Подопытным животным в виварии научного института вводят особый полиген Л, который стимулирует их стремление к лидерству. Животные прибавляют в весе, но у них возрастает агрессивность, они не могут находиться в одном стаде с себе подобными.
В виварии убит подопытный шимпанзе, а за ним – директор института. Кто убийца? Под подозрение попадают многие…
Содержание:
Глава 1 - Кожура банана 1
Глава 2 - Таня 4
Глава 3 - После похорон 9
Глава 4 - Защита 14
Примечания 21
Игорь Маркович Росоховатский
Законы лидерства
Глава 1
Кожура банана
Что-то мешало думать. Мысли не выстраивались в цепочку, а шли вразброд, толкая и сбивая одна другую, я начинал думать об одном, а перескакивал на иное, и от этой мысленной путаницы начинали мелькать чёрные точки в глазах; я мобилизовал волю, пытался выстроить логическую цепочку, но это никак не удавалось. Постепенно мною овладевало тупое отчаяние, на лбу выступила испарина, в виске застучал молоточек.
Я встал, резко отодвинув стул, сделал несколько взмахов руками, приседания. И вдруг замер, прислушиваясь. Понял, почему не мог работать: меня отвлекали звуки, доносившиеся из-за неплотно прикрытой двери в тамбур. Они были очень слабые, почти сливались с равномерным гулом и свистом компрессоров, поэтому плохо различались, воспринимаясь как часть общего шума. Но сейчас, когда я перестал работать и прислушался, они проступили в шуме, как проявленные отпечатки. Это были шаги – то медленные, шаркающие, то убыстряющиеся. Вот что-то звякнуло, заскрежетало, словно включили транспортёр, подающий животным пищу… И снова – шарканье…
Так ходил дядя Вася – пожалуй, никто в институте, кроме отдела кадров да ещё, может быть, директора, не помнил его отчества, – уборщик. Но сегодня дядя Вася находится в отгуле за сверхурочные…
Опять звякнуло, как будто открывали двери клетки. Может быть, он пришёл "беседовать" с подопытными животными? Такое тоже случалось, правда, чрезвычайно редко. Животных он любил искренне, хоть они, естественно, не давали ему взаймы "рубчиков", как некоторые малодушные научные сотрудники…
Я несколько раз громко окликнул его. Никто не ответил, но шаги и звяканье затихли.
Пройдя небольшой тамбур, я открыл дверь в первое отделение вивария. Шум мог доноситься только отсюда. Дяди Васи не было. Из большой клетки на меня глянули настороженные глаза. Затем длинные волосатые руки, похожие на человеческие, схватились за решётку и сотрясли её. Раздалось:
– У-ух, а-ух!
– Всё в порядке, Том, старина, – сказал я как можно спокойнее. – Ты не узнал меня?
В глазах большого пепельно-бурого самца шимпанзе медленно погасли злобные искры. Всё ещё угрожающе ворча и оглядываясь, он с достоинством удалился к самкам, забившимся в угол.
Том явно был "не в настроении", как говорила Таня. Что разозлило его?
Я бросил взгляд на часы. До её прихода оставалось минут сорок. Придёт – пусть сама и разбирается. А то с мальчиками в кино бегает, а ты тут дежурь за неё. Обрадовалась, что нашёлся такой вот старый, тридцатилетний дурень…
Поскользнувшись, я едва не упал. Пришлось схватиться за прутья решётки. И в тот же миг из другой клетки донеслись новые звуки, мало похожие на те, что издают обезьяны. Мне показалось, будто кто-то смеётся.
Там находился молодой подопытный самец шимпанзе – носитель полигена Л. Препарат должен был стимулировать целый комплекс физиологических и психических качеств, в том числе стремление к лидерству.
Я наклонился и поднял с пола раздавленную кожуру банана. Старый Том не был чистюлей и швырял кожуру куда попало. Иногда съедал банан вместе с кожурой.
