- Кажется, в каталогах она значится как Вега 5. Сами они называют ее… - она откинула голову и выдала трель; правда, это больше смахивало на кукареканье. - Но ведь так я еще не умела. Так что я сказала "Вега", смысл примерно тот же.
Я снова попытался сесть и не смог.
- И вот так, стоя передо мной, ты говоришь, что мы на Веге? Я имею в виду, на какой-то планете Веги?
- Ну ты же не предложил мне сесть.
На этот чибисизм я не обратил внимания. Посмотрел на солнечный свет, льющийся в окно.
- Это светит Вега?
- Что ты, это искусственное освещение. Если бы они оставили настоящий свет Веги, тут все выглядело бы, как… Как в свете электрической дуги. Вега расположена очень высоко на диаграмме Герцшпрунга-Рассела, ты же знаешь.
- В самом деле?
Вот уж чего никогда не знал, так это спектрального класса Веги. Как-то не думал, что мне это понадобится.
- Кстати! Будь осторожен, Кип, я имею в виду, когда начнешь подниматься. Тут за десять секунд можешь загореть, как за месяц на зимнем курорте - а через десять минут обуглишься.
Определенно у меня талант попадать в места с тяжелым климатом… К какому спектральному классу звезд относится Вега? К классу "А"? Или "В"? Я знал только, что она большая и яркая, больше Солнца, и расположена в созвездии Лиры.
Но как, ради Эйнштейна, мы сюда попали?
- Чибис? А до Веги далеко? То есть я хотел сказать, далеко ли до Солнца? Ты не знаешь случайно?
- Случайно знаю, - ответила она обиженно. - Двадцать семь световых лет.
- Обалдеть! Чибис, возьми вон ту логарифмическую линейку. Умеешь с ней обращаться? У меня руки не слушаются.
Она замялась.
- Зачем она тебе?
- Хочу высчитать, сколько это будет в милях.
- Да я сама посчитаю. Без всякой логарифмической линейки.
- Но с ней быстрее и надежнее. Послушай, если ты не умеешь ею пользоваться, не стесняйся, в твоем возрасте я тоже не умел. Я тебя научу.
- Я умею ею пользоваться?!! - она пришла в негодование. - Думаешь, я дура? Но я лучше так посчитаю, - она беззвучно зашевелила губами. - 159 000 000 000 000 миль.
Совсем недавно я прикидывал расстояние до Проксимы Центавра; я припомнил, сколько миль в световом году и прикинул на глаз - шесть на двадцать пять - сто пятьдесят… а где там десятичная запятая?
- Вроде бы верно.
159 000 000 000 000 миль! Столько нулей… даже неуютно.
- Конечно, верно! - отрезала она. - Я никогда не ошибаюсь.
- Господи! Прямо карманная энциклопедия!
Она потупилась.
- Но я не могу перестать быть гением.
Уж тут она сама подставилась, и я уже совсем собрался было от души отыграться - и тут увидел, какой у нее несчастный вид.
Я вспомнил, как говорил папа: "Некоторые уверяют, что лучше быть средним, чем лучшим. Такие люди с удовольствием обрежут крылья другим, потому что сами их лишены. Они презирают ум, потому что лишены его". Тьфу ты!
- Извини, Чибис, - тихо сказал я. - Я понимаю, что ты не можешь перестать быть гением. Так же, как я не могу стать… так же, как ты не можешь перестать быть маленькой, а я большим.
Она оживилась.
- Наверное, я опять захотела порисоваться. - Она крутила пуговицу. - Или решила, что ты понимаешь меня - как папа.
- Польщен. Вряд ли я тебя понимал - но отныне буду стараться.
Она продолжала теребить свою пуговицу.
- Ты и сам довольно умный, Кип. Ты ведь знаешь это?
Я ухмыльнулся.
- Будь я умным, очутился бы здесь?.. Слушай, солнышко, давай мы все-таки проверим тебя на логарифмической линейке? Мне действительно интересно.
Двадцать семь световых лет - отсюда Солнца не увидишь. Оно ведь небольшая звезда.
