Радиомаяк необходимо было установить снаружи в определенное время (плутонианский день длится почти неделю - астрономы не соврали), так, чтобы сама планета не экранировала луч. Но у Мамми не было скафандра. Они разработали план, по которому Чибис наденет свой скафандр, выйдет наружу и установит маяк - он был сконструирован так, что Чибис нужно было только нажать на кнопку. Однако все зависело от того, где находится скафандр Чибис, смогут ли они достать его, после того, как сколопендры будут обезврежены.
Но они его так и не нашли. Мамми успокаивающе пропела, с нотами, вселяющими уверенность, которые, казалось, прозвучали у меня в голове:
"Ничего, милая. Я могу сама выйти и установить его".
- Мамми! Ты не можешь! - протестовала Чибис. - Там холодно.
"Я недолго".
- Ты не сможешь дышать.
"Я потерплю, это недолго".
Так и вышло. С Мамми так же трудно спорить, как со сколопендером, - по-своему, конечно.
Бомбы были готовы, маяк готов, приближалось удобное время - ни одного корабля, сколопендеров мало, у персонала обеденный перерыв - а они все еще не знали, где скафандр Чибис - если его не уничтожили. И Мамми решилась начать.
- Но она мне сказала, всего несколько часов назад, когда она сказала, что сегодня начинаем, что если она не вернется примерно через десять минут, то она надеется, что я смогу найти свой скафандр и запустить маяк, если ей не удастся, - Чибис расплакалась. - В пе-пе-первый раз она призналась, что не уверена, что у нее получится.
- Чибис! Перестань плакать! Дальше что?
- Я дождалась взрывов - сразу два взрыва - и бросилась на поиски, туда, куда меня раньше не пускали. Но скафандра там не было! Потом я нашла тебя и… ох, Кип, она снаружи уже почти час! - Она посмотрела на часы. - Осталось минут двадцать. Если к тому времени маяк не запустить… она так старалась и погибла на-на-напрасно! Она бы этого не перенесла!
- Где мой скафандр?
Больше сколопендеров не попалось - очевидно, только один нес вахту, пока остальные кормились. Чибис показала мне дверь-шлюз, за которой была столовая - должно быть, бомба нарушила герметичность, двери сами закрылись, а владельцев разнесло на кусочки. Мы поспешили дальше.
Верная своей логике, Чибис оставила помещение со скафандрами на самый конец. Человеческих скафандров тут было больше дюжины - я подивился, сколько же супа съедали эти упыри. Что ж, больше им не пировать! Не теряя времени, я крикнул:
- Привет, Оскар! - и начал одеваться.
"Где ты пропадал, парень?"
На вид Оскар был в отличной форме. Рядом висел скафандр Жирного, а дальше скафандр Тима. Расправляя Оскара, я взглянул на них, прикидывая, нет ли на них чего полезного. Чибис смотрела на скафандр Тима:
- Может, я смогу надеть его.
Он был куда меньше Оскара и велик Чибис всего на девять размеров.
- Глупости! Он тебе как индюку носки. Лучше помоги мне. Снимай эту веревку, сверни и пристегни мне к поясу.
- Она тебе не понадобится. Мамми собиралась отнести маяк на сотню ярдов по эстакаде и там установить. Если у нее не вышло, то это сделаешь ты. И поверни кнопку на верхушке.
- Не спорь! Сколько времени осталось?
- Ладно, Кип. Восемнадцать минут.
- Ветер там сильный, - добавил я. - Веревка может пригодиться. Мамми была совсем легонькая. Если ее сдуло, веревка понадобится, когда я буду искать ее тело. Подай мне молоток со скафандра Жирного.
- Сейчас!
Я выпрямился. Приятно было снова ощущать вокруг себя Оскара. Потом я вспомнил, как замерзли ноги, когда мы шли сюда от корабля.
- Сюда бы асбестовые сапоги.
Чибис, казалось, озадачилась.
- Подожди здесь!
Не успел я слово вымолвить, она убежала. Я продолжал шнуроваться, все больше беспокоясь - она даже не взяла оружие. Наконец я спросил:
"Готов, Оскар?"
"Готов, парень!"
