жизнь гораздо лучше, чем бесперспективное бездействие. Уж чего, чего, а этого я нажрался! Как было тяжело в период девальвации страны ходить на работу, на которой нечего было делать, а надо было просто прийти вовремя и уйти не раньше положенного срока. То, что это делалось за жалкую оплату, давило, конечно и на гордость и на самолюбие, но то, что совершенно впустую, злило гораздо больше.
Или ситуация в семье, со второй женой, у которой уже была своя дочка. Я хотел заменить ребёнку отца и достаточно много возился с ней, но маме это не понравилось, она баловала дочь настолько, что к пятнадцати та стала совершенно неуправляемой, лишённой всяких авторитетов, лентяйка, двоечница, мало того, она начала подворовывать у матери деньги.
А мои попытки влиять на воспитание кончились крахом. Любое вмешательство вызывало одни только скандалы. И наступило время, когда мне стало нечего делать в этой семье. Они обе измучали меня страшно, но уйти я не мог, потому что здесь же подрастал сынишка, моё счастье и удача в жизни.
Поэтому пришлось уйти в вынужденное ничегонеделанье, искусственно не видеть наглого толстого лица падчерицы, ничего не слышать, не обращать вниманья, отворачиваться, скрывать и молчать, молчать, молчать…. И так много лет, пока сын вырос.
А сейчас, когда некогда поспать, я счастлив. Не от той ситуации, в которую мы влипли, конечно, а от той остроты бытия, которую подарила мне жизнь.
Я хорошо помню ностальгию своего отца по войне, он, рожденный за семнадцать лет до неё, попал в поток юных лейтенантов, которых прямо из школы пихали на курсы и через полгода швыряли командирами взводов на самое остриё страшной битвы. Из них, погодков моего отца, остались в живых считанные проценты.
Отцу ещё повезло, он был корректировщиком в артиллерии, сидел впереди всех в замаскированном окопе, видел врага в объективе стереотрубы, трижды был ранен, я видел эти круглые шрамы от пуль, и всё же выжил. И родил меня и ещё двоих сыновей.
Так вот, у него была странная для меня ностальгия по тем годам войны, которые у всех вызывали только ужас и отвращение. А для него это была молодость, умноженная на остроту момента.
А сколько я знал людей, которые умирали буквально, физически, от тоски, выйдя на пенсию! Когда интересная работа, значимость, общественное положение, популярность, знакомства, постоянная нехватка времени вдруг разом обрывались и превращались в ничто. Жалкие хождения в собес, к врачам, в ЖЭК, пустые дни, никчемность жизни убивали их. Нет, конечно же не всех, но я сам, скорее всего, превратился бы в ничто, никому не нужный, в тишине пустой квартиры.
Айра?….Куда это её понесло? Она же при кухне, что ей нужно в Крестах?
- Седьмой. Дать триста семьдесят пятый.
- Есть триста семьдесят пятый.
- Мария, почему Айра в Крестах, ей же рано ещё?
- Она сбежала от Джилли, мама за неё просила, и потом, она не гулять попросилась, а работать.
- Кто, Айра работать!? Да она такого слова не знает.
- Вы не правы, Кэп, она очень хорошо обслужила всех мальчиков, не брезглива и очень старается. У неё курсы сестёр, кстати, неплохо закончила. Взбалмошная, конечно, но не придирайтесь к девочке, Кэп, она ещё мала, чтобы ставить на ней штамп о негодности.
- Ладно, Мари, конец связи.
Ну вот, получил по носу. Старый пень! Она права, конечно, штамп - страшная вещь, один дурак поставит и всю жизнь так и тащится за человечком его чёрный след…Бездельница…! Надо будет приглядеться к девчонке.
День 1245
Я идиот, самонадеянный тупица, вонючий койот из прерий, сухой овечий навоз, а эти слизни на Земле - трусы, четырежды трусы, весь мой рот как слюной с камнями забит этими словами, которые нельзя произнести вслух, остаётся только ждать, ждать и ждать. А ведь я мог и раньше. Мог, мог! Если бы не запрет!