- Да, очень. Я был там снаружи. Там были дети, много детей. Джерри тоже был. Они все на меня смотрели. Некоторые смеялись, некоторые показывали на меня и корчили рожи, но другие были хорошие. Они сказали: иди сюда, иди, ты можешь, Тимми. Просто шагай. Иди, иди все время - и выйдешь. Я и пошел Прямо взял и вышел отсюда наружу. И сказал: ну, теперь давайте играть, но они стали расплываться, и я их больше не видел, а меня стало тянуть обратно сюда. Я не мог остановиться. Меня все тянуло, и вокруг сделалась черная стена, и я не мог шевельнуться, я завяз, я...
- Ох, как страшно. Мне очень жаль, что тебе это снилось, Тимми, - ты знаешь, как жаль.
Он попробовал улыбнуться, показав свои чересчур большие зубы, - так что казалось, будто его челюсти еще сильнее выпячиваются вперед, чем на самом деле.
- А когда я вырасту большой, чтобы выйти отсюда, мисс Феллоуз? Выйти взаправду, а не только во сне?
- Скоро, - ответила она, и сердце у нее разрывалось. - Скоро.
Она протянула мальчику руку. Ей нравилось теплое прикосновение его сухой шершавой ладошки. Он потянул ее за собой, ведя через все три комнаты Первой секции стасиса - достаточно удобные, но ставшие ему тюрьмой на все семь лет его жизни. (Семь ли? Кто может знать?)
Он подвел мисс Феллоуз к единственному окошку, выходящему на заросший кустами пустырь существующего мира, сейчас скрытый ночной тьмой. Днем там были видны забор и доска с надписью, грозившей страшными карами любому, кто вздумает войти сюда без разрешения. Тимми прижал нос к стеклу.
- Расскажите еще раз, что там, снаружи, мисс Феллоуз.
- Там хорошо. Лучше, чем здесь, - грустно сказала она.
И опять, как столько раз за три последних года, стала следить за ним краешком глаза, глядя на профиль маленького узника, прилипшего к окну. Над покатым лбом вихрами торчали густые жесткие волосы - ей никогда не удавалось толком их причесать. Задняя часть черепа выпирала несуразной глыбой - голова из-за этого казалась слишком тяжелой и как будто перевешивала, заставляя тело сутулиться. Над глазами уже выступали тяжелые валики надбровных дуг. Большой рот выдавался гораздо дальше вперед, чем широкий сплюснутый нос, а подбородка не было вообще - челюсть плавно уходила назад. Мальчик был невысок для своих лет, почти карлик, несмотря на мощное не по годам сложение, а ножки были короткие и кривые. Родимое пятно - красная метина в виде зигзага молнии - резко выделялось на его широкой скуле.
Ужасно безобразный был мальчик - а Эдит Феллоуз любила его больше всех на свете.
Он не видел ее лица, и она могла не скрывать, как дрожат у нее губы.
Его хотят убить. К этому все сводится. Он совсем малыш и еще беспомощнее обыкновенного ребенка, а его собираются послать на смерть.
Но этого не будет. Она сделает все, чтобы этому помешать. Все. Мисс Феллоуз сознавала, что преступает свой долг - а она еще никогда в жизни не нарушала того, что считала своим долгом. Но теперь ей было все равно. Да, бесспорно, у нее есть долг перед компанией, но есть долг и перед Тимми, не говоря уже о долге перед самой собой. И она не сомневалась относительно того, какой долг стоит на первом месте, какой на втором, а какой на третьем.
Она открыла свой чемоданчик.
И достала пальтишко, вязаную шапочку с ушами и все остальное.
Тимми смотрел уже не в окно, а на нее. Какие большущие у него глаза, какие лучистые, какие серьезные.
- Что это за вещи, мисс Феллоуз?
- Это одежда. Одежда, которую носят снаружи. Поди сюда, Тимми.