Рычажок у подбородка в порядке, цвет крови в порядке, радио - оно мне не понадобится, вода… емкость была пуста. Неважно, я не успею почувствовать жажду. Я нажал на рычажок у подбородка, уравнивая давление с наружным.
Чибис вернулась с чем-то, напоминавшим балетные туфли для слоненка. Она придвинулась к моему шлему и прокричала:
- Они носят вот это. Сможешь надеть?
Кое-как я натянул их на ноги, как огромные носки. Встал и почувствовал, что они улучшают сцепление с полом; неуклюжие, но ходить легко.
Через минуту мы стояли у выхода из большой комнаты, где я уже был. Ее дверь-шлюз закрылась после взрыва второй бомбы Мамми, которую она поместила так, чтобы разрушить двери в туннеле. Бомбу в столовой подложила Чибис, и сразу удрала в свою комнату. Не знаю, рассчитала ли Мамми, чтобы бомбы взорвались одновременно, или дистанционно управляла ими - да это и не важно, главное, что от могучей базы сколопендеров не осталось камня на камне.
Чибис знала, как обращаться со шлюзом. Когда внутренняя дверь открылась, я крикнул:
- Время?
- Четырнадцать минут, - она подняла свою руку с часами.
- Помни, что я сказал: оставайся тут. Если что-нибудь зашевелится, сначала бей голубым светом, потом спрашивай.
- Я помню.
Я зашел в шлюзовую камеру, закрыл внутреннюю дверь, нашел клапан на внешней двери и дождался когда уравняется давление.
Те две-три минуты, пока открывался основной замок, я провел в тягостных раздумьях. Мне не хотелось оставлять Чибис одну. Думалось, что все сколопендры мертвы, но уверен я не был. Прочесывали мы второпях; кто-то из них мог ускользнуть - они ведь шустрые.
Кроме того, Чибис сказала "Я помню" вместо "Хорошо, Кип, я так и сделаю". Оговорка? Они у нее случались, только когда были ей нужны. Между "Вас понял" и "Слушаюсь" разница огромная.
И кроме того, сама затея моя была дурацкой. Я собирался отыскать тело Мамми - это глупо, потому что как только я внесу ее внутрь, она начнет портиться. Было бы лучше оставить ее в естественном леднике.
Но я не мог вынести этого - снаружи было так холодно, я не мог оставить ее мерзнуть. Она была такой маленькой и теплой… такой наполненной жизнью. Я должен был принести ее туда, где ей будет тепло.
Если эмоции начинают толкать на глупости, значит, вы не в лучшей форме.
Хуже того, я действовал второпях, потому что Мамми хотела включить маяк раньше определенного момента, до которого осталось мало времени; наверное, уже минут десять. Что ж, я это сделаю, но есть ли в этом смысл? Допустим, ее родная звезда совсем рядом - например, Проксима Центавра, а сколопендры прилетели откуда-нибудь подальше. Даже если ее маяк заработает - все равно сигнал бедствия дойдет до своих только четыре года спустя!
Может, для Мамми это нормально. Похоже, она вообще живет долго; ей, может быть, ничего не стоит ждать спасателей несколько лет. Но мы с Чибис так не можем. Пока это сообщение со скоростью света доползет до Проксимы Центавра, мы умрем. Я обрадовался, увидев Чибис, но я знал, что нас ждет. Смерть. Через несколько дней, недель, от силы месяцев - от недостатка воздуха, воды, или пищи. Либо прилетит корабль сколопендеров, и тогда, если повезет, мы быстро погибнем в отчаянной битве.
Как ни крути, запуск маяка был лишь "исполнением последней воли покинувших нас", как говорят на похоронах. Сентиментальная глупость.
Внешняя дверь начала открываться. Аве, Мамми! Идущие на смерть…
Снаружи стоял холод, лютый холод, хотя на ветер я еще не вышел. Панели светились, и было видно, что в туннеле все вверх дном. Два десятка панелей-ступеней были порваны, как барабанные перепонки. Я подивился - бомбу, которая разнесла эти панели, собрали из деталей, унесенных в кармашке на теле. От взрыва у меня зубы залязгали, хотя я был заточен за несколько сотен футов отсюда, в скале.
