* * *
Ни думал, ни гадал очутиться когда-либо в этом месте.
Напротив, был уверен, что никогда.
Полная Земля прямо над головой.
Ее огромный фонарь заливает голубоватым светом истоптанный реголит.
Здесь нет искусственного огня прожекторов.
Это место никогда не обретет купола, несмотря на свою популярность.
В каком-то смысле, оно напоминает музеи "Аполло" или русских луноходов, но здесь не запрещено месить ногами грунт. Собственно, сюда и ходят его потоптать.
И еще здесь попадаются цветы. Самые настоящие. Обычно, из лунных садов, но бывают и земные. Мертвые, конечно. Цветы не живут в вакууме. Они мерзнут при температуре в минус сто двадцать, а днем жарятся на солнце, быстро теряя вид. Но пока солнце не опалит их - они как живые.
Одна из древнейших человеческих традиций, почти начисто вытертая в век борьбы с семейственностью и воскресшая, едва маятник настроений общества качнулся обратно. Она воскресла, а им воскреснуть не суждено, они обращены в прах и останутся прахом до тех пор, пока случайный метеорит не разнесет вдребезги этот фрагмент лунной поверхности.
Традиция хоронить мертвых, делая из смерти - культ.
Традиция кладбищ.
Никогда бы не пришел сюда по собственной воле.
Что за глупости, в самом деле.
Жили не по-человечески, погибли глупо, похоронены с претензией на романтику.
Чета Джефферсонов, Алла и Стив.
Родители.
Давненько не виделись.
Осколки стеклянной розы на небольшой гранитной плите.
Имена, дата смерти, место смерти, ничего больше.
Гранит оттуда?
Не. Гранит вопреки. Вопреки щелочным лавам.
Знаете, родители… Профессор Игорь Марков… Возможно, вы слышали о нем? Он русский. Вы знаете, как у русских сильны традиции? "Иваны, помнящие родство", - этой поговорке он меня научил. А еще он подарил мне деревянную ложечку, раскрашенную в дикие цвета: черный, красный, зеленый и золотой. Сказал, на счастье. Она была со мной на Ганимеде. Принесла ли счастье? Но я не о том… Мысли разбегаются… Столько всего хотел сказать в детстве…
Марков. Да, начальник девятой станции. Мы сдружились с ним. Он давал мне послушать старинную русскую песню. Нет, не "Очи черные", хотя их тоже. Та песня была геологической. Думаю, она бы очень подошла к обстановке. Игорь перевел ее для меня. Боюсь не вспомнить точно, примерно так:
"Ему поставили венок из минералов-силикатов
И положили на могилу пегматит"
Это про вас.
Гранитоиды - чем не пегматит? Почти одно и тоже, если чуть зажмуриться.
А минералы-силикаты… Да вот, хотя бы эта стеклянная роза… Чем не силикат?
Постойте, что-то еще вспоминаю… Да, из той же песни:
"Он первым бросил на могилу горсть песка с глауконитом -
Большую горсть зеленого песка"
А вот и ваше стекло. Его же делали из песка? Говорю, песня про вас. Кстати, откуда эта роза? Почему разбита?
Настоящие розы, небось, тоже бьются тут, если ночью уронить. Вдребезги могут биться. Хотя, могут и не биться… Не пробовал.
Я нагнулся и прикоснулся пальцем перчатки к остроугольному прозрачному осколку. Припаян намертво. Не случайно лопнула, так задумывали памятник. Эстеты.
В призрачном свете Земли поблескивали неровные края битого стекла и полировка гранита. Когда-нибудь они потускнеют, обработанные микрометеоритами и солнечным ветром. Стекло-то, небось, кварцевое или какое-нибудь еще такое… Необычное. Чтобы подольше. Это же важно для мертвых, чтобы подольше. Давайте еще духам предков помолимся. Вон, у Ксенаты народ верил, что предки становятся звездами. Не все. Самые правильные. Остальные превращаются в песчинки. Поэтому, чем дольше история людей, тем больше пустыни. В этом утверждении есть своя соль, если задуматься. Не зря кто-то из классиков писал:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины…
Взгляд, конечно, очень варварский - но верный"
Катя коснулась моего плеча. Едва заметен вес ее руки на скафандре.
Я, смешно сказать, забыл, что она здесь, рядом. А ведь это она привела меня. Наболтала, что прабабка строго-настрого запретила ей выходить замуж без согласия родителей. Старой закалки была прабабка. Прошла через такие годы… Похоже, только укрепилась. Люди делятся на тех, кого испытания ломают, и тех, кого делают сильнее. В том числе, сильнее упорствующих в своих заблуждениях.
- Ну, спрашивай своего… благословения, - хрипло бросил я. - Вдруг дадут.
