Потому что история Эвинга Трекова была весьма противоречивой. Сплошная загадка. История его происхождения затерялась во времени. Образование военное. Его сражения подробно задокументированы, но это единственные подлинные документы, касающиеся его жизни.
В официальных исторических хрониках жизнеописание Трекова дается весьма туманно. Что же скрыто от глаз читателей? И почему?
Некоторое время я шагаю взад-вперед, пытаясь придумать, как обнаружить человека, а не миф. И тут до меня доходит, что я неправильно взялась за дело.
Нужно рассматривать Трекова, как корабль, потерпевший крушение, который я пытаюсь отыскать.
Нужно идти назад, от последнего свидетеля, который видел его живым, и разыскивать неофициальные записи, частные воспоминания и кульминационные моменты его личного прошлого.
Уже через сорок восемь часов мой корабль забит необходимым оборудованием, мои жалкие пожитки доставлены на борт, и я направляюсь к малоизвестному военному аванпосту, находившемуся когда-то в точке, которая считалась краем сектора.
Последнее место, где Эвинга Трекова видели живым.
Этот аванпост был обречен на известность. Он не только считался последним пунктом, где Эвинга Трекова видели живым, но еще и тем, где он и другие командиры планировали свои стратегические операции.
Военные аванпосты хорошо охраняются. По сравнению с ними поселения вроде Лонгбоу-стейшн кажутся рассадниками преступности. Поэтому я приехала с рекомендательными письмами от генерала, которого возила на экскурсию, полковника, знавшего меня с тех пор, как я начинала свою карьеру, и правительственного чиновника, заверявшего, что мое исследование не предназначено для широкой публики и проводится с целью найти "важные исторические сведения".
Кроме того, у меня имеется письмо от Райи Треков, в котором она дает разрешение ознакомиться с конфиденциальными бумагами семьи. Понятия не имею, действительно ли такое письмо откроет мне все двери: до сих пор я ни разу не расследовала историю человека, но думаю, что лишняя поддержка не повредит.
Этот аванпост построен по последнему слову техники. Материалы в местах, предназначенных для публичного доступа, - новые и слегка пахнут только что собранным металлом. Освещение великолепное, а системы кондиционирования работают на полную мощность.
Мои налоговые доллары позволяют содержать солдат в относительной роскоши, по крайней мере, для тех, кто живет в космосе. Большинство сменившихся с дежурства разгуливают в рубашках с коротким рукавом и тонких штанах. Всякий, кто появится в таком виде на Лонгбоу, рискует замерзнуть.
Мне выдали браслет, открывающий двери во все отделы аванпоста, куда разрешен вход. Кроме того, мне отвели гостевой номер - здесь они не называют жилье для гражданских лиц отсеками - и предложили воспользоваться им, вместо того чтобы оставаться на корабле. Номер просторнее, чем капитанская каюта на большинстве прогулочных яхт.
- Вскоре я обнаруживаю, что мне отвели один из VIP-номеров, очевидно, благодаря знакомству с генералом. В его письме высказывалась просьба, чтобы военные обращались со мной, как со своей.
Очевидно, поэтому они решили, что обращаться со мной следует, как с самим автором письма.
Все пять моих комнат и кухня имеют вид концентрических окружностей. Кроме того, мне полагается личный повар - на случай, если мне не понравится еда из кафетерия; камердинер, если таковой мне потребуется; а также ежедневная уборка. Мне не требуется камердинер или ежедневная уборка, и я настоятельно подчеркиваю всем и каждому, как сильно ценю уединение.
Моя комнатная компьютерная система имеет доступ в публичную библиотеку базы, и я начинаю исследование, устроившись в одном из самых удобных кресел, в которых я когда-либо сиживала в жизни, и просматривая листы зарегистрированных документов, касающихся самого командора Трекова.
На это уходит почти три дня, но наконец я натыкаюсь на видеоаудиофайлы, запечатлевшие его прибытие на базу. Голографических файлов не имеется, или я их пока не обнаружила. Но те, что нашла - первые, связанные непосредственно с самим командующим.