Первые десять панелей снесло вовнутрь. Неужели она взорвала бомбу в середине туннеля? От такого взрыва она бы унеслась, как перышко! Скорее, она подложила бомбу, вернулась и запустила ее - а потом вышла через шлюз, как я. Только так я мог это объяснить.
С каждым шагом становилось холоднее. Ноги еще не очень замерзли, неуклюжие бахилы делали свое дело. Сколопендеры знали толк в изоляции.
"Оскар, отопление включил?"
"На всю катушку, парень. Холодновато сегодня".
"Это ты мне говоришь!"
Сразу за самой последней взорванной панелью я нашел ее.
Она упала вперед, как будто слишком устала идти. Ее руки были вытянуты вперед, а на полу перед ее крошечными пальчиками лежала небольшая круглая коробочка размером с пудреницу.
Ее лицо было спокойно, а глаза открыты, только прикрыты мигательной перепонкой, как тогда, на выгоне за нашим домом, когда я впервые увидел ее, несколько дней, недель или тысячелетий назад. Но тогда она была ранена, это было видно; теперь же я почти ожидал, что она моргнет и пропоет приветствие.
Я дотронулся до нее.
Она была твердой как лед и гораздо холоднее.
Я моргнул, смахивая слезы, и не стал терять ни секунды. Она хотела, чтобы эту маленькую коробочку поставили в сотне ярдов отсюда и повернули рычажок на верхушке - и чтобы это сделали за оставшиеся шесть или семь минут. Я подобрал коробочку.
"Хорошо, Мамми! Я иду!"
"Двигай, парень!"
"Спасибо, милый Кип…"
В привидения я не верю. Я столько раз слышал, как она выпевает слова благодарности, что эта мелодия эхом отозвалась у меня в голове.
Через несколько футов, у выхода из туннеля, я остановился. Ветер ударил в меня; он был настолько леденящим, что смертельный холод туннеля показался летней прохладой. Я закрыл глаза, отсчитал тридцать секунд, чтобы привыкнуть к свету звезд, нащупал наклонную подпорку с наветренной стороны туннеля, которая крепила эстакаду к горе, и привязал страховочную веревку. Я знал, что снаружи ночь, и ожидал, что дорога будет выглядеть черной полосой на фоне белого "снега", блестящего под яркими звездами. Я решил, что на этом ураганном ветру будет безопаснее видеть края дорожки - а для этого придется освещать ее фарой шлема, покачивая головой из стороны в сторону. Это неловко, неуклюже, медленно, можно раскачаться и потерять равновесие.
Все это я обмозговал; это ведь не прогулка по саду - это Плутон, ночь! Так что, привязывая веревку, я отсчитал тридцать секунд, чтобы дать глазам привыкнуть к свету звезд. Потом открыл их.
И не увидел ни черта!
Ни одной звезды. Небо слилось с землей. Я стоял спиной к туннелю, шлем затенял мне лицо, как широкополая шляпа; я должен был видеть дорогу. Ничего.
Я повернул голову и увидел причину и кромешной тьмы, и землетрясения - действующий вулкан. Был ли он в пяти милях или пятидесяти - не вызывал сомнений зазубренный багровый шрам над горизонтом.
Я не стал его разглядывать. Я включил фонарь, осветил правый, наветренный край эстакады и начал продвигаться вперед неуклюжей походкой, держась ближе к этому краю, чтобы оставался запас ширины, чтобы успеть встать, если ветер собьет меня с ног. Этот ветер пугал меня. Веревку я намотал на левую руку и отпускал ее по мере продвижения, стараясь держать достаточно натянутой. Витки были твердыми как железо.
Ветер не только страшил; он мучил. Он был настолько холодным, что обжигал. Он и обжигал, и раздирал, и замораживал до костей. Мой правый бок, которому больше доставалось, совершенно одеревенел, и тогда сильнее стал маяться левый.
Я не чувствовал веревки. Я остановился, нагнулся и осветил моток лучом фонаря (вот что еще нужно усовершенствовать! фонарь должен поворачиваться на шарнирах!).
