Если ещё неделю назад она думала, какую медаль получит её сын - золотую или серебряную, то после его выздоровления ей было всё равно. Тем более что на школу пришли разнарядки только на две медали, и золотую получил племянник директора школы. У сына среди пятёрок каким-то непостижимым образом затесались две четвёрки (хотя в текущем году он был круглым отличником), и за успехи в учёбе ему вручили двухтомник стихов Николая Тихонова.
Когда сын окончательно выздоровел, он удивил Пашу, протянув ей вырезку из газеты с объявлением о наборе абитуриентов в Николаевский кораблестроительный институт.
За этот год он подрос, уже был не мальчик, а юноша. На худом лице выделялся нос с веснушками. Зачёсанные назад светлые волосы он всё время поправлял, и в его глазах, похожих на Ванины, уже успела появиться совсем не мальчишеская грусть.
Паша чувствовала: что-то не так! Он мог выбрать себе институт поближе, в Воронеже, но здесь было явное стремление уехать подальше. Конечно, ещё в Таловой он строил кораблики из коры с парусами, пускал в воду и бежал вслед, пока кораблик не прибивало к повороту реки. Начинал с маленьких, потом строил побольше … Да и книг о путешествиях по океанам у него было много, он зачитывался ими. Но сердце женщины подсказывало: его задумчивость и молчаливость связаны с другим.
К нему часто приходила Светлана, вместе с его другом Толиком, и всюду их можно было видеть втроём. Но вот после выпускных экзаменов Светлана пропала, а на её вопрос, куда Светлана будет поступать, сын раздражённо ответил: "А не всё ли равно, мама?"
Было в этой девочке что-то светлое, лёгкое, в её глазах и милом личике крылось непритворное удивление всему, что её волновало, она, видимо легко со всеми сходилась, легко дарила дружбу двум друзьям, танцевала с ними, развлекалась. А потом неожиданно вышла замуж и исчезла с горизонта. Приехал лётчик и забрал нашу Свету, ставшую привычной спутницей сына. "Первая рана на сердце! - думала Паша. - Но не последняя."
Они с Иваном не стали отговаривать от выбранного института.
- Ты теперь мужчина, с аттестатом зрелости и хорошими знаниями! Дерзай! - сказал ему отец, а мать потихоньку стала собирать сына в дорогу. Она решила ехать с ним, чтобы всё увидеть своими глазами.
Тут неожиданно явился брат Володя: вальяжный, в добротном костюме - новоиспечённый председатель колхоза - тридцатитысячник, вылез из газика перед домом. Как всегда, с подарками, с водкой. Борьке привёз серые брюки-клёш, сестре - платье.
Год назад Володя приезжал в Давыдовский райисполком по делам и увидел там красавицу Лиду, работавшую землеустроителем. Это была одна из тех женщин, которые при тонкой талии имеют пышную грудь, дивные карие глаза и настолько яркую внешность, что мужчины перед ними робеют, к тому же у неё был командный голос. Володя зачастил с визитами в комнату, где работала Лида. В следующее появление в Давыдовке он пришёл из райисполкома к Марчуковым и заявил:
- Паша, я один отсюда не уеду! Накрывай на стол, она вечером придёт к нам в гости!
- Да кто придёт, ты сказать можешь?
- Лида придёт!
- Ах, Лида! Так бы прямо и сказал! Я всё смотрю на неё и думаю: да что у нас, мужики перевелись?
Уже через день он увёз Лиду в своё Белогорье, и там они сыграли свадьбу. В этом году летом у них родился первенец - Серёжа. И теперь счастливый отец предлагал "обмыть" рождение сына, окончание Борькой школы и его будущее удачное поступление в институт. Сам фронтовик и орденоносец закончил в пятьдесят третьем Воронежский зооветеринарный институт и в числе тридцати тысяч подготовленных кадров - руководителей, так необходимых селу, был направлен в Белогорье. Борька во все глаза разглядывал своего дядьку, чем-то изменившегося с той поры, каким он знал его в "Комсомольце".
