Дни тянулись, как резиновые. Я не находил себе места ни в лаборатории, ни в читалке, ни в общежитии, где мне в нарушение правил выделили отдельную комнату. В те дни комната была завалена научными журналами, и, когда одновременно открывали форточку и дверь, сквозняк разбрасывал листы по всему коридору, и соседи помогали мне собирать их.
Так продолжалось три недели. Посвящённые в мои горести сотрудники старались подбодрить меня, впавшего в уныние. И когда я уже был близок к заключению, что вообще не пригоден к научной работе и нужно подавать заявление об уходе, Виктор Сергеевич пришёл к нам в лабораторию и уже с порога сказал:
– А ведь вы оказались правы, Пётр Петрович.
– Ошибочна сама идея? – вскинулся я и подумал: "Он мог бы не говорить об этом при всех".
– Можно подумать, что вы этого хотели. Конечно, всё наоборот! Вы были правы, когда выдвинули свою идею. Полиген Л будет работать так, как вы предполагали. Став лидерами, животные, естественно, будут активнее ориентироваться в среде обитания – лучше выбирать места выпаса, быстрее укрываться от непогоды, а значит, прибавят в весе, интенсивнее пойдёт размножение, повысятся все полезные для нас качества. Quod erat demonstrandum. Необходимо только внести в формулу небольшие уточнения. Пойдёмте ко мне.
В кабинете он с разбегу бросил своё небольшое тренированное тело в глубокое кресло. В это время дверь без стука отворилась, и вошёл Александр Игоревич. Молча кивнул мне и уселся в кресле напротив. Значит, роли были заранее распределены.
Александр Игоревич взял со стола академика рулоны бумажной ленты, быстро их размотал. На некоторых выделялись обведённые красной пастой цифры.
– Александр Игоревич посчитал варианты, – захлёбывающейся скороговоркой выпалил Виктор Сергеевич (у него получилось: "Александр Игрич почтал варнты"). – Вывод – к полигену нужно прицепить ещё несколько ферментов, ответственных за синтез веществ, повышающих агрессивность. Агрессивность! Вот чего не хватало вашему полигену Л! Здесь – смотрите же! – и здесь. Ясно? Что скажете?
– Но такое соединение будет активно воздействовать на печень.
– И вызовет в конечном счёте усиленное выделение желчи. Совершенно верно. Вместе с воздействием на поджелудочную и желудок усилит агрессивность подопытного. А вот это звено – смотрите же! – воздействует на гипофиз и половые железы. В результате – создание активного, прогрессивно-агрессивного типа организма.
– Может наступить истощение… – начал я.
Как обычно, он уже понял, куда я клоню, и нетерпеливо перебил:
– Вы же предусмотрели накопление жира в депо. И на здоровье. Процессы будут идти параллельно. Конечно, ваш подопытный станет, гм, несколько желчным, недобрым, возможно, завистливым. Но, помилуйте, как же вы получите активную борьбу за лидерство без агрессивности? Вот вам формула в окончательном виде, если j – это желчь, β – анизотропный гормон. И учтите, варианты посчитаны…
Я взглянул на Александра Игоревича, и он едва заметно кивнул.
– Давайте подытожим. Участки "дельта" и "зет" обеспечат крепкий скелет и нужный тип обмена. Правда, изменение азотистых оснований в гене С-14 изменит не только работу гипофиза, но и цвет глаз подопытного бычка, однако коровы его полюбят и за такие глаза. Им, коровам, всё едино. Ну как, довольны? Блестяще подтвердились ваши гипотезы!