Веревка размоталась наполовину, я прошел добрых пятьдесят ярдов. По веревке я отмечался, в ней было сто ярдов, ее конец как раз там, куда стремилась Мамми. Поторопись, Кип!
"Шевелись, парень! Здесь холодно".
Я снова остановился. Где коробочка?
Я ее не чувствовал. Посветив фонарем, убедился, что она стиснута в правой руке. Ни с места, пальцы! Я поспешил вперед, считая шаги. Один! Два! Три! Четыре!..
Досчитав до сорока, я остановился и взглянул на обочину. Я находился в самой высокой точке пути, там, где дорога пересекала ручей, и припомнил, что это примерно на середине пути.
Ручей - метан или что там было? - замерз насмерть, и я понял, что ночь действительно холодная.
На левой руке осталось всего несколько витков веревки - я был у цели. Я отпустил веревку, осторожно передвинулся на середину дороги, опустился на колени и начал устанавливать коробочку.
Пальцы не разгибались.
Я разогнул их левой рукой, вынул коробочку из кулака. Этот дьявольский ветер чуть не вырвал ее, и я с трудом не дал ей укатиться. Обеими руками я аккуратно поставил ее вертикально.
"Шевели пальцами, дружище. Сведи руки вместе!"
Я свел. Мышцы предплечья слушались, хотя пальцы сгибать было мучительно больно. Неловко придерживая коробочку левой рукой, я нашарил маленькую кнопочку на верхушке.
Я ее не почувствовал, но она легко повернулась, как только мне удалось к ней прикоснуться; я увидел это.
Казалось, она ожила и замурлыкала. Возможно, я услышал вибрацию, передавшуюся перчаткам и скафандру; почувствовать ее онемевшими пальцами я, разумеется, не мог. Я поспешно отпустил кнопку, неловко поднялся на ноги и отступил, чтобы, не наклоняясь, осветить маяк.
Дело Мамми было завершено, причем (я надеялся) вовремя. Если бы здравого смысла у меня было чуть побольше, чем у дверной ручки, я бы развернулся и сиганул в туннель еще быстрее, чем выходил из него.
Но я был зачарован действиями этого механизма.
Он, казалось, встряхнулся и выпустил три паучьи ножки. Встал, опершись на них, как на маленький треножник высотой в фут. Он снова встряхнулся, и мне показалось, что его сейчас снесет ветром. Но паучьи ножки напряглись, будто вцепившись в почву, и устройство встало незыблемо, как скала.
На его вершине что-то поднялось и развернулось.
Это было как цветок дюймов восьми в поперечнике. Из него выдвинулся какой-то палец (антенна?), покачался, будто нацеливаясь, и остановился, указывая в небо.
Потом маяк сработал. Я уверен, что сработал, хотя я увидел лишь вспышку света - видимо, побочное явление. Свет сам по себе не мог бы передать информацию, даже если бы не было этого извержения вулкана. Возможно, это был какой-то безобидный эффект при выделении огромного количества энергии, эффект, которого Мамми не смогла избежать по недостатку времени, материалов, или оборудования. Он был не ярче фотовспышки размером с орех арахиса. Но я смотрел прямо на него. Поляризаторы не успели отреагировать. Она ослепила меня.
Я решил, что у меня испортился фонарь, но потом сообразил, что перед ослепшими глазами висит большой зеленовато-пурпурный диск.
"Не волнуйся, малыш. Это просто световой шок. Подожди, и все пройдет".
"Я не могу ждать! Я замерзну насмерть!"
"Найди веревку, она пристегнута к поясу. Держись за нее".
Я сделал так, как сказал Оскар, нашел веревку, развернулся, начал наматывать веревку на обе руки.
Она разбилась.
Она не порвалась, как обычная веревка; она разбилась, как стекло. Видимо, к этому времени она успела остекленеть. И нейлон, и стекло - это переохлажденные жидкости.
Теперь я понимаю, что значит переохлаждение.
Но все, что я знал тогда, - веревка была последним, что еще связывало меня с жизнью. Я ослеп, оглох, я остался один на голой площадке, в миллиардах миль от дома, а ветер из глубин ледяной преисподней выдувал последние капли жизни из тела, которое я уже почти не чувствовал - а там, где оно еще чувствовалось, его жгло, как огнем.