- А что, Борька, знаешь, какой самый любимый предмет был у меня в институте? Биология! Перед этой наукой, брат ты мой, будущее! Вот посмотришь. а ты не забыл, как я тебя плавать учил? Вот она - биология: ты сразу поплыл!
Как тут забудешь! Он вывез на лодке Борьку на середину совхозного пруда в "Комсомольце" и выбросил его в воду.
Володя сам разливал водку по рюмкам, но Иван отказался:
- За меня Паша, наша фронтовичка, выпьет с тобой рюмку, а я - вот это, - и он показал на бутылку кагора.
- За сына моего, Серёжу! Я так назвал его в честь Есенина. Ей-богу, если бы я не был ветеринаром, то стал бы поэтом!
Володя хорошо выпил, проспался и уехал с хорошим настроением: его колхоз вышел в передовики, и Киселёв чувствовал себя здесь, на фронте сельхозработ, победителем. Иван знал, какими методами управляет Володя. Тот сам про себя говорил: я любого "языка" возьму, любому, если надо, руки выкручу! "Выкручивание рук" у него всегда сопровождалось отборной матерщиной. Колхозники его боялись.
Паша съездила с сыном в Николаев и вернулась, не дожидаясь конца экзаменов. Николаев оставил в памяти духоту, горячий ветер с пылью, ощущение провинции, хотя бы по сравнению с Воронежем. Вскоре пришло письмо: "Папа, мама - я поступил!!!" - именно так, с тремя восклицательными знаками.
Паша уже забыла, когда Борьку приняли в комсомол, а на следующий год, пятьдесят пятый, Саньку приняли в пионеры. И в этот третий, последний год жизни в Давыдовке, произошло третье несчастье с мальчиком, на шее которого красовался красный галстук. Санька перевязывал галстук после школы на другую рубашку, чтобы бегать с ним на улице. Этот красный платочек, может, и стал виной несчастья, да и вся трагическая история вдруг неожиданно приобрела значение подвига.
Саньку принесли домой взрослые мужики с рваной проникающей раной под мышкой, из которой сочилась кровь и шли какие-то пузыри. В этот погожий сентябрьский денёк все были дома. Паша немало видела в своей жизни ран и не теряла при этом самообладания, но это был её сын, и она запаниковала. На этот раз она не кричала и не плакала, но побледнела, отозвала Ивана в другую комнату:
- Ваня! У него пробито лёгкое! Ты видел пузырьки воздуха? Надо срочно везти в больницу!
В больнице нашли только проникающее ранение в мягкие ткани, рану обработали и зашили.
Врач, накладывающий швы, спросил:
- Ну что, герой, в каком сражении получил рану?
- Корова. - признался Санька, - пошла к маленьким сёстрам близняшкам, а я стал её отгонять.
На самом деле всё было не так. Мать четырёхлетних сестёр оставила девочек под Санькиным присмотром, а сама зашла на несколько минут в правление. Санька от скуки решил подойти к приблудной корове, объедавшей листья с кустов в палисаднике, и потрогать её морду, как он это делал когда-то со спокойной Модисткой. Алый галстук, как всегда, был повязан на его рубашке. В мгновенье ока он оказался на рогах, точнее, на одном роге, потому что его тельце было гораздо уже рогов коровы. Животное отшвырнуло Саньку, и он не почувствовал боли, но почувствовал слабость во всём теле. Подбежали два мужика, палками прогнали беглянку.
Версия о том, что он отгонял корову от близняшек, пришла ему на ум, когда он вспомнил о маме и о том, что будет дома и как ему теперь влетит от отца, хотя тот брал ремень в руки в редких случаях, и то для острастки.
Но версия пошла гулять, и вскоре в "Пионерской газете" появилась статья, в которой рассказывалось о том, как "пионер Саша Марчуков спас девочек- близняшек от разбушевавшегося животного и пострадал сам".