2
Она была, собственно, только третьей из претенденток на это место, с которыми беседовал Хоскинс, а отдел кадров рекомендовал двух первых. Но Джеральд Хоскинс был не из тех начальников, которые настолько доверяют своему аппарату, что не дают себе труда проверять его. Кое-кто в компании считал, что это его основной недостаток как руководителя. Порой Хоскинс с ними соглашался, но с этими тремя женщинами решил все же побеседовать лично.
Первую Сэм Айкман, начальник отдела кадров "Стасис текко-лоджиз, лимитед", оценил в три звездочки, что уже само по себе внушило Хоскинсу легкое подозрение - Айкман имел слабость к твердым волевым профессионалам. Если бы им требовался специалист по взрывным работам или человек, способный управиться с беспорядочным потоком позитронов, - тогда дело другое. Но Хоскинс не был убежден, что излюбленный тип Сэма годится для той работы, что имелась в виду сейчас.
Даму звали Мериэнн Левиен, и она была настоящая тигрица. Лет под сорок, стройная, тонкая, подтянутая и элегантная. Не красавица - так ее, пожалуй, нельзя было назвать, - но потрясающая женщина, просто потрясающая.
У нее были великолепные высокие скулы, иссиня-черные, туго зачесанные назад волосы и холодные блестящие глаза, от которых ничто не могло ускользнуть. Свой элегантный деловой костюм густого шоколадного цвета с золотой искрой она, наверное, приобрела позавчера в Париже или Сан-Франциско, а скромненькая брошь у ворота - золотые висюльки с жемчугом - показалась Хоскинсу не тем украшением, которое надевают, идя устраиваться на работу, особенно на такую работу. Левиен скорее отвечала образу напористой моложавой администраторши, которая метит в совет директоров, чем представлению Хоскинса о сестре милосердия.
Но она действительно была сестрой милосердия, хотя этот факт бледнел на фоне ее последующих достижений. Ее анкета просто ошеломляла. Докторская степень по эвристической педагогике и восстановительному воспитанию. Помощница заведующего специальным отделением Хьюстонской детской клиники. Консультант Федеральной комиссии Катцина по корректирующему образованию. Шесть лет исследований в области применения компьютерной техники для обучения детей-аутиков и библиография программных средств в милю длиной.
Как раз то, что требуется "Стасис текнолоджиз, лимитед"!
По крайней мере, Сэм Айкман, похоже, считал именно так.
- Вы должны понять, - сказал Хоскинс, - что мы попросим вас отказаться от всех ваших занятий на стороне, от ваших вашингтонских и хьюстонских обязанностей, от любой консультационной деятельности, требующей отлучек. Вам придется сидеть здесь, как на привязи, весь день напролет в течение нескольких лет, занимаясь лишь одной, узкоспециальной работой.
- Я понимаю, - ответила она, не моргнув и глазом.
- Я вижу, вы только за последние восемнадцать месяцев побывали на конференциях в Сан-Паулу, Виннипеге, Мельбурне, Сан-Диего и Балтиморе, а еще на пяти конференциях, которые вы не смогли посетить, зачитывались ваши доклады.
- Верно.
- И все же вы полностью уверены, что готовы отказаться от активной деятельности, отраженной в вашей анкете, ради замкнутого существования, которое ожидает вас здесь?
Она ответила ему холодным решительным взглядом.
- Не только готова, но и стремлюсь к этому.
Хоскинс уловил в ее словах некоторую фальшь.
- Может быть, остановимся на этом чуть подробнее? Возможно, вы не совсем представляете себе, насколько... э-э... монашескую жизнь ведем мы здесь. И какая ответственность будет возложена на вас лично.
- Думаю, что представляю, доктор Хоскинс.
- И все же готовы и стремитесь?
- Возможно, я просто уже не так стремлюсь мотаться между Виннипегом, Мельбурном и Сан-Паулу, как бывало раньше.
- Так сказать, кончился завод доктор Левиен?
На губах у нее мелькнула улыбка - первое проявление человечности, которое подметил в ней Хоскинс с тех пор, как она вошла в кабинет. Мелькнула и пропала.
- Можно и так сказать, доктор Хоскинс.
- А как бы выразились вы?