"Оскар!"
"Я здесь, старина. Ты справишься. Что-нибудь видишь?"
"Нет!"
"Ищи вход в туннель. Там, где свет. Выключи фонарь. Конечно, сможешь - это же просто рычажок. Протяни руку назад, на шлеме, справа".
Я сделал это.
"Видишь что-нибудь?"
"Пока нет".
"Подвигай головой. Попробуй поймать что-нибудь боковым зрением. Ты знаешь, что основная область ослепления прямо перед глазами. Ну как?"
"На этот раз что-то поймал!"
"Красноватое, да? И зазубренное. Вулкан. Теперь мы знаем, куда стоим лицом. Медленно поворачивайся и старайся уловить устье туннеля".
Поворачиваться я и так мог только медленно.
"Вот оно!"
"Прекрасно, ты стоишь лицом к дому. Опускайся на четвереньки и осторожно ползи влево. Не поворачивайся - тебе нужно нащупать край дороги и ползти. Ползти к туннелю".
Я опустился на четвереньки. Руки не почувствовали прикосновения, я чувствовал только давление на суставы, как будто все мои конечности были искусственными. Я нашел край. Левая рука соскользнула вниз, и я чуть не упал. Но устоял.
"Направление верное?"
"Конечно. Ты ведь не поворачивал, а просто двигался вбок. Можешь повернуть голову и увидеть туннель?"
"Только если встану на ноги".
"Не смей! Попробуй снова включить лампу. Может быть, зрение уже восстановилось".
Я протянул руку к правой стороне шлема. Должно быть, я задел выключатель, потому что передо мной возник круг света, смазанный и туманный по краям. Слева сквозь него просвечивал край дорожки.
"Молодец! Нет, не вставай; ты ослаб, голова кружится, можешь упасть. Ползи. Считай шаги. Трех сотен должно хватить".
Я пополз, считая шаги.
"Далеко, Оскар. Ты думаешь, мы осилим?"
"Конечно, осилим! По-твоему, мне хочется остаться тут?"
"Я составлю тебе компанию".
"Не болтай под руку. Сбиваешь со счета. Тридцать шесть… тридцать семь… тридцать восемь…"
Так мы и ползли.
"Вот и сотня. Теперь еще столько же. Сто один… сто два… сто три…"
"Мне лучше, Оскар. Стало теплее".
"ЧТО?"
"Я сказал, что я согреваюсь".
"Ты не согреваешься, чертов идиот! Ты замерзаешь насмерть! Ползи быстрее! Нажимай на рычажок. Дыши глубже. Ну, я хочу услышать щелчок!"
Я слишком вымотался, чтобы спорить; я нажал три или четыре раза и почувствовал волну воздуха на лице.
"Живее. Теперь действительно теплее! Сто девять… сто десять… сто одинна… сто двена… соберись!"
На двух сотнях я сказал, что немного отдохну.
"Не смей!"
"Мне нужно отдохнуть. Совсем чуточку".
"Ничего себе! Чем это кончится? Что сделает Чибис? Она ждет. Она уже испугалась, потому что тебя нет слишком долго. Что она сделает? Отвечай!"
"Она… она попробует надеть скафандр Тима".
"Верно! Как мы уже объясняли, в случае поступления одинаковых лозунгов выигрывает тот, который раньше отправлен по почтовому штемпелю. Далеко она доберется? Скажи-ка мне".
"Ну… наверное, до выхода из туннеля. Потом ее сдует ветром".
"В самую точку. Вот и соберется вся семейка. Ты, я, Мамми, Чибис. Идиллия. Семейное кладбище".
"Но…"
"Так что, шаркай, братец. Шарк… шарк…шарк… двести пять… двес-шес… двес-се…"
Я не помню, как падал. Не помню даже ощущения от "снега". Помню только, как обрадовался, что досчитал до конца, и можно отдохнуть.
Но Оскар не дал мне отдыхать.
"Кип! Кип! Очухайся! Вползай обратно на то… узкое и прямое".
"Уйди".