На всякий случай я проверил другие клетки и убедился, что, кроме обезьян, в отделении вивария никого нет. Выходит, шаги и свист транспортёра мне почудились.
Я вернулся в манипуляционную к своим бумагам. Скорей бы возвращалась Таня. И зачем я только согласился подежурить вместо неё?
Не устоял. Да и где тут устоять записному холостяку?
"Идите, Танюша, в кино, мне как раз нужно отчёт подготовить. В манипуляционной даже лучше, никто мешать не будет".
Она мило наклонила головку: "Какой вы добрый, Пётр Петрович", – и исчезла. А её слова остались – вместе со слабым ароматом духов… Остались и сомнения в разумности моего поступка…
Я придвинул бумаги и заставил себя заняться ими. Придумал хитрость: чтобы работа пошла, начал с самого лёгкого – подсчитывал по формуле содержание азота в кислоте. Затем перешёл к более сложным вычислениям. И дело уже сдвинулось с мёртвой точки, но внезапно со стороны вивария донёсся протяжный вой. Он поднялся до высокой ноты и оборвался… Затем раздался с новой силой.
В следующую минуту я проскочил через тамбур и вихрем ворвался в виварий. В большой клетке катался по полу тёмный косматый клубок, в котором с трудом можно было узнать Тома. Его пасть была открыта, из неё хлестала пена. Том раздирал на себе кожу, выдирал клочьями шерсть.
"Взбесился? – мелькнула мысль. – А самки?"
Я помчался к телефону.
Через несколько минут прибыли ветврач и санитары. Но Тому врач уже помочь не мог. Шимп лежал тёмным, окровавленным, неподвижным кулём на полу. Кровь продолжала вытекать из страшных ран, которые он себе нанёс.
У меня дрожали пальцы, ключ не попадал в замок.
Врач взял его у меня и сам открыл клетку.
– Острое отравление, – диагностировал он.
Он наклонился, причём один ус опустился ниже другого, и поднял длинный тонкий прут. На его конец был насажен огрызок банана. Другой конец прута находился за решёткой клетки, около него валялась кожура. Если бы я знал тогда, судьба скольких людей будет от неё зависеть.
– Кто это кормил животное таким способом, ведь есть транспортёр? – Он пристально смотрел на меня.
Я отрицательно покачал головой и пожал плечами. Он осторожно снял с прута огрызок банана, рассмотрел его, зачем-то понюхал.
Я готов был поклясться, что, когда заходил сюда раньше, прута в клетке не было.
– Посмотрите, пожалуйста, Пётр Петрович.
На банане виден был желобок явно искусственного происхождения, а в нём – несколько капель сизой жидкости. Врач ещё раз понюхал банан и брезгливо поморщился.
– Хлорофос, – сказал он.
Дверь вивария открылась, пропустив нескольких людей. Первым к врачу, слегка переваливаясь, подошёл заместитель директора института Евгений Степанович. Его полное розовощёкое лицо выглядело встревоженным. За Евгением Степановичем следовал заведующий виварием, высокий прихрамывающий старик с густой гривой волос, и научный сотрудник из отдела ферментов.
Меня оттёрли и на некоторое время оставили в покое. Я достал платок и вытер вспотевший лоб. Вспоминались странные шаги, свист и дребезжание… Выходит, не почудилось. Но ведь в виварии никого не было. И кому понадобилось отравлять Тома? Чертовщина какая-то…
Больше всего я боялся, чтобы в эти минуты не появилась Таня и не попала под град вопросов. О своём двусмысленном положении я как-то не думал, пока Евгений Степанович не обратился ко мне:
– Почему оказались здесь вы, Пётр Петрович? Где дежурная лаборантка?
– У неё кто-то заболел, – забормотал я.
– А кто должен был дежурить? – спросил Евгений Степанович и, услышав ответ, многозначительно улыбнулся уголками губ. Он умел, ничего не говоря, улыбаться так, что собеседнику хотелось провалиться сквозь землю.
– Как только она появится, попросите её ко мне, – сказал он и пошёл к выходу.