Она улыбнулась. Я увидел эту улыбку одновременно сквозь псевдопрозрачность Катиного шлема и в проекции рядом, под собственным.
- Не сомневайся. Лучшей женщины тебе не найти.
- А ты за всех сразу спрашиваешь?
- А я не спрашиваю, милый. Я ставлю перед фактом. С тобой иначе нельзя.
- Ты же не со мной разговаривать пришла.
- Ты так думаешь?
- Со мной можно было и там, - я вяло махнул рукой в сторону хоппера.
- Глупый.
- Ну, Кать, ну, в самом же деле…
- Пол. Я хотела, чтобы ты разобрался с собой. И с ними. С памятью о них.
- И все?
Она кивнула.
Я обнял ее. Прямо в скафандре. Как медведь в доспехах обнимает другого медведя в доспехах. На моих глазах были слезы.
- Пойдем?
Мне показалось, ее голос дрогнул.
Мы развернулись и попрыгали к хопперу. Маленькие кузнечики к большому. Он принял нас и чуть качнулся, помахивая компенсаторами. Как живой. Кто бы мог подумать, что я полюблю эти странноватые машины. А Жанку в них тошнит… Тошнило… Нет, тошнит!
Благословили всех оптом, значит?
Ну, будем считать, что так. Что квиты.
Будем считать, что разбитая вами роза моей жизни осталась здесь. А теперь начнется новая.
Уже сидя в кабине прыгуна, я оглянулся на бледно-голубое поле под черным небом, заставленное разномастными памятниками. Словно набросанными как попало. Издали оно напоминало… Что-то такое… Знакомое… Естественного происхождения. И тогда я вспомнил концовку песни. Последние две строчки. Я прошептал их на прощание, чуть-чуть переделав:
"И возвышается на кладбище пустынном, безвоздушном,
Гексагональной сингонии постамент".
И хоппер прыгнул.
Часть 3. ПАДЕНИЕ БАШЕН
"И на всякой горе высокой, и на всяком холме возвышенном, потекут ручьи, потоки вод, в день великого поражения, когда упадут башни"
Книга Экклезиаста, гл.1, ст.18.
Бункер верховного анамибса я нашел высоко в горах, вернее, в одиноком крутом холме, возвышавшемся над идеально круглой долиной. Со всех сторон ее окружали неприступные сверкающие пики. Ни один перевал, ни одна тропа не вела из внешнего мира в долину, и никакая птица не смогла бы перевалить через горные цепи, попирающие небеса, даже если бы захотела или если бы чья-то воля послала ее. Даже вирмана, со всем его грохотом и огнем, пожалуй, не добрался бы сюда.
Как анамибсы попали в такое уединенное место?
Возможно, во времена давнее давних существовал утраченный ныне проход. Или они обнаружили, а, вполне возможно, что и проложили себе дорогу под землей. В пользу второй гипотезы говорило и то обстоятельство, что впадина, будучи довольно-таки глубокой, не заливалась водой и не превращалась в единое озеро, хотя таяние льдов в окрестных горах несомненно должно было наполнять замкнутую котловину если не до краев, то хотя бы в значительной мере. Бурные речки то там, то здесь обрушивались водопадами в долину, но лишь несколько вытянутых дугообразных озер являлись результатом этого процесса.
Вдоль озер когда-то располагались дома анамибсов - вымерших ящероподобных гигантов, а чуть выше находились кладки желтоватых, как состарившаяся кость, яиц, каждое в полтора обхвата размером.
Мы не знаем, как погибли исполины. Долгое время само их существование не признавалось, их считали исключительно мифическими существами, которых выдумали древние люди, поклонявшиеся ложным богам и обожествлявшие что попало: все, что казалось им непонятным, но сильным или ведущим к силе, которая могла бы навредить им или защитить их.
Кости анамибсов, изредка попадавшиеся в пустынях, потрясали размерами и крепостью. Люди тогда еще не знали, а большинство не знает и сейчас, что кость со временем замещается камнем и, при надлежащих условиях, после долгого пребывания под землей может превратиться в кремень или во что-нибудь потверже. Анамибсы жили на нашей земле с незапамятных времен, пока не исчезли с ее лика, и многим костям, приписываемым им, могло оказаться по девятижды тридевять тридевятых лет.
Кое-где находили целые пещеры, полые холмы с пробитыми входами - огромными арками, замурованными наглухо еще, видимо, во времена самих анамибсов, - и оконцами, прикрытыми полупрозрачным, пропускающим свет, минералом. В этих домах или, как принято их называть, усыпальницах, попадались скелеты, потрясающие своими размерами.