Она вновь замялась.
- Кип, эта линейка не годится.
- Что? Да это самая лучшая линейка, стоила она кучу…
- Кип, погоди! Это не линейка. Это кусок стола.
- Хм? - я смутился. - Я забыл. А коридор за дверью - длинный?
- Там только часть его, то, что ты отсюда видишь. Кип, линейку мы бы сделали настоящей, было бы время. Они тоже разбираются в логарифмах. Еще как разбираются!
Вот это меня и беспокоило - "было бы время".
- Чибис, а сколько времени мы сюда летели?
Двадцать семь световых лет! Пусть даже со скоростью света. Для меня-то, по Эйнштейну, они протекли незаметно - но не для Кентервиля. Папа мог уже умереть! Папа был старше мамы, он мне, в общем-то, в дедушки годился. Еще двадцать семь лет обратно - да ему за сотню перевалит! Даже мама может уже умереть.
- Сколько времени? Да нисколько.
- Нет, нет. Я знаю, этого не почувствуешь. Ты нисколько не повзрослела, я все так же лежу, обмороженный. Но все-таки это заняло по крайней мере двадцать семь лет. Разве не так?
- Кип, ты о чем?
- О теории относительности, разумеется. Слышала про такую?
- Ах, это! Конечно. Но здесь она не подходит. Такие поездки не занимают времени. Ну, минут пятнадцать на выход из атмосферы Плутона, потом примерно столько же на посадку здесь. А остальное - тьфу! Ноль.
- Но на световой скорости так не получится.
- Нет, Кип, - она нахмурилась, потом лицо ее осветилось. - Сколько времени прошло с того момента, как ты поставил маяк, до того, как они нас спасли?
- Хм, - это меня сразило. Папа не умер! У мамы даже седых волос не появится. - Около часа.
- Чуть больше. Если бы корабль стоял наготове, было бы меньше… Тогда, наверное, они нашли бы тебя в туннеле, а не я. Сообщение дошло мгновенно. Полчаса готовили корабль. Мамми была вне себя. Никогда бы не подумала, что она на это способна. Видишь ли, корабль должен постоянно быть готов к старту.
- В любое время, когда он ей понадобится?
- В любое время, постоянно. Мамми важная птица. Еще полчаса на маневры в атмосфере - и все. В реальном времени. Никаких фокусов с теорией относительности.
Я попытался привыкнуть к этой мысли. За час они покрывают двадцать семь световых лет - и еще получают нагоняй за потерянное время. Этак соседи по кладбищу дадут доктору Эйнштейну прозвище "Пропеллер", когда он начнет переворачиваться в гробу!
- Но как это может быть?
- Кип, ты знаком с геометрией? Не с Евклидовой, конечно, а с настоящей геометрией.
- Мм… Баловался с открытыми и замкнутыми искривленными пространствами, прочел популярные книги доктора Белла. Но, пожалуй, я бы не сказал, что знаю геометрию.
- Ну, по крайней мере, ты не станешь цепляться за идею, что прямая - кратчайший путь между точками. - Она сделала движение, будто обеими руками выжимала грейпфрут. - Потому что это не так. Кип, все соприкасается. Вселенную можно засунуть в ведро. Можно и в наперсток, если сложить ее так, чтобы совпадали конфигурации атомов.
Я увидел головокружительную картинку, на которой вселенная умещалась в чайной чашке. Теснились, упаковываясь, протоны и электроны - и переставали быть теми жиденькими математическими привидениями, на которые, говорят, похожи даже атомы урана. Получалось что-то вроде "первичного атома", которым некоторые космогонисты объясняли расширение вселенной. А может, она и то, и другое - и упакованная, и расширяющаяся? Как парадокс "волны и частицы". Волна - это не частица, а частица не волна - однако все на свете представляет собой и то и другое. Если вы в это верите, вы поверите во все что угодно - а если нет, то и не пытайтесь. Даже в самих себя поверить не пробуйте, потому что и вы одновременно состоите из волн и частиц.
- Сколько измерений? - пролепетал я.
- А сколько дашь?