Представительный мужчина шести футов семи дюймов: слишком высокий для тех, кто всю жизнь проводит на кораблях. Судя по походке, он тоже вырос на планете: недаром у него широкие кости и хорошо развитые мускулы.
Нельзя сказать, что он красив, хотя когда-то мог считаться интересным. Озабоченное морщинистое лицо, печальные глаза. Коротко стриженные волосы, как полагается офицеру, а вот во всем облике - аккуратность, чрезмерная даже для военного.
Я останавливаю изображение, делаю голопортрет и устанавливаю его на столе рядом с рабочей станцией. Я всегда поступаю так с кораблями, которые разыскиваю. Эти суда исчезают, или их обломки существуют где-то в квадратах, которые десятилетиями никто не трудился обыскать.
Я делаю изображения новых кораблей и сравниваю их с найденными обломками не для того, чтобы проникнуть в них. Просто хочу понять, какие надежды были потеряны при полном разрушении корабля.
На портрете Эвинг Треков вовсе не в расцвете лет. Скорее, в преддверии конца. Но я ищу то, что осталось от него: скелет, обломки и осколки, которые пережили это время.
Сейчас, получив его изображение, я ни на шаг не продвигаюсь в своих поисках. Но ощущаю, будто становлюсь ближе самому Трекову. Чувствую, что это изображение содержит нечто важное. То, чего я никак не могу уловить.
А может, мне пока не позволено уловить.
На аванпосту еще живут люди, помнящие Эвинга Трекова. Они уже пожилые, но большинство занимает прежние посты.
И все готовы поговорить со мной. После десятков интервью оказывается, что только одна женщина знает историю, которой я не смогла найти в документах.
Ее зовут Нола Батинет. Она назначает встречу в офицерской столовой.
Это не просто обеденный зал для солдат. Офицерская столовая разделена на шесть разных ресторанов - каждый с собственным входом от центрального бара. В этом баре толпятся военные. У всех властный вид.
Я замечаю вазон с настоящим растением. Возле него стоит крошечная женщина. Растение выше, чем я, и, возможно, выше самого Трекова. Ярко-зеленое, с широкими листьями и сильно пахнет мятой.
Женщина так мала ростом, что может спрятаться в кроне.
Когда я подхожу, она протягивает руку, которую я осторожно пожимаю. Ее кости так же хрупки, как у любого спейсера. Я боюсь их сжать: а вдруг они сломаются.
- У нас заказана кабинка в Четвертом номере, - сообщает она. Очевидно, рестораны не имеют названий. Одни номера.
В Четвертом номере темно и пахнет чесноком. Здесь нет столиков, только кабинки с такими высокими стенками, что вы не видите остальных обедающих.
Обслуживающее устройство - простое голографическое меню с аудио-возможностями - направляет нас к ближайшей кабинке. Сначала я решаю, что устройство проделывает то же самое с каждым посетителем. Но тут понимаю: оно обращается к Ноле Бати-нет по имени и уверяет, что никому не предложит ее любимую кабинку.
Нола благодарит устройство так, словно это человек, кивает, когда оно спрашивает, подать ли обычный заказ, и поворачивается ко мне. Я еще не успела заглянуть в меню, но, собственно говоря, пришла сюда не ради еды. Я заказываю то же, что и она, а также кофе и немного воды. И жду, пока робот-официант не отойдет.
- Итак, - начинает она, - Эвинг Треков. Я хорошо его знала.
При этих словах на ее лице появляется легкая улыбка. Ее воспоминания о нем (по крайней мере, те, что сохранились) явно остаются приятными.
К нам подплывает поднос с напитками и большим блюдом сырного и мясного ассорти. Впервые вижу столько сортов мяса и сыра! Впрочем, мясо - это сразу видно - генно-модифицированное и такое многоцветное, что сначала я не решаюсь его попробовать.