Отец принёс эту газету домой и сказал, улыбаясь: "Ну, что, тореодор? Теперь ты понял, что коровы разные бывают? Это тебе не наша Модистка! А по- настоящему бы твой героизм проявился, если бы ты вовсе к ней не подходил!"
Это был последний случай, переполнивший Пашино терпение. Ночью, прежде чем уснуть, Паша разговаривала с Иваном:
- Не нравится мне здесь! Школа далеко, лес - рядом. Разве могу я углядеть? В следующий раз притащит гранату или в лесу подорвётся. Месяц назад мальчишку без ноги увезли в больницу. Давай, Ваня, уедем отсюда!
Иван и сам подумывал об этом. Все его начинания здесь не имели поддержки. Директор работал по принципу "не высовывайся"! Когда Марчуков предложил ему создать лабораторию по селекции зерновых, он посмотрел на него, как на больного:
- Иван Петрович! Ваша задача: глубина вспашки, качественная подготовка к посеву, посевная!
Он так и не нашёл общего языка с директором, считавшим, что агроном вникает в вопросы, не касающиеся его.
Позвонил Евсигнеев, предложил должность директора МТС в Аннинском районе: "Ваня! Хозяйство, прямо скажу, не процветающее! Но ты же любишь поднимать такие. Здесь ты хозяин, причём я во всех отношениях поддержу".
Решение было принято, и в октябре перед крыльцом квартиры Марчуковых стояли "газик" и грузовая машина.
Пока рабочие возились с мебелью в квартире, Санька лазил под порожек крыльца и доставал из своего тайника то, что не видел отец и что он, конечно же, не разрешил бы перевозить с собой. Ржавую винтовку со штыком он быстро перетащил к машине и засунул её между кабиной и кузовом. Немецкий ручной пулемёт с ножками, круглым охлаждающим кожухом с дырками и выходящим отверстием рюмочкой они перетащили вдвоём с Митяем - лёг туда же, на винтовку. Ещё два автомата "Шмайсер" и пробитую пулей немецкую каску они успели засунуть в тот момент, когда на крыльце появился водитель.
Октябрьский день выдался без дождя. Солнце проглядывало через кучевые облака, радуясь богатой палитре красок на деревьях, прикасаясь к багряным, золотым и ещё кое-где зелёным листьям, бегало наперегонки с ветром среди ветвей. Посвежевший воздух осени наполнял лёгкие, в нем уже чувствовалось грядущее дыхание первых морозов.
Санька с Митяем отошли под молодой дубок и стали выбирать из пожелтевшей листвы на земле и складывать в карманы пальто жёлуди - такие смешные, со шляпками и торчащими на них хвостиками. Им было невдомёк, что над их головами, в кроне молодого дуба тешились беседой две подруги:
- Ты посмотри на этих сорванцов! - говорила Розенфильда. - На что они надеются? Что водитель не заметит их арсенал?
- А они закрыли свои сокровища мешковиной. С тех пор как главному предводителю походов Денису оторвало ногу, Санька в лес не ходил, это его старые запасы. Мне всё труднее и труднее с ним: еле успела слегка оттолкнуть от этой ручки колодца, а кто же знал про норов этой коровы? Вот тебе с Ольгой - куда легче!
- Труднее будет нашим приятелям Камерону и Стиксу! Борис остался один, и кто знает, в какой водоворот кинет его вместе с этой студенческой вольницей! А расставаться было жалко.
- Что сделаешь! Создатель доверяет контроль своих подопечных юношей со времени вступления их в пору мужской зрелости только мужскому началу. Тебе не кажется, что в Камероне есть нечто высокомерное?
- Да нет. Но то, что он о себе неплохого мнения, - определённо. А не стал он нас выслушивать только оттого, что в электронном виде мы передали ему информации достаточно.
- Как ты думаешь, кем он был в своей прежней жизни здесь, на земле, когда имел тело, как все люди? У него такой приятный голос и такие тёплые прикосновения.