По правде говоря, моего в этой работе было теперь не больше трети. Это Виктор Сергеевич нашёл выход из тупика и подсказал решение, а Александр Игоревич разработал его подсказку. Но разве точно таким же образом наш академик не находил выходы и для других – для своих учеников, помощников, коллег из иных ведомств и городов? Он становился то биохимиком, то физиологом, то математиком, то хозяйственником, то музыкантом – в зависимости от проблемы, потому что был и тем, и другим, и третьим. Он совмещал в себе, казалось бы, несовместимые качества характера. Его ум работал на немыслимых стыках наук, совершая немыслимые открытия, может быть, именно благодаря тому, что стыковал то, чего никто до него не догадался состыковать. Не зря он так часто напоминал нам, что природа едина, что это люди для удобства изучения распределили её по наукам. И поэтому закономерно, что всякий раз, когда кто-то в силах объять в своём уме и воссоединить разрозненные и уже глубоко изученные части, он буквально натыкается на открытия, как на лежащие на поверхности самородки.
Придерживая подбородком кипу рулонов, я нёс их, как величайшую драгоценность, к себе в лабораторию. Придя к себе и продолжая блаженно улыбаться, я разложил листы на столе. Мне хотелось поделиться своей радостью с коллегами, но прошло уже пятнадцать минут после окончания рабочего дня, и сотрудники поспешили разойтись.
И тут, как по заказу, в лабораторию заглянул, держа наготове швабру, дядя Вася. Я позвал его и завёл разговор о том, какие замечательные люди работают у нас в институте. Он согласно кивал головой и поддакивал. Мне казалось, что мы чувствуем одно и то же, что он полностью разделяет мои мысли о коллегах, что и он замечательный человек… Вот в дни отгула взял швабру, заменяет заболевшую тётю Пашу. Пусть он простой человек, не очень-то образованный, образование – дело наживное, была бы внутренняя интеллигентность в человеке, готовность жадно впитывать знания… Раззадоренный его кивками и своими мыслями, я, не откладывая, рассказал ему о том, как помогли мне Виктор Сергеевич и Александр Игоревич, попутно изложил в популярной форме историю создания полигена Л.
– Помните, дядя Вася, "вначале было слово"? – горячо говорил я. – Но на каком языке? У природы их множество. Я, например, для своей работы избрал биохимический. Определив, какие вещества и в каких пропорциях взять вначале, зная течение реакций, в которые они неминуемо вступят, я заранее заказываю исходный объект, в данном случае – организм. Причём я хочу получить определённый организм с заданными качествами. Для этого беру строго выверенные доли вещества. Могу и менять программу опытов так, чтобы усилить одни качества в объекте и ослабить другие. На этом биохимическом языке можно управлять и уже готовым организмом, вводить в него определённые доли веществ, зная, какие действия они вызовут, какие поступки заставят совершить. Понятно?
– Как не понять? – развёл руками дядя Вася. – Например, алкоголь вызывает расстройство нервной системы, а через это разброд в голове, дрожание членов и шатание при ходьбе. Пить – здоровью вредить. Так? – Я несколько растерялся, не зная, шутит он или говорит серьёзно. И тогда он с неподдельным восхищением проговорил: – Так вы теперь, Пётр Петрович, у нас в роли демиурга (он и тогда любил вставлять в свою не очень-то грамотную речь полюбившиеся ему иностранные слова. Причём их, как ни странно, он произносил правильно).
– Скажете тоже, – не без самодовольства возразил я. – Этим занимается вся генная инженерия. Ведь природу-матушку не мешает слегка подправить. Вот я и решил создать полиген Л – полиген лидерства. Ясно?
– Ясно-то ясно, да как бы она, матушка, нас не подправила и отправила к…
– Ну что вы, дядя Вася, ничего опасного тут нет. Я же только хочу увеличить, к примеру… – я вспомнил, что он часто приходит в комнату отдыха посмотреть хоккей по цветному телевизору, – число лучших игроков хоккейной сборной…
– Так вы никак для спорта стараетесь?
И опять не понятно было, шутит ли он. На всякий случай и я ответил полушутя:
– Вся наша жизнь – спорт, дядя Вася, разве не так? Мы во всём соревнуемся друг с другом и не хотим отстать. Даже одеваться желаем не хуже, чем сосед. Но если говорить серьёзно, люди здесь ни при чём, я лично намерен улучшить породу наших подопытных животных. А линию выбрал такую, чтобы увеличить число животных, способных быть лидерами в стаде. Бычки при этом должны дать дополнительный привес, коровы – дополнительный надой, овцы – дополнительный настриг шерсти…
– А лидеры, – он посмаковал это слово, накрепко запоминая его, – лидеры-хоккеисты – дополнительные шайбы?