Санитары убрали труп Тома из клетки, врач остался осматривать обезьян. Я подошёл к клетке Опала. Мой подопытный шимп в отличие от остальных обитателей вивария почти не проявлял признаков беспокойства. Он лакомился яблоком из своих запасов. Опал представлял для меня постоянный источник огорчений. После введения полигена Л его реакции почему-то не усилились, как я предполагал, а затормозились, умственная деятельность ослабла. Тупость этого существа стала беспредельной. А ведь я выбирал его, ещё детёныша, для опытов – по объективным показателям анатомического строения, физиологии: правильная форма черепа, широкая грудная клетка, крепкая мускулатура… И полиген сработал – об этом свидетельствовали показания энцефалографа, анализы крови, лимфы, секреторных жидкостей, появление на шее более тёмной шерсти – так называемого "кружевного воротничка". Некоторый всплеск умственной деятельности наблюдался у него только в первый год после введения полигена. Затем наступил кризис, произошёл пока необъяснимый парадокс – энцефалограф по-прежнему показывал активизацию работы мозга, а я наблюдал притупление умственной деятельности, замедленность реакций. На уроках "языка жестов" Опал почти не отвечал на вопросы, самые несложные задания выполнял хуже контрольных обезьян, которым не вводили полиген Л. Я даже сомневался, можно ли его теперь переводить к самкам вместо Тома. Сможет ли он выполнять функции лидера – вожака и защитника – даже в небольшой группе самок? Однако выбора у меня не было… К тому же необходимо завершить опыты и проверить, как проявит себя полиген Л во втором поколении шимпанзе. Оставалась слабая надежда. Но понадобится время, годы… А моя диссертация?.. Оставалось только горько улыбнуться своим мыслям…
Внезапно Опал насторожился, приподнялся…
За моей спиной послышались шаги, и я вздрогнул. Они в точности напоминали те, что я слышал совсем недавно, из манипуляционной.
Я резко обернулся. К клетке в своём засаленном синем халате подходил дядя Вася. На его губах блуждала всегдашняя полусонная улыбка, а из распаха халата высовывались чёрные волосы, которыми густо поросла впалая грудь. Он поздоровался и хотел было уйти, но я подошёл к нему вплотную:
– Вы ещё не закончили работы?
– Как не закончить? Я уходил, но меня вызвали. Сказали – надо прибрать тут. Жалко Тома… – Улыбка медленно, как бы нехотя слиняла с его жёлтого, в складках, изжёванного лица. Он исподлобья посмотрел на меня воспалёнными глазами: – Как это с ним такое стряслось?
Я намеренно насупил брови, спросил, не скрывая подозрения:
– Откуда вас вызвали? Где вы были?
– В общаге, где ж ещё? В преферанс с коллегами резались.
Я точно знал, что он врёт хотя бы в одном: для преферанса у его "коллег" не хватало извилин. Резались с дружками в "дурака". Между прочим, он никогда не употреблял слова "дружки". Всегда "коллеги". Оно у него осталось с прежних времён, когда он ещё был, как утверждали, лучшим препаратором института. Сколько лет назад? Почему он опустился? Я поймал себя на мысли, что никогда раньше этим не интересовался. А сейчас вспомнил. Почему?
Присматриваясь к нему, я отметил небритую щетину на впалых щеках, запутавшиеся в волосах стружки. А ведь он всего лет на десять старше меня.
– Я вам не надобен? Можно идти? А то мне ещё поилки проверять…
– Это вы травили тараканов здесь?
– А кто ж ещё? У меня квалификация, – хихикнул он.
– Где вы держали хлорофос?
– Вон в том зелёном бачке, я ж его и красил, и надпись белилами вывел согласно инструкции. Чтобы, случаем, не спутать с чем другим…
Я задал ещё несколько вопросов. Он с готовностью ответил. Впрочем, он всегда и всем готов был услужить. "Дядя Вася, не сможете ли принести?" – "А чего же не смочь?" – "Дядя Вася, не сходите ли туда-то?" – "Это мы завсегда с удовольствием: одна нога здесь, другая – там". Он был безотказным, а мы все злоупотребляли этим.