Вопрос вызвал, у нее некоторое замешательство, но она перевела дыхание и обрела привычную невозмутимость без видимого усилия.
- "Кончился завод" - это, пожалуй, слишком сильное определение для моей нынешней ориентации. Скажем лучше, что я хочу сосредоточить свою энергию - которую, как видите, расходовала в широком диапазоне - на чем-нибудь одном, повысив тем самым ее концентрацию.
- Ах так. Прекрасно. - Хоскинс смотрел на нее со смесью благоговения и ужаса. Тембр ее контральто был безупречен; брови строго симметричны; сидела она, держась прямо, как струна, в самой изящной из всех мыслимых поз. Превосходная женщина во всех отношениях, но какая-то ненастоящая. Помолчав немного, он спросил: - Но что же все-таки привлекает вас в этой работе, кроме желания сконцентрировать на ней свою энергию?
- Меня увлекает сама суть эксперимента.
- Ага. Подробнее, пожалуйста.
- Всем хорошим детским писателям известно, что мир детства в корне отличается от мира взрослых, - это чуждые друг другу миры, ценности и реалии которых совершенно различны. Взрослея, большинство из нас настолько бесповоротно переходит из одного мира в другой, что забывает тот мир, который мы покинули. Работая с детьми, я всегда старалась проникнуть в ход их мыслей и понять их чуждую нам природу настолько полно, насколько позволит мне моя взрослость.
- Вы считаете, что дети - чуждые нам существа? - спросил Хоскинс, стараясь не слишком проявлять свое удивление.
- Образно говоря, да. Не буквально, конечно.
- Конечно. - Он снова, нахмурясь, просмотрел ее анкету. - Вы ведь не были замужем, нет?
- Нет, - холодно ответила она.
- И детей, полагаю, тоже не заводили?
- Я серьезно рассматривала такой вариант несколько лет назад, но приемных детей, которыми обеспечивает меня работа, оказалось вполне достаточно.
- Да. Полагаю, что достаточно. Однако вы только что сказали, что рассматриваете мир детства как нечто в корне чуждое нам. Как соотнести это с моим вопросом о том, чем привлекает вас наше предложение?
- Если верить предварительным сведениям, которые я получила о вашем выдающемся эксперименте, под мою опеку поступит ребенок, в буквальном смысле слова прибывший из чуждого мира... не в смысле пространства, а в смысле времени; однако экзистенциальная ситуация остается той же. Очень хотелось бы выяснить, чем конкретно этот ребенок фундаментально отличается от нас, и такое параллактическое смещение могло бы впоследствии помочь мне в моей работе.
Хоскинс не сводил с нее глаз.
Нет, решил он. Она не настоящая. Это просто искусно сделанный андроид. Медикопедагогический робот. Правда, роботов такого качества пока еще не делают - это факт. Значит, она все-таки сделана из плоти и крови, хотя по ней этого и не видно.
- Возможно, вам придется нелегко, - сказал он. - Могут возникнуть трудности в общении. У ребенка скорее всего плохо развита речь - весьма вероятно, что он вообще не владеет речью.
- Он?
- Он или она - нам это пока неизвестно. Полагаю, вы знаете, что ребенок прибудет сюда не раньше чем через три недели, плюс-минус пара дней, а до того момента мы о нем практически ничего сказать не можем.
Ее это не беспокоило.
- Я отдаю себе отчет во всем этом. Ребенок может оказаться дефективным в речевом, физическом и даже интеллектуальном плане.
- Да - очень возможно, что ваш подопечный будет походить на умственно отсталого ребенка нашего времени. Мы этого просто не знаем. Нам неизвестно, кого мы вам вручаем.
- Я готова к любой неожиданности. Как раз неизвестность и привлекает меня, доктор Хоскинс.
Он ей верил. Подводные камни будущей работы не пугали ее. Она охотно шла на риск, не очень задумываясь о последствиях.
Понятно, почему она произвела такое впечатление на Сэма Айкмана.
Хоскинс снова умолк, чтобы дать слово ей. Мериэнн Левиен не замедлила этим воспользоваться.
Она достала из своего "дипломата" мини-компьютер величиной с большую монету.