– Да я же пошутил тогда, дядя Вася. Повторяю: мы не занимаемся людьми, – миролюбиво сказал я.
– Ничего, милок, другие займутся. Любо-дорого начало, а там пошло-поехало. Разве же при таких успехах людей оставите в покое?
– Дядя Вася, вы не тёмный обыватель. Вы – работник науки, – я намеренно преувеличил его роль, – и сами понимаете: если генная инженерия займётся людьми, то для их здоровья, благополучия, например, чтобы исправить наследственные дефекты, лечить людей от серповидной анемии, шизофрении, размягчения костей, от наследственного, – чуть было не сказал "алкоголизма", но вовремя спохватился, – порока сердца… Одним словом, для их же пользы.
– И я же говорю – для пользы, для пользы, не иначе. Сначала увеличите число бычков-лидеров, потом – обезьян. А потом? Были бы кошки, а мышки найдутся. Все Адамовы детки, все на грехи падки…
– Не беспокойтесь, дядя Вася, мы тоже заботимся о безопасности.
– А то как же, видит волк козу, забыл и грозу. Да только… не все захотят стать ентими лидерами. Не велика радость в начальники вытолкаться. Там и без ваших лидеров невпротык. Да и ни к чему это. С другого краю поспокойнее…
– Это с какого краю?
– А хоть бы и с моего. Возьмите, к слову, нашего Виктора Сергеевича. Орёл. А жизнь собачья. Крутня одна по комиссиям да заседаниям. Не то что в картишки перекинуться или на рыболовлю съездить – подумать спокойно некогда.
Я собирался возразить, да поперхнулся. Окончание его последней фразы точь-в-точь соответствовало тому, что совсем недавно я услышал от Виктора Сергеевича: "Беготня замучила. Подумать спокойно некогда". Оказывается, невидимые нити связывают самых разных людей гораздо больше, чем мы себе представляем. И весы для уравнивания, созданные природой, хитроумней любых человеческих весов. Взбирайся на гору, опережая других, сдирая кожу, хоть вовсе вылези из неё, а когда взобрался, – кровоточащий, ободранный, торжествующий, – оглянись: кого оставил позади? Только ли препятствия да соперников? Присмотрись: вон продирается по склону юноша. Не кажется ли он тебе знакомым? Ба, да ведь это ты в юности – с ещё не растраченными силами и не замутнёнными порывами. Теперь понял, кого ты опередил, кого оставил позади? Так стань с ним на весы – что они покажут? Перевесишь ли ты сегодняшний? Только в этом твоё оправдание перед собой. А перед другими? Что оставляешь им? Сколько раз тебе ещё становиться на весы, чтобы обрести чувство выполненного долга? А весы полны неожиданностей…
…Виктор Сергеевич ушёл к себе, а я задержался у большой клетки с самками. Они беспокойно сновали из угла в угол.
– Придётся повдовствовать, голубушки, не разрешают пока к вам Опала переселить, – машинально произнёс я, обдумывая странный совет Виктора Сергеевича.
Словно в ответ на мои слова, за спиной послышался шум.
Я обернулся. Опал стоял в своей клетке, схватившись за решётку, и пристально смотрел на дверь. Она открылась – и в светлом проёме показалась тоненькая быстрая фигурка…
Глава 2
Таня
Я не мог предположить, что на неё так подействует смерть Тома. Сначала она испугалась, полные губы задрожали, она прихватила нижнюю острыми кремоватыми зубами. И вдруг по щекам покатились мутные горошины, оставляя тёмные следы.
– Он был такой послушный, – говорила она, всхлипывая. – Такой сильный и послушный… Когда я делала им прививки, он словно понимал, что это надо. Диана пыталась меня укусить, так он дал ей затрещину. Нельзя было мне уходить на этот паршивый фильм!