– Ладно, идите. – Что-то похожее на облегчение отразилось в его вылинявших глазах. – Идите, дядя Вася. Уверены, что хлорофос хранили только в том бачке?
– Где ж его ещё держать? Завсегда надоть по инструкции. Как положено, как коллеги и начальники приказывали. В нашем деле аккуратность – первая заповедь. Хорошо дёшево не бывает.
Я смотрел на его сутулую удаляющуюся спину, выражавшую готовность выполнять все указания и приказания "коллег и начальников". С семьёй он давно расстался, стал каким-то неприкаянным.
Конечно, доверять такому человеку нельзя. Но нельзя забывать, что он преданно ухаживал за подопытными животными. И, насколько мне было известно, никто никогда не мог его упрекнуть, что он забыл их вовремя покормить или не убрал в клетке. Вот и Таня его хвалила…
Я тяжело вздохнул и пошёл уже к выходу, но какая-то невидимая привязь натянулась и дёрнула меня вернуться. Мне казалось, что упущено нечто важное. Я осмотрел клетку Опала. В ближнем углу её лежали таблички со знаками: круг, треугольник, изображение скрещенных рук… С грехом пополам Опал усвоил три знака, а дальше – ни в зуб ногой…
– Крепко подводишь меня, дружок, – сказал я шимпу.
Он, сидя на четвереньках, повернул ко мне голову. На миг в его тусклых глазах мелькнуло новое выражение. Или мне показалось?
Дверь открылась. Невысокий, худощавый, остролицый человек стремительно шагнул ко мне, не дав даже поздороваться.
– Пётр Петрович, всё знаю. В общих чертах. Покажите, где вы нашли кожуру банана.
Это было в его манере – забывать здороваться и сразу приступать к делу, выхватывать детали, которые другим кажутся несущественными.
Я указал место, где поскользнулся на кожуре.
– Как она попала сюда?
– Том мог выбросить.
– Или банан здесь чистили прежде, чем дать Тому. Ближе к клетке Опала.
"Ну и что?" – мог бы я удивиться, если бы не знал так хорошо нашего директора. Виктор Сергеевич умел делать совершенно неожиданные выводы из сопоставления деталей, на которые обычно не обращают внимания. В этом, помимо прочего, и заключался его "феномен".
Став на место, где я обнаружил кожуру, он стал оглядываться по сторонам.
– А как ведёт себя ваш Опал? – выпалил он, поводя своим острым носом, будто собираясь клюнуть. Он мгновенно переключался с одного на другое, умея думать почти одновременно о десятках самых разных вещей, – и в этом было, пожалуй, второе отличительное качество "феномена Слепцова".
– Опал, как обычно, без успехов… – признался я.
– Или их не замечают.
– Был бы рад, Виктор Сергеевич, если бы вы их заметили, – не удержался я от плохо замаскированной подначки.
Словно восприняв мои слова совершенно серьёзно, он устремился своим лёгким птичьим шагом к клетке Опала и постучал по прутьям согнутым указательным пальцем.
– Извольте, голубчик, показаться!
Послышалось яростное рычание. Виктор Сергеевич едва успел отдёрнуть руку, иначе её схватила бы иная рука – волосатая, с длинными цепкими пальцами.
– Ого, а он не любит фамильярностей.
Никогда не видел я Опала таким разъярённым. Его глаза утратили тусклость, в них вспыхнули багровые огоньки. Он колотил себя в грудь, выкрикивая угрожающее:
– Ух! У-ух!
– Вот уж никогда бы не подумал, – бормотал я.
– Не переживайте. Вы не могли меня предупредить. И по незнанию, и по уважению.
Я счёл за лучшее промолчать. Не мог же директор забыть, как совсем недавно я вступил с ним в неуступчивый спор.