Нола питается здесь много лет и, похоже, без опасных последствий. Дождавшись, пока она съест несколько кусочков, я следую ее примеру. Оказывается, мясо сильно наперчено и пропитано чесноком, запах которого я с удовольствием вдыхаю. Да, удивительно вкусно!
- Вы работаете на его дочь, верно? - уточняет Нола. - На ту, что была создана через двадцать лет после исчезновения Эвинга?
- Она просит вернуть отца, - объясняю я, хотя уже все рассказала Ноле, связавшись с ней по сети аванпоста. - Считает, что он находится в Комнате затерянных душ.
Нола слегка кивает, ровно настолько, чтобы сбить меня с толку. Это едва заметное движение может означать, что она знает о его пребывании в Комнате. Или что ей уже было известно о прихоти его дочери. А может, Ноле просто хочется ободрить меня.
- Но зачем ей это? - спрашивает Нола. - Она никогда его не видела.
Я-то не удосужилась задать этот вопрос. А может, не сделала этого специально. Знай я правду, скорее всего, не взялась бы за работу, которая, что ни говори, интриговала меня.
- Это не моя забота, - отрезаю я. - Мне всего лишь поручено найти командора.
- Вы не найдете его, - качает головой Нола. - Эвинга давно нет.
- Насколько хорошо вы его знали? - спрашиваю я, пытаясь сменить тему и отвлечь разговор от моего задания.
Опять эта легкая улыбка.
- Так же хорошо, как десятки других женщин.
- Вы были любовниками?
Она кивает. Несколько секунд ее взгляд упирается в какую-то точку над моим левым плечом, и я понимаю, что сейчас она видит не меня и не уголок ресторана. Она затеряна в прошлом. Вместе с Эвингом Трековым.
- Вы говорите так, словно у него было полно любовниц, - замечаю я.
Ее взгляд снова фокусируется и останавливается на мне. И я вижу в нем нечто вроде презрения. Нола угадывает мои намерения, и они ей не нравятся. Потому что она сама хочет контролировать эту беседу.
- Куча любовниц, множество жен и детей больше, чем он мог сосчитать.
Так вот в чем причина ее недовольства… Райя Треков в глазах Нолы не представляет ничего особенного.
- Он не заботился о семье? - спрашиваю я. Нола пожимает плечами.
- У человека, которого я знала, не было времени на привязанности. Вся его жизнь - сплошные войны. Он считал человеческие жизни чем-то вроде звезд: нечто бесконечно далекое… и все же бесценное. Хотя отдельный человек мог что-то значить для него в течение нескольких недель. Не больше. Потом он уходил. В ее голосе звенит боль.
- Он и от вас ушел, - констатирую я, беря ломтик желтого сыра. Сыр скользкий на ощупь, но я не смею положить его обратно.
- Разумеется. И всякая… воображающая, будто удержит его… была дурой.
Горький привкус в слове "дура" яснее ясного показывает, кто была эта "всякая".
- Вы утверждаете, что знаете о нем такое, чего не ведает никто.
Я заставляю себя прожевать скользкий сыр, оказавшийся на редкость вкусным - жирным и острым. И прекрасно сочетавшийся с перечно-чесночным привкусом мяса.
- Так оно и есть. И кое-что уйдет со мной в могилу.
Настала моя очередь кивнуть. Мне вполне понятно ее нежелание стирать грязное белье на людях.
Она пододвигает тарелку к краю стола. Что-то мелькает так быстро, что я едва успеваю заметить, как тарелка исчезает.
- Правда, история, которую я собираюсь поведать вам, - продолжает она, - отнюдь не из разряда особо секретных. Но и в документах вы ничего подобного не найдете.
Я жду.
- Это по поводу его планов, - говорит она, загадочно улыбаясь. - Он вообще не собирался появляться на церемониях и не намеревался подписывать никаких договоров.