- Я? Ну, может, двадцать. К четырем основным по четыре дополнительных, чтобы по углам не жало.
- С двадцати все только начинается. Я не знаю, Кип; оказалось, и я геометрии не знаю. Только думала, что знаю. Так что я их принялась трясти.
- Мамми?
- Ее? Да что ты, нет! Она не знает геометрии. Необходимый минимум, чтобы провести корабль сквозь складки пространства.
- Только-то?
Мне нужно было остановиться на разрисовывании ногтей и не позволять папе соблазнить меня дальнейшим образованием. Это бесконечно - чем больше узнаешь, тем больше нужно узнавать.
- Чибис, ты знала, для чего этот маяк, да?
- Я? - Она невинно потупилась. - Ну… да.
- Ты знала, что мы полетим на Вегу.
- Ну… если бы маяк сработал. Если бы мы его вовремя включили.
- Так вот, главный вопрос. Почему ты молчала?
- Ну… - Чибис явно собиралась совсем отвинтить пуговицу. - Я не знала, насколько ты разбираешься в математике… И… к тому же ты мог начать строить из себя этакого "старшим-лучше-знать". Ведь ты бы мне не поверил?
- Я говорил Орвиллу, я говорил Уилбуру, а теперь я говорю тебе: эта штука никогда не сможет взлететь. Может, и не поверил бы, Чибис. Но в следующий раз, когда у тебя появится искушение промолчать "для моего собственного блага", вспомни, что я не цепляюсь за свое невежество. Я знаю, что я не гений, но я все же попробую пошевелить мозгами - и, возможно, даже окажусь в чем-то полезным, если буду знать, что ты замышляешь. Прекрати крутить эту пуговицу.
Она поспешно выпустила ее.
- Да, Кип. Я запомню.
- Спасибо. Еще одно. Мне крепко досталось?
- Хм! Еще как!
- Ладно… У них есть эти, гм, "корабли для складок", которые летают мгновенно. Почему же ты не попросила их подбросить меня до дому и запихнуть в больницу?
Она была в нерешительности.
- Как ты себя чувствуешь?
- Хм. Прекрасно чувствую. Только мне, кажется, сделали блокаду позвоночника или что-то в этом роде.
- Что-то в этом роде, - согласилась она. - Чувствуешь, что выздоравливаешь?
- Черт побери, я просто здоров!
- Нет. Но ты выздоровеешь, - она внимательно посмотрела на меня. - Сказать тебе как есть, Кип?
- Валяй!
- Если бы они привезли тебя на Землю, в самую наилучшую больницу, ты был бы "безнадежным случаем". Понял? Ни рук, ни ног. А здесь ты совершенно поправишься. Никаких ампутаций, ни мизинчика.
К чему-то подобному Мамми меня уже подготовила. Я лишь спросил:
- Ты уверена?
- Уверена. И в том, и в другом. Ты поправишься. - Вдруг ее лицо скривилось. - Ну и каша из тебя была! Я видела.
- Очень плохо?
- Ужасно. У меня теперь кошмары.
- Не надо было им позволять тебе смотреть.
- Они не могли мне запретить. Я ведь твоя ближайшая родственница.
- Надо же! Ты сказала им, что ты мне сестра или что-то в этом роде?
- Что? Да я и есть твоя ближайшая родственница.
Я чуть не сказал ей, чтобы не придуривалась, но вовремя прикусил язык. Мы были единственными людьми на сто шестьдесят триллионов миль. Как всегда, Чибис была права.
- Так что мне пришлось давать разрешение, - продолжала она.
- На что? Что они со мной делали?
- Ну, сначала сунули тебя в жидкий гелий. Оставили тебя там, и целый месяц использовали меня, как подопытную морскую свинку. Потом, три дня назад - три наших дня - дали тебе оттаять и начали работать. С тех пор ты поправляешься.
- А сейчас в каком я состоянии?
- Ну… ты снова отрастаешь. Регенерируешь. Кип, это не кровать. Просто так выглядит.
- А что же это?