– Проявляет характер, – одобрительно сказал Виктор Сергеевич, склонив набок голову, приглядываясь к Опалу.
Так же мгновенно, как и взъярился, шимп затих.
– А это уже нетипичное поведение, – раздумчиво проговорил директор. – Поздравляю, Пётр Петрович. Ваш питомец делает некоторые успехи.
Опал отступил в глубь клетки, повернувшись к нам спиной, поросшей необычно длинной шерстью.
– Вот и вся его реакция, – разочарованно сказал я.
– Вся ли? – как эхо откликнулся Виктор Сергеевич, не сводя взгляда с шимпа. Затем спросил: – А как другие?
– Коровы дали прибавку в весе и надое – до килограмма молока дополнительно. Быки тоже прибавили в весе, но стали слишком агрессивны. Качество шерсти овец заметно повысилось, а вот вес стал почему-то снижаться…
– За счёт подвижности, – уверенно сказал Виктор Сергеевич. Эта его уверенность иногда раздражала – и не только меня, особенно, когда неизменно оправдывалась. Не может же человек постоянно оказываться правым. Не должен! – Не спешите переводить Опала в большую клетку, – без всякого перехода сказал Виктор Сергеевич, почему-то повышая голос.
– Но как же самки? И потом…
– Поместите туда другого самца.
– Слишком молод.
– Не того. Вам привезут другого из Сухумского питомника.
Шевельнулась косматая голова Опала с большими ушами. Мне показалось, что он прислушивается к нашему разговору. Возможно, его насторожили громкие интонации. Ведь слов он понимать не мог.
– Виктор Сергеевич, – робко начал я, – может быть, временно прекратить опыты с полигеном Л на обезьянах? Начало, сами видите, неудачное. Лучше потом…
– Потом – после защиты? Боитесь дать козыри оппонентам? Осторожничаете? В вашем возрасте рановато.
Он не представлял, как меня заденут его слова.
– Рановато мы перешли к опытам на обезьянах, – возразил я.
– Нет, не рано. В самый раз.
Он говорил так, будто не я вёл эти опыты, а он. И словно не мне расплачиваться провалом диссертации. Хорошо ему рассуждать со своим директорским окладом, со званием академика! Я уже готов был сказать какую-то дерзость. Он ждал, склонив набок голову с седыми висками и глубокими залысинами над крутым бугристым лбом. Тёмные блестящие шарики его глаз с любопытством, как во время опыта, смотрели на меня.
– Ну, ну, выпаливайте, не консервируйте в себе.
Кровь бросилась мне в лицо. Я покраснел буквально "до корней волос" – впервые я так явственно понял значение этого выражения. Мне стало невыразимо стыдно, вспомнился тот вечер, когда он произнёс эту же фразу в ответ на мои маловразумительные сетования. Тогда я выпалил ему, что отказываюсь от серии опытов, что они в корне ошибочны, что я зашёл в тупик, откуда нет никакого выхода. Это произошло на пятый или шестой год моей работы в институте. Он сказал: "Ну что ж, возможно, вы и правы. Давайте ещё раз проверим ваши формулы. Для начала промоделируем их на машине. Попросим Александра Игоревича помочь вам".
Я только приблизительно мог представить, сколько времени потребуется для составления уравнений. Александр Игоревич был вторым его замом – по вычислительному центру. Биолог и математик, как и Виктор Сергеевич, он специализировался на применении математических методов в биологии. Иногда он шёл от математической абстракции и моделировал такие комбинации веществ и тканей, которых в природе ещё не существовало, а уже затем передавал свои модели в лаборатории, чтобы они обросли веществом. Александр Игоревич был истым фанатом своего дела и требовал для экспериментов львиную долю институтского бюджета, из-за чего очень часто вступал в конфликты с другими замами и руководителями лабораторий. Евгений Степанович полушутя называл его "пиратом".
Виктор Сергеевич сумел тогда убедить меня, и Александр Игоревич ушёл из директорского кабинета, унося листы с моими формулами и оставив меня в полной неопределённости.