- Я захватила с собой программу, над которой работаю с тех пор, как узнала по электронной почте о том, что вы ищете специалиста для этой работы. Я использовала в ней свой опыт работы с умственно отсталыми детьми в Перу семь лет назад: здесь шесть алгоритмов, уточняющих и модифицирующих способы общения. Они, как правило, не затрагивают обычные речевые каналы мозга...
- Благодарю вас... - прервал Хоскинс, глядя на машинку так, точно Левиен протягивала ему бомбу. - Однако юридические тонкости не позволяют мне знакомиться с вашими материалами, пока вы не являетесь официально сотрудником "Ста-сис текнолоджиз". Когда мы заключим контракт, я, естественно, с удовольствием подробно поговорю с вами о вашем труде, но до тех пор...
- Разумеется, - ответила она с легкой краской на безукоризненном лице. Она поняла, что совершила тактическую ошибку; поторопилась, пережала. Хоскинс наблюдал, как эффективно она стала исправлять оплошность. - Я полностью понимаю ситуацию. Я поступила неразумно, пренебрегая формальностями. Но вы, надеюсь, поняли, доктор Хоскинс, что за моим тщательно отделанным фасадом скрывается исследователь, со всем пылом студента-выпускника жаждущий раскрыть тайны Вселенной. И порой я, хоть и знаю, что положено и что не положено, могу нарушить протокол из одного лишь горячего нетерпения проникнуть в суть...
Хоскинс улыбнулся. Хоскинс кивнул. Хоскинс сказал:
- Разумеется, доктор Левиен. Избыток энтузиазма - это не грех. Наша беседа была весьма содержательной. Мы уведомим вас, как только примем решение.
Она, как видно, удивилась тому, что он не принял ее на работу сразу, однако у нее достало здравого смысла ограничиться "благодарю вас" и "до свидания". У двери она задержалась, одарила Хоскинса прощальной высоковольтной улыбкой и вышла, запечатлев свой обжигающий образ на его сетчатке.
Уфф, подумал Хоскинс.
Достал платок и вытер лоб.
3
Вторая кандидатка отличалась от Мериэнн Левиен почти во всем. Во-первых, она была на двадцать лет старше; во-вторых, в ней не было ничего элегантного, холодного, ошарашивающего, ослепительного или андроидного. Звали ее Дороти Ньюкомб. Солидная, полная, почти грузная, она не носила бижутерии и одевалась просто, даже чересчур. У нее были мягкие манеры и приятное добродушное лицо.
Ее как будто окружала золотистая аура материнской любви. Она походила на идеальную бабушку ребячьей мечты. С трудом верилось, что эта простая добрая женщина получила требуемую подготовку по педиатрии, физиологии и биохимии. Однако анкета утверждала, что это так. Кроме того, миссис Ньюкомб владела еще одной редкой специальностью - у нее была степень по медицинской антропологии. При всех чудесах цивилизации двадцать первого века на Земле еще встречались первобытные племена, и Дороти Ньюкомб работала с ними в шести или семи точках планеты - в Африке, Южной Америке, Полинезии, Юго-Восточной Азии. Неудивительно, что Сэм Айкман одобрил и ее кандидатуру. Женщина, с которой можно лепить богиню материнства, имеющая притом опыт работы с детьми отсталых обществ...
Она показалась Хоскинсу подходящей во всех отношениях. После подавляющей, сверхсовершенной, вселяющей трепет Мериэнн Левиен ему было с ней так легко, что он с трудом поборол желание принять ее на работу прямо так, безо всякого собеседования. Уже не впервые Хоскинс позволил бы себе поддаться внезапному порыву чувств.
Но он поборол свой порыв.
И что же? Не продлилось собеседование и пяти минут, как выяснилось, что Дороти Ньюкомб, к удивлению и огорчению Хоскинса, им не подходит.