– Успокойтесь, Таня, вы здесь ни при чём. То же самое могло случиться, если бы вы не уходили…
– И фильм-то был никудышный, – не слушая меня, продолжала она всхлипывать, размазывая краску по щекам. – А я как чуяла что-то. Летела сломя голову. И как же теперь Диана и Вита без него?
– На днях привезут другого вожака, – сказал я.
– А ваш противный Опал? Его не переведут в эту клетку?
С некоторых пор я заметил странную неприязнь Тани к молодому шимпу. Расспрашивал её о причинах, но она не могла ответить ничего вразумительного: "Взгляд его мне не нравится. Боюсь его". – "Он пытался напасть на вас?" – "Нет, не в этом дело", – и прикусывала губу, глаза становились отрешёнными.
– Вас, наверное, к начальству вызовут, – предостерёг её от реальной опасности. – Так я всем сказал, что…
– Всё-таки не надо было мне уходить, – упрямо качнула она головой, и русый завиток приклеился к мокрой щеке. Теперь она и вовсе стала похожа на большого ребёнка.
– Явилась наша Татьяна, – послышался бархатный баритон, и через порог вивария переступил Евгений Степанович. – Мне сообщили, что дежурить здесь должны были вы.
Таня согласно кивнула. Требовалось моё срочное вмешательство.
– Я уже говорил, что у неё родственница…
– Я в кино была, Евгений Степанович, – сказала она, и в мокрых её глазах блеснул непонятный мне вызов.
Вот тебе на, не успел-таки! Уже сколько раз я твердил, что прямолинейность погубит её. У Тани было немало недостатков: дерзкая, вспыльчивая, могла и нагрубить. Но хитрости и своекорыстия в ней не было, и, пожалуй, за это я ей многое прощал. Какая же муха её сейчас укусила?
– Так, так, в кино, и, конечно, с мальчиками…
– С мальчиками! – шмыгнула носом, и глаза мгновенно высохли.
– А Пётр Петрович по доброте душевной отдувайся тут за вас. Об этом вы подумали?
– Спасибо, что напомнили. Отдуваться буду сама. Пётр Петрович не знал, куда я пошла.
Впервые, сколько её знаю, она солгала. Ради меня. Возникло тёплое чувство к этому взъерошенному птенцу. Но зачем она так беспричинно дерзит заместителю директора? Ведь виновата она…
Евгений Степанович круто, на каблуках, повернулся и ушёл.
Я укоризненно покачал головой:
– Что с вами, Таня?
– А, не до него! У меня, Пётр Петрович, предчувствие, будто смерть Тома только начало наших бед. Что-то ещё должно случиться…
– Особенно если будете дерзить начальству. И вообще, вы что, хотите меня заикой сделать, новоявленная пифия? – попытался пошутить я, но неприятный холодок пополз по спине.
* * *
В моей тридцатилетней жизни, естественно, были женщины. На втором курсе я влюбился в дочку нашего профессора Соню, меня приглашали усиленно в их дом и считали женихом. На четвёртом курсе мы расстались. Соня влюбилась в аспиранта, а я, назло ей и чтобы не оставаться в долгу, стал встречаться с Наташей, официанткой из нашей университетской столовой.
Затем уже здесь, в институте, я встретился с лаборанткой Верой, чем-то похожей на Наташу, но гораздо красивей. Я знал её раньше, она училась в соседней школе и считалась первой красавицей микрорайона. Я увидел её однажды в спортзале на тренировке – она занималась художественной гимнастикой, и после этого несколько ночей Вера являлась мне во снах со своими круглыми, как яблоки, коленями и плавными изгибами бёдер. Мама заинтересовалась, почему я так беспокойно сплю и кого зову. Однако и тогда я понимал, что в свите красавицы и без меня достаточно безнадёжных вздыхателей, и не очень огорчился, когда узнал, что она вышла замуж за выпускника военного училища и уехала с ним за границу. Через два года – об этом я услышал уже в университете – она вернулась к родителям без офицера, но с ребёнком.