- Он сам это вам сказал? - спрашиваю я удивленно. Судя по тому, что я видела, читала и слышала, он твердо намеревался участвовать в церемонии и даже прислал сообщение о времени прибытия своего корабля. Почетный караул уже ожидал его на другом аванпосту, ближе к тому месту, где проводилось торжество. Он даже заказал для этого случая парадный мундир.
- Нет, он ничего не говорил. Не такой он был человек. Я сама сообразила, много лет спустя.
Она сообразила, когда вспомнила, что случилось в последний день. Каким был Эвинг. Каким опечаленным казался.
Они встретились в его каюте, большой и роскошной, с грандиозной кроватью. Но его интересовал не секс, хотя они все же переспали.
Он заказал еду на двоих: поразительно обильный обед для столь удаленных мест. Но он ел, не чувствуя вкуса. Вернее, не ел, а ковырялся в тарелке.
Не то что Нола. Она давно не пробовала ничего подобного. С тех пор как очутилась в этом месте.
Но он подождал, пока она закончит трапезу, прежде чем заговорить.
- Как тебе это удается? - спросил он. - Как ты можешь спасать жизни, зная, что все это зря? Что все уйдет в отбросы?
Она непонимающе подняла брови:
- В отбросы?
- Большинство твоих пациентов снова пошлют в бой, и они погибнут. Или они вернутся домой, но никогда уже не станут прежними. Семьи перестанут их узнавать. Их жизнь необратимо изменится.
- Но не будет потрачена зря, - возразила она.
Эвинг, не глядя на Нолу, продолжал ковыряться в тарелке.
- Откуда тебе это знать?
- А тебе? - парировала Нола. Треков пожал плечами.
- Большинство тех солдат, которых я лечу, - всего лишь дети. Они вернутся домой и сумеют начать новую жизнь, - продолжала она.
Он снова пожал плечами.
- Как насчет их военной карьеры?
Она отложила вилку и отодвинула тарелку, вдруг сообразив, насколько серьезен этот разговор. И что предмет их разговора - всего лишь видимость. На самом деле речь идет совершенно о другом.
- Беспокоишься о том, что будет с тобой после церемонии? - неожиданно спросила она.
Треков покачал головой, но по-прежнему отказывался поднять глаза. Оказалось, что на макушке у него лысина. И очевидно, он давно не платил за стимуляторы. Маленький кружочек лишенной волос кожи придавал ему на удивление беззащитный вид.
- Дело не во мне, - пробормотал он, но Нола ему не поверила.
- Ты можешь остаться в вооруженных силах, - предложила она. - Им нужны стратеги. Даже в мирное время необходима постоянная армия. При любом правительстве.
- Повторяю, Нола, - с некоторым раздражением бросил он, - речь не обо мне.
- О ком же, в таком случае? - допытывалась она.
Он снова покачал головой, едва заметно. Почти невольно. Словно говорил не с ней, а с собой.
- О войсках? О людях, которыми командуешь?
Он продолжал качать головой.
- О раненых?
- О мертвых, - тихо ответил он.
Нола долго молчала в надежде, что он объяснит подробнее. Но так и не дождалась. Поэтому попыталась понять.
- Мы не можем им помочь. Даже при тех новых технологиях, которые у нас появились, при всех знаниях, которыми мы обладаем, помочь нельзя. Мы лишь стараемся не дать им умереть.
- И как ты это делаешь? - процедил он, вскинув голову. - Как узнаешь, кто достоин, а кто - нет?
Нола нахмурилась. Она была доктором. Лечила людей почти всю жизнь.
- Не я выбираю достойных. И не мое это решение.
- Я видел триаж, - вздохнул он. - Приходится выбирать. Всегда приходится выбирать.
У Нолы перехватило дыхание.
- Я выбираю пациента не по его ценности для общества, - мягко пояснила она. - Критерий совершенно иной: можно ли его спасти? Во многом это зависит от времени. Кто перенесет медицинское вмешательство? Кому потребуется меньше времени для лечения, с тем чтобы я смогла уделить внимание другим пострадавшим? У кого самые легкие ранения? На кого врач потратит меньше усилий?