Большинство гипсовых пещер были разорены в незапамятной тьме веков, разгромлены дикарями, разрушены водой и землетрясениями; остальные - вычистили святоши. Но мне повезло видеть своими глазами целый скелет взрослого анамибса, окаменевшие яйца и почти полностью сохранившийся скелет детеныша. Не знаю, которую из усыпальниц, чтобы добыть эти трофеи, ограбили наши современные варвары - жрецы Звездного Огня, "собиратели знаний" и ярые преследователи инакомыслия, да оно уже и не важно. Мы не знаем даже, действительно ли это были усыпальницы или жилища. А, может быть, гипсовые склепы играли какую-то другую, неизвестную нам роль, которую мы не в силах и предположить из-за разности культур.
Одно ясно любому образованному и здравомыслящему современному человеку: анамибсы были разумны и вымерли до появления первых людей. Хотя есть и другие мнения. В сказках диких народов герои встречаются с анамибсами, сражаются с ними, отбирают у них похищенных младенцев и отвоевывают клады. Есть мифы, наделяющие их чертами кровожадных богов, извечных врагов людей - один из таких, о битве анамибсов с Многоруким, о возникновении коричневой пустыни, мне рассказала когда-то Зоакар - но то всего лишь сказки.
Внешне они походили на юрцов. Тех самых юрцов, что снуют меж разогретых камней и бегают по стенам, цепляясь липкими когтистыми лапками. Только размером в несколько раз больше человека. Ступени лестницы, ведущей к бункеру верховного анамибса от нижней террасы, явно предназначены не для наших ног. Чтобы взобраться, мне приходилось подпрыгивать, ложиться животом на край, забрасывать ногу - и так с каждой новой ступенькой, от чего к концу подъема я основательно вымотался, на одежде появились новые прорехи, а руки, ноги и живот кровоточили многочисленными ссадинами.
Знание лекарственных растений, по иронии судьбы, полученное мною от жрецов Звездного Огня, помогло отыскать среди камней листья жгутиковой камнеломки, довольно распространенной травы за пределами долины, но почему-то редко попадающейся здесь - она прекрасно останавливают кровь и освобождает раны от злостных невидимых существ, вызывающих гниение плоти.
Едва ли хозяева лестницы испытывали подобные затруднения. И крутизна подъема не должна была их смущать: эти ящеры, насколько известно ученым мужам, ходили на четырех лапах, хотя передней парой пользовались и как мы - руками. Хвосты носили только юные особи - они отпадали сами или, кто знает, вдруг их отсекали? Наверняка у анамибсов имелись какие-то ритуалы инициации, и, возможно, это событие приурочивали к достижению совершеннолетия… Если, конечно, образ мышления их хоть отчасти напоминал наш.
Конечно, когда я впервые входил сюда, еще не зная наверняка, но уже предполагая столкнуться с наследием анамибсов, я не называл это сооружение "бункером".
Вход не был завален или заложен камнями, как это наблюдалось в некоторых "гипсовых усыпальнях", когда-то разбросанных, похоже, по всей Жемчужине, но теперь редко попадавшихся на глаза людям по причине древности и изначальной уединенности таких мест от кипящей жизнью зеленых равнин.
Внутри обнаружилось несколько рукотворных пещер с осыпавшейся гипсовой лепниной. Все деревянные конструкции сохранились в целости, но мне трудно распознать их назначение. Один из залов - человеческому глазу он показался бы огромным, а по меркам анамибсов, наверное, являлся каморкой - имел абсолютно гладкие стены и куполообразный потолок, так несвойственный нам в Хампуране. В некоторых варварских землях, кажется, строили такие же - не удивлюсь, если в подражание анамибсам, хотя могли бы найтись и другие причины.
Центр округлого зала занимал черный камень, напоминавший вытащенную из моря гальку, увеличенную до пяти моих обхватов. Приняв его за своеобразный алтарь, я отрицательно дернул плечом - если это и алтарь, последний служитель культа, знавший соответствующие ему ритуалы, умер задолго до моего рождения, камень ничего не расскажет о них.
В первое посещение вершины для меня важнее было осмотреться по сторонам, ведь тогда я еще совершенно не представлял себе, где оказался.
Отсюда открывался прекрасный вид на долину, окаймленную ожерельем белоголовых гор, поблескивающую змейками рек и сверкающую дугообразными зеркалами озер.
Голубоватая зелень высокогорных тристинов, игольчатыми шарами заполонивших верхнюю террасу, ниже сменялась густо-зелеными и коричневыми шапками чечевичников, перепутавшихся с шерстянкой, в жаркое полуденное время усыпанной крупными каплями сладковатого сока. Еще ниже появлялись клубки ленточных серпарид.
Серпариды - колонии лианообразных грибов, лентами обвивающих скалы и деревья, а, за неимением опоры, громоздящихся друг на друга и образующих невероятно запутанные скопления иногда в три-четыре человеческих роста высотой. Они стараются обвить все, что стоит хотя бы более-менее вертикально.