- У нас нет для этого названия, а то, как они это называют, я не смогу произнести - слишком высокие звуки. Но все, начиная отсюда… - она похлопала по простыне, - и донизу, целая комната под тобой - все это тебя лечит. Ты весь в проводах, как эстрада на рок-концерте.
- Хотелось бы посмотреть.
- Боюсь, что нельзя. Ты еще не знаешь всего, Кип. Им пришлось срезать с тебя скафандр.
Это меня резануло по сердцу сильнее, чем известие, что я был месивом.
- Что? Оскара! Они его разрезали? Я имею в виду мой скафандр.
- Я знаю, что ты имеешь в виду. В бреду ты постоянно разговаривал с "Оскаром" - да еще и отвечал за него. Иногда кажется, что ты шизик, Кип.
- Ты спутала, малявка - это раздвоение личности. А ты, кстати, параноик.
- Да это я сто лет знаю. Но я хорошо адаптировалась. Хочешь повидать Оскара? Мамми говорила, что ты захочешь, чтобы он был рядом. - Она открыла шкафчик.
- Погоди! Ты же сказала, что его разрезали!
- Они его починили. Как новенький. Даже лучше.
"Время, милая! Помни, что я тебе говорила".
- Иду, Мамми! Пока, Кип. Я скоро еще приду. Я буду очень часто приходить.
- Ладно. Оставь шкафчик открытым, чтобы я мог видеть Оскара.
Чибис приходила, но не "очень часто". Я не обижался, во всяком случае не очень. Вокруг нее были тысячи интересных и "познавательных" вещей, куда можно было сунуть свой вездесущий нос, и все такое новое и восхитительное - она была занята почище щенка, жующего тапочки. У наших хозяев от нее голова шла кругом.
Но и я не скучал. Я поправлялся, а это работа на полную катушку, скучать не приходится, - при условии, что вы счастливы - а я был счастлив.
Мамми я видел нечасто. Я начал понимать, что она тоже очень занята, хотя она приходила ко мне не позже чем через час после моей просьбы, и никогда не торопилась уйти.
Она не была ни сиделкой, ни врачом. За мной ухаживал целый штат ветеринаров, ловивших каждый удар моего сердца. Если я не просил (шепот слышали не хуже крика), они не появлялись, но скоро я понял, что комната была нашпигована микрофонами и телеметрией, как корабль на испытаниях. Кровать моя оказалась устройством, по сравнению с которым наши "искусственное сердце", "искусственные легкие" и "искусственные почки" казались детской коляской рядом со сверхзвуковым лайнером.
Устройства этого я так и не увидел (они никогда не поднимали простыню, разве что когда я спал), но что оно делало, знаю. Оно заставляло тело восстанавливаться - не зарубцовывать ткани, а восстанавливать утраченное. Это умеет любая устрица, а морская звезда делает это так ловко, что вы можете разрубить ее на кусочки и получить тысячу новеньких морских звезд.
Этот фокус способно проделать любое животное, поскольку каждая его клетка содержит полный набор генов. Но мы несколько миллионов лет назад утратили это свойство. Известно, что наука пытается восстановить его; вам, может быть, попадались статьи - оптимистические в Ридерс Дайджест, разочарованные в Сайентифик Мансли, совсем дурацкие в журналах, "научные редакторы" которых, видимо, выросли на фильмах ужасов. Но работа идет. Когда-нибудь в будущем, если кто-то случайно и умрет, то разве что от потери крови по дороге в больницу.
А здесь у меня оказалась прекрасная возможность узнать об этом все - но не вышло.
Я пытался. Хоть сами процедуры и не беспокоили меня (Мамми велела не волноваться и каждый раз, навещая меня, повторяла внушение, глядя в глаза), все же мне нравилось быть пытливым, словно Чибис.
Возьмите дикаря из такой глуши джунглей, что там еще не слышали слова "рассрочка платежа". Пусть у него будет коэффициент интеллекта 190, и бес любопытства, как у Чибис. Поместите его в атомные лаборатории Брукхейвен. Много он узнает? Даже со всей мыслимой помощью?