Последняя фраза заставила ее покраснеть. В таком она признавалась впервые. По крайней мере, признавалась человеку, далекому от медицины. Которому не приходилось сталкиваться с подобными проблемами.
- Так вот как ты определяешь тех, кому следует оказать помощь, - усмехнулся он.
Нола покраснела еще гуще.
- Разве это нисколько тебя не волнует? Разве ты не смотришь на тех, кого даже не пытаешься спасти, кем жертвуешь ради других? Неужели тебя ни разу не терзали угрызения совести?
Теперь ее лицо горело так, что щекам стало больно.
- Нет.
Она хотела сказать это громко и уверенно, а вышел жалкий писк, мало похожий на человеческий голос.
- Если бы я задумывалась о том, верен мой выбор или нет, просто не смогла бы выполнять свою работу.
- Но ночью, когда ты одна…
Она уставилась на собеседника. Он не поднял глаз. Только в третий раз покачал головой. Словно спорил с собой.
- Ладно, - буркнул он. - Я просто устал.
Нола воспользовалась этим предлогом, чтобы уйти. Она не подозревала, что видит Трекова в последний раз. На следующий день он покинул аванпост. И больше она о нем не слышала.
- Простите, - говорю я, дав Ноле несколько минут, чтобы вернуться к действительности. - Но означает ли это, что он не желал присутствовать на церемонии? Из вашей беседы это вовсе не вытекает. И уж конечно, непонятно, каким образом все это связано с Комнатой затерянных душ.
Нола смотрит на меня как на идиотку.
- Он думал не о будущем, а о прошлом.
- Это я понимаю, - говорю я, надеясь хотя бы отчасти реабилитироваться в ее глазах. - Но он ни разу не упомянул ни о церемонии, ни о Комнате. Каким образом вы проследили связь после стольких лет?
Легкая морщинка появляется у нее на переносице.
- В Комнату стремятся паломники. Кое-кто говорит, что это священное место. Другие утверждают, что только проклятые могут его посетить.
У меня перехватывает дыхание. Подобного я до сих пор не слышала. А может, и слышала? Я сознательно пропускала мимо ушей истории о Комнате, поскольку была уверена: непосвященный не поймет, что представляет собой это место.
- Ладно, - говорю я, - предположим, он это знал. Почему вы уверены, что он отправился именно туда?
Нола скрещивает руки на груди.
- Так утверждает его команда.
- Это мне известно. Но почему вы придаете такое значение вашей последней беседе?
- Потому что я была глупа, - отрезает она. - Он говорил не обо мне. О себе. О своем выборе. О своих поступках. О своих потерях. Уверена, Эвинг много размышлял об этом, ведь все ожидали, что он будет праздновать окончание войны.
- Он и должен был праздновать, - заявляю я.
Нола слабо улыбается, кивает и на секунду отводит взгляд. Я вижу, что она борется с собой и наконец принимает решение. Набирает в грудь воздуха и опускает руки.
- Тогда и я так полагала. Мне казалось, Эвинг чувствует себя счастливым. Но он не был так уж не прав в оценке нашей работы. Я много лет служила главным хирургом на военном корабле и лечила в основном небольшие раны и легкие недомогания. Но когда в разгар сражения раненые потекли потоком, я действовала "на автопилоте".
Я молча киваю, боясь прервать ее.
- Я работала как заведенная, но люди продолжали умирать. Она откидывается на спинку стула и кладет запястье на край стола.
- Я никогда не считала, сколько людей спасла. И до сих пор этого не знаю. Но помню до единого всех, кто умер. И бьюсь об заклад, Эвинг тоже это помнил. Каждая из этих смертей что-то у тебя отнимает.
Отдаешь частичку себя, едва не добавила я. Но вовремя спохватилась: слишком фальшивым может показаться такое участие.