Я встретил Веру в день первого моего прихода в институт. Она работала в нашей лаборатории. Теперь роли слегка изменились. Хотя Вера оставалась по-прежнему красивой, пожалуй, – с мужской точки зрения – стала ещё привлекательней, но и я пришёл уже не просто мэнээсом – младшим научным сотрудником, а мэнээсом, подающим надежды, как сказал при Вере профессор Рябчун, мой руководитель ещё по студенческому научному кружку. И сам директор Виктор Сергеевич, зайдя в лабораторию, узнал меня – он отличался феноменальной памятью, в том числе зрительной, – и вспомнил, что вручал мне премию на студенческой олимпиаде.
В тот первый день я задержался на работе чуть дольше, знакомясь с аппаратурой. Я читал инструкцию пользования ультрацентрифугой, когда чьи-то пальчики тронули меня за плечо.
– Оставьте немножко на потом. Ещё и не так закружитесь.
Я поднял глаза. Красавица Вера смотрела на меня, завлекательно улыбаясь. Никогда раньше не подарила бы она мне своей знаменитой – на две школы – дразнящей улыбки. Она была права: здесь кружило получше, чем в центрифуге.
– Действительно, пора закругляться, – сказал я, небрежно глянув на часы, как будто давно привык к таким женщинам и таким улыбкам.
Быстренько собрался, стараясь не показать, что спешу. Она терпеливо ожидала.
По-видимому, движения мои всё же были хаотичными, и я ухитрился разлить физиологический раствор. Вера помогла мне вытереть пол, затереть пятна на пиджаке – одним словом, исправно выполняла роль феи, снизошедшей к бедному мэнээсу. Всё-таки несколько похвальных слов директора явились допингом для обеих сторон, и я с достоинством выдержал свалившееся на меня везение.
У Вериного дома мы остановились лишь на минуту, она пригласила меня в гости. В квартире было довольно уютно, мама и папа оказались людьми приветливыми, Верин сынишка декламировал стихи, которые выучил в детском садике. Мы пили чай с айвовым вареньем и слушали по японскому магнитофону, привезённому Верой "оттуда", записи песен Владимира Высоцкого. Мне было очень хорошо у них, но всё время мешало ощущение, что это со мной уже происходило. Оно мучило меня, подсыпало горечь в варенье, и в конце концов я вспомнил, что так меня принимали в профессорском доме, где я считался женихом. Там меня тоже угощали айвовым вареньем, и несостоявшаяся тёща так же радушно подкладывала печенье.
Это воспоминание неотступно преследовало меня при всех посещениях Вериного дома, даже когда оставались вдвоём в её комнате и она закидывала мне на плечи белые холёные руки с ямочками на локтях и спрашивала:
– Тебе уютно у меня?
Я целовал её шею, и рассыпавшиеся волосы щекотали мои губы, кружилась голова, а Вера шептала что-то бессвязное… Эти встречи вошли в привычку, и я уже плохо представлял, как смогу жить без неё.
Верин сын Митенька бурно радовался моим приходам, тем более что всякий раз я приносил ему подарок: то лошадку, то машинку. Его привязанность становилась иногда весьма неуместной, ибо только хитроумными уговорами и уловками Митю удавалось выпроводить на улицу или к дедушке с бабушкой. Бывали дни, когда он упорно ходил за мной из комнаты в комнату как тень.
На работе все уже давно заметили наши взаимоотношения и считали "дело" решённым. И только какое-то неосознанное ироническое чувство вторичности происходящего ещё удерживало меня от предложения руки, сердца и более чем скромной зарплаты мэнээса. Последнее обстоятельство было далеко не второстепенным.
Когда в лаборатории появилась Таня, я поначалу не обратил на неё никакого внимания. Заморыш из интеллигентской семьи. Бледное матовое лицо, серьёзные глаза с ироническими искорками. Длинные стройные ноги, но угловатая походка подростка. Никакого сравнения с Верой – та постоянно несла своё ладное тело, как на праздник.