Он узнает, какие коридоры куда ведут, и что пурпурный трилистник означает "Опасность!".
И все. Не потому, что ему не дано разобраться; мы условились, что он супергений - но ему понадобится учиться лет двадцать, чтобы он смог задавать нужные вопросы и понимать ответы.
Я задавал вопросы, всегда получал ответы, пытался их понять. То, что я понял, можно не записывать; это такая же путаница, как дикарское описание атомного реактора. Как говорят специалисты по радиоделу, когда шум превышает определенный уровень, информация передаваться не может. Все, что я получал, было "шумом".
Причем какая-то часть - буквально. Я задавал вопрос, кто-нибудь из терапевтов отвечал. Что-то я понимал, но когда дело доходило до главного, я слышал только трели. Даже когда переводила Мамми, то, на что у меня не хватало базовой подготовки, звучало как бодрая песенка канарейки.
Держитесь за стулья; я буду объяснять то, чего сам не понимаю: как мы с Чибис могли разговаривать с Мамми, хотя ее рот не выговаривал английских звуков, мы не могли петь, как она, и не знали ее языка. Веганцы… (я буду называть их "веганцы", хотя тогда нас следовало бы называть "солярианцы"; их название звучит, как шелест ветра. У Мамми тоже есть собственное имя, только я не колоратурное сопрано. Чибис пыталась им пользоваться, когда подлизывалась - черта с два ей помогало). У веганцев был удивительный талант понимать тебя словно изнутри. Вряд ли это телепатия, иначе я не делал бы столько промашек. Назовем это эмпатией.
В этой способности они различались; так каждый из нас способен водить машину, но не каждому дано стать гонщиком. Мамми "чувствовала вас" в такой же степени, как пианист-виртуоз чувствует свой инструмент. Однажды я читал об актрисе, которая говорила по-итальянски так, что ее понимали даже те, кто не знал итальянского. Ее звали "Дуче". Нет, "дуче" - это диктатор. Что-то в этом роде. Должно быть, у нее был тот же талант.
Первое, что я услышал от Мамми - "привет", "пока", "спасибо", "куда идем?". Простые понятия; так можно и с бродячей собакой объясниться. Позже я начал понимать ее речь именно как речь. Она же запоминала значения английских слов еще быстрее; у нее был огромный талант, и они с Чибис говорили целыми днями, пока были в заключении.
Но это легко для фраз, вроде "добро пожаловать", "я голоден", "надо поторопиться", это намного сложнее для понятий "гетеродин" и "аминокислота", даже если собеседники разбираются в этих явлениях. Когда же одна из сторон не понимает даже сути разговора, общение невозможно. Так было у меня с моими врачами. Даже если бы мы говорили по-английски, я бы их все равно не понял.
Радиостанция не получит отклика, если нет другой станции, приемника, работающего на той же волне. Я работал на другой волне.
И все же я понимал их, когда разговор не шел о слишком сложном. Это были милые существа; разговорчивые, смешливые, друг к другу доброжелательные. Различал я их с трудом, кроме Мамми. (Я узнал, что мы с Чибис для них так же отличались лишь тем, что я болел, а она нет.) Они же легко различали друг друга, их разговоры были пересыпаны музыкальными именами; в конце концов казалось, что звучит "Петя и волк" или опера Вагнера. Даже для меня у них была своя мелодия. Их язык звучал бодро и весело, как звуки яркого летнего рассвета.
В следующий раз, услышав канарейку, я пойму, о чем она поет, даже если она сама этого не знает.
Кое-что мне рассказывала Чибис; больничная койка - не лучшее место для изучения планеты. Гравитация Веги-5 почти как на Земле, условия для жизни - кислород, двуокись углерода и вода. Мы не смогли бы здесь жить - не только из-за убийственного "солнечного" ультрафиолета, но и из-за избытка озона. Чуть-чуть озона стимулирует, но избыток не лучше синильной кислоты. Было и еще что-то, кажется, закись азота, в больших количествах тоже гадость. В моей палате воздух кондиционировался; веганцы могли им дышать, но считали его безвкусным.