- Ну вот, у тебя опять романтическое настроение! Старик не разглашает таких сведений, все истории у него хранятся в электронных файлах. Вот разве о тебе, Амелия, подумаешь, что ты работала гримёршей в театре? Да и кому это интересно? Всё что было - в прошлом, зато сейчас мы сопровождаем с тобой судьбы многих людей, печёмся о них, заботимся и словно всё переживаем заново, как в настоящей жизни.
- Ой, смотри, грузовик уже поехал, а Паша с Ваней забрали Саньку и садятся в "газик". Как ты думаешь, на новом месте Иван, наконец, построит хозяйство, о котором мечтал в "Комсомольце"?
- Да, он в состоянии ещё что-то совершить. Но дело не в этом, Амелия! Эта дорога, на которую стали все эти мечтатели, - дорога в никуда. Кадры решают всё - ошибочный лозунг! Эти люди запутались в собственных представлениях о "моём" и "нашем".
Из человека никто не может вытравить инстинкт собственника - ни Сатана, ни Сталин, ни сам Господь Бог. Иван искусно умел сыграть на личных интересах своих работников, но пик его успехов пришёлся на первые послевоенные годы, когда народ был особенно жаден до работы. Теперь же люди обросли собственными семьями, небольшими участками земли, которые тоже надо обрабатывать на собственное благо, тогда как колхозное - неизвестно для кого. Думаю, что только дети детей Ивана сумеют окончательно вернуться из мира придуманного в мир реальный, где каждый может с полным основанием сказать: это - моё! Мой дом, мои лошади, моя земля. И всё это унаследует и приумножит следующее поколение. Ну что, полетим по воздуху?
- Давай, пока ещё тепло!
Глава 27. ДОРОГА В НИКУДА (продолжение)
Село Аннинского района, со странным названием Курлак - похожим на журавлиный крик в небе, - было небольшим, и его единственная голая улица, где палисадники перед домами были редкостью, да и деревьев - раз-два и обчёлся, тянулась вдоль дороги. За околицей - мостик через реку с таким же названием, за ним село Старый Курлак, с ещё более убогими домами, крытыми соломой.
Откуда явилось в русском языке понятие "убогий"? Может, бедные и больные люди стояли ближе к Богу, и Бог стал для них единственным, на кого можно уповать? А может, Богу, отвергавшему стремление к достатку, самому была ближе нищета и запущенность - ведь беднейшая паства его была самой послушной и самой многочисленной. Такие мысли приходили Ивану в голову при виде невзрачных домишек.
Марчуковых ждал домик с железной крышей, с небольшим крылечком, тремя окнами на улицу, примыкающим огороженным двориком с воротами. С правой стороны к дому прилепилась пристроечка с низкой крышей, кое-как накрытой рубероидом, с одним маленьким низким окошком. Из-за пристройки, где не было даже заборчика, показалась сухонькая женщина, лицо которой казалось не просто худым, а измождённым: заострённый нос выглядывал из-под повязанного платка, концы которого она прижимала высохшей скрюченной рукой к старенькой стёганой фуфайке.
Женщина поклонилась семейству и тихо представилась: "Орловская, Татьяна Ивановна".
Дорога перед домом раздваивалась: левый её рукав поднимался на бугор, где на самом верху, среди деревьев, виднелась усадьба. Иван знал, что это - школа, бывшее дворянское имение. Чуть левее этой дороги, метрах в ста - небольшая действующая церковь, прямо за ней - деревенское кладбище, а напротив нового жилища Марчуковых - дом попа, единственный дом с палисадником и деревьями в нём.
- Гм. Как-то не по-партийному! - хмыкнул Иван. - Получается треугольник: церковь - поп - директор. Что ж, посмотрим.
Марчуков ещё не учёл, что ближайшей соседкой у него будет верующая. Таню Орловскую в деревне многие не любили за то, что осуждала пьянство, неверие в Бога, неправедную жизнь.
Пока устраивались, Паша была озабочена одним: сын пропустил два дня учёбы в школе, и нужно было определяться с его занятиями.
- Ваня, тебе надо самому отвести Саньку в школу. Познакомишься с директором, заодно посмотришь, где твой сын будет учиться. Потом уже ты вряд ли выберешься.
- Что ж, надо так надо! Где его портфель?
Иван взял третьеклассника за руку, и они пошли в школу, поднимаясь по дороге на взгорок.
Чувствовалось, что двухэтажный особняк с покрашенными известью стенами постепенно приходит к обветшанию: половицы под ногами жалобно скрипели, и неудивительно - детвора каждый день сотнями ног стучала по очень древнему полу.
Кабинет директора находился на втором этаже. Здесь кроме стола стояли старый чёрный кожаный диван, два огромных фикуса, стеллажи с книгами и много цветов на подоконнике. Держа портфель в одной руке, Санькину руку в другой, Иван представился:
- Директор МТС, Марчуков Иван Петрович. Вот привёл вам нового ученика, Сашу.
Навстречу поднялся среднего роста мужчина лет шестидесяти, чисто выбритый, в очках в чёрной роговой оправе, крепко пожал руку:
- Добро пожаловать! Болдырев, Степан Николаевич! Присаживайтесь! - Он улыбнулся Саньке, снял с аппарата телефонную трубку и сказал кому-то: - Пригласите ко мне Варвару Ильиничну!
Потом снова обратился к Марчукову:
- Сейчас придёт его учительница, посмотрит его тетради, дневник, побеседует с ним. И завтра - на занятия! Учителя у нас хорошие, старой закалки, и Вы скоро убедитесь в этом. Я сам - историк и географ, преподаю эти предметы. Попутно занимаюсь краеведением, изучаю историю нашего края, пытаюсь создать местный краеведческий музей. Если у Вас есть время и желание, могу показать Вам школу.
В кабинет вошла женщина небольшого роста, худенькая, лет пятидесяти, с седыми волосами, зачёсанными под черепаховый гребень, и непомерно большими глазами за стёклами очков на аккуратном круглом личике.
- Вот Ваш новый ученик, Варвара Ильинична, принимайте! Русский язык и литература благодаря Варваре Ильиничне - любимые предметы в школе!
Иван поклонился женщине, и та, засмущавшись, удалилась с мальчиком.
Вояж по школьным коридорам и классам доставил в этот день Марчукову много удовольствия. Пусть не везде были новые столы и парты, но учебная база впечатляла. Хорошо были оборудованы кабинеты физики и химии, а класс географии просто удивлял - ведь всё это было сделано руками одного человека, подвижника и пропагандиста своего предмета!
Во-первых, это был самый просторный класс, где от стены до окон на макете, сооружённом на листах фанеры, раскинулась карта с рельефом местности. В углах комнаты стояли мешки с опилками, банки с красками - устойчивый запах олифы ещё не выветрился.
- Это - Прибитюжье, то место, где мы живём! - простирая руку над макетом, говорил директор школы. - Битюг - река степная, левый приток Дона, протянулся на двести пятьдесят километров в сторону Тамбовсой области. Битюг имеет много рукавов, заводей, местами образует озёра - вот здесь они показаны. Здесь нет больших лесов, но растительность в пойме по берегам исключительно красива! Если найдете время выбраться к Битюгу - вспомните мои слова!
- Степан Николаевич, как Вам всё это удалось? Это же филигранный труд! Смотрите, вот крутой берег Дона, или эта возвышенность рядом с зелёной поймой, или эти домики деревенские… Сколько же времени ушло на всё это?
- Да месяца три, наверное… Этим я занимаюсь после работы. Доверить кому- нибудь - нельзя… А технология проста. Берём мелкие опилки и подсыпаем крутой берег или возвышенность, затем пропитываем олифой и, когда она подсыхает, красим нужным цветом.
Когда Болдырев начинал объяснять, то снимал очки и его близорукие глаза загорались, он увлечённо манипулировал руками, показывая, как именно он делает то, о чём рассказывает.
- Скажите, Степан Николаевич, а откуда такое название: Курлак?