До этого рокового мгновения все шло отлично. С ней было хорошо и приятно. И детей она несомненно любила: у нее было трое своих, а до этого она, старшая в большой семье, где постоянно болела мать, привыкла нянчить братишек и сестренок, с тех пор как себя помнила. Профессиональная подготовка тоже была на высоте. Больницы и клиники, в которых она работала, давали ей похвальные рекомендации; она с честью переносила труднейшие, самые невероятные условия жизни в первобытных племенах; ей нравилось работать с трудными детьми всякого рода и не терпелось заняться уникальной задачей, которую обещал проект "Стасис текнолоджиз".
Но затем разговор зашел о том, почему она хочет уйти со своей теперешней работы - с видной и, наверное, хорошо оплачиваемой должности главной сестры в детском лечебном центре одного южного штата - и затвориться в засекреченной, тщательно охраняемой "Стасис текнолоджиз". Тут Дороти Ньюкомб сказала:
- Я знаю, что от многого отказываюсь, переходя к вам. Но многое и приобретаю. Я не только буду заниматься своей любимой работой в таких обстоятельствах, в которых никому еще не приходилось, но еще и этот противный Брюс Маннхейм наконец отвяжется от меня.
Хоскинса прохватило холодком.
- Брюс Маннхейм? Адвокат по правам детей?
- А разве есть другой?
Хоскинс затаил дыхание. Маннхейм! Этот краснобай! Этот возмутитель спокойствия! Как только Дороти Ньюкомб угораздило с ним связаться? Совершенно неожиданно и крайне нежелательно.
- Значит, у вас, - осторожно начал он, - имеются какие-то разногласия с Брюсом Маннхеймом?
- Разногласия? - засмеялась она. - Да уж. Он возбудил дело против нашей больницы. А точнее, против меня. Я ведь одна из ответчиков по делу. Полгода уже как мучаемся.
У Хоскинса засосало под ложечкой, и он стал рыться в бумагах на столе, пытаясь восстановить равновесие.
- Отдел кадров об этом не упоминает.
- А меня никто не спрашивал. Я, конечно, ничего не хочу скрывать, иначе сейчас бы тоже промолчала. Просто об этом не заходила речь.
- Так вот, сейчас я вас спрашиваю, миссис Ньюкомб. В чем там у вас дело?
- Вы же знаете, какой Маннхейм демагог. Знаете, как он раздувает самые невинные факты, лишь бы показать всем, что он заботится о благе детей.
Вряд ли следовало распространяться о своем мнении там, где дело касалось Брюса Маннхейма. Хоскинс осторожно сказал:
- Да, многие о нем так отзываются.
- Как вы дипломатичны, доктор Хоскинс. Думаете, он и ваш кабинет нашпиговал "клопами"?
- Едва ли. Но я не совсем разделяю вашу очевидную неприязнь к Маннхейму и его идеям. Собственно говоря, я не составил себе о нем определенного мнения, поскольку не слишком слежу за его деятельностью. - Это была явная ложь, и Хоскинсу стало неловко. В первом же докладе по текущему проекту говорилось: "Соблюдать осторожность на каждом шагу, чтобы не прицепился клещ вроде Брюса Маннхейма". Но беседу вел он, а не миссис Ньюкомб - он не обязан говорить ей больше того, что считает нужным. - Знаю только, что он повсюду громогласно провозглашает свои идеи на предмет того, как должны воспитываться дети, находящиеся на попечении общества. Судить, верны его идеи или нет, не в моей компетенции. Итак, по поводу вашего процесса, миссис Ньюкомб...
- Мы подбирали на улице детей, которые в большинстве своем - наркоманы в третьем, а то и в четвертом поколении.
Врожденная наркомания. Печальнее их судьбы ничего невозможно представить. Вы ведь знакомы с распространенной теорией, что наркомания, как и большинство физиологических аддиктивных проявлений, зависит от определенной генетической предрасположенности?
- Разумеется.
- Ну так вот, мы проводили генетические исследования на этих детях, а также на их родителях и родителях родителей, если тех удавалось найти. Мы пытаемся открыть и выделить ген предрасположенности к наркотикам, если такой существует, в надежде, что когда-нибудь сможем от него избавиться.
- Мне кажется, это хорошая мысль, - сказал Хоскинс.