Если подойти к серпаридам вплотную и остановиться, замереть на девятину дня - допустим, у кого-то хватит терпения - ленты опутают его с ног до головы и скроют под собой как обычный древесный ствол. Что интересно, эти грибы не опасны для нас, не ядовиты, не паразитируют на других растениях и не используют солнечный свет для создания питательных веществ - они даже отражают его, покрываясь липкой зеркальной слизью, которую так любят использовать ремесленники. Будучи снятой с гриба, она быстро перестает сверкать, но зато из нее получается прекрасная перламутровая эмаль.
Ленточники с помощью своей слизи ловят пыльцу, всегда в изобилии наполняющую воздух в месте их произрастания и разносимую ветром. Через поры гриб всасывает, забирает улов, и выделяет заново уже очищенную слизь.
Однажды, в юности, мне пришлось прятаться в едва заметно копошащейся куче таких же ленточников. Правда, я не стал ждать, пока они меня облепят, а бесцеремонно влез в самую середину колонии. Еще бы не влезть! За мной гнались сразу два рвача - пестрые злые морды, полные слюней и жажды убийства - они шли по запаху и быстро сокращали расстояние. Я заметил их с обрыва и понял, что другого шанса судьба мне не подкинет, только прятаться. Через короткое время невозможно было найти следы моего пребывания - рвачи порыскали кругом и ушли ни с чем. Я их понимаю - вонь от грибов довольно-таки специфична и сильно бьет по чувствительному носу, а солнечные блики от зеркальной слизи режут глаза.
С тех пор я стал хорошо относится к серпаридам и больше не истреблял их, как это принято у меня на родине.
Под ними, на следующей террасе, уже достаточно тепло для гигантских многоусых ракостов, выбрасывающих стебли-размножители высоко-высоко над собой, чтобы оттуда взорваться комком змей-корневищ, гибких отростков, разлетающихся в разные стороны со страшной силой и впивающихся в землю, чтобы зародить новый куст. С ними за пространство борются толстые бочонки водоносного дерева. Обычно оно встречается в засушливых местах. Глубокий корень доставляет к поверхности воду не менее эффективно, чем во время дождей ее собирает воронка из веера плотно прижатых друг к другу листьев. Одно водоносное дерево способно поить небольшую дикарскую деревню весь сезон зноя.
Почему они здесь? Почему не вытеснены более сильными влаголюбивыми растениями? Полагаю, потому что ирригация этой террасы давно прекратила работать, а дожди - нечастое явление в долине.
Совсем иначе обстоят дела на нижних террасах, наполовину разрушенных и больше напоминающих хаотически заросший склон, чем творение разумных рук. Лишь ступени лестницы кое-где угадываются под ковром буйной растительности.
Как проникли сюда некоторые семена - загадка. Понятна слюдянка - ее пыльца поднимается выше облаков и разносится, наверное, над всей Жемчужиной. Но орехи даранника: приплюснутые, с вертикальным сквозным отверстием, в которое можно просунуть руку - они-то как перекатились через горы?
Объяснение одно: анамибсы принесли их с собой. И то, что никаких животных, кроме насекомых, которые вполне могли проникнуть в долину вместе с семенами, здесь нет, наводит на мысль, что анамибсы употребляли исключительно растительную пищу. Неожиданное открытие? Вот вам и кровожадные монстры, вот и пугало для детей…
Возможно, когда-то они и были всеядными, на это указывает строение зубов, но к концу своей истории перестали употреблять мясо?
Эти и прочие рассуждения и догадки занимали мой разум и роились в голове во время продолжительного отдыха, что я позволил себе, спускаясь после первого похода к бункеру. Торопиться было определенно некуда: если бы святоши последовали за мной в моем безумном полете - они уже были бы здесь. Мне немыслимо повезло - разгонный толкатель мог рухнуть в любом месте Жемчужины, например, в океан, ведь атакован он был после того, как покинул воздух, в общем, на случайном участке траектории, да и кабина наездника могла разбиться при падении… Они, конечно, на вирманах проследили за дымным следом на небе, но едва ли определили больше, чем то, что точка удара о землю находится в непроходимых диких горах, куда никаким из имеющихся в их распоряжении способов попасть нельзя. Наверняка на меня махнули рукой, как на погибшего.
Но я не расслаблялся. Жизнь научила меня внимательно и с осторожностью относиться к чудесам. Особенно к повторяющимся чудесам - чудесным совпадениям. За кажущейся случайностью обычно кроется сеть связей и намерений или других как бы случайностей, в свою очередь рано или поздно раскрывающихся в чьи-то намерения. Каким бы случайным ни казался мир, он - творчество воли населяющих его существ и кто еще знает, чего, этой